Осецкая, Агнешка

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Агнешка Осецкая
Agnieszka Osiecka

Агнешка Осецкая, 1965 год
Дата рождения:

9 октября 1936(1936-10-09)

Место рождения:

Варшава, Польша

Дата смерти:

7 марта 1997(1997-03-07) (60 лет)

Место смерти:

Варшава, Польша

Гражданство:

Польша Польша

Род деятельности:

поэтесса, журналистка

Годы творчества:

19541997

Награды:

Командорский крест ордена Возрождения Польши

Агне́шка Осе́цкая (польск. Agnieszka Osiecka, 9 октября 1936, Варшава — 7 марта 1997, там же) — польская поэтесса, автор стихов к многочисленным песням. Кроме того, известна своими произведениями в прозе, работой над театральными и телевизионными спектаклями, а также журналистской работой. Песни на её слова стали классикой польской песни.





Биография

Агнешка Осецкая родилась 9 октября 1936 г. в Варшаве в семье пианиста Виктора Осецкого и Марии Штехман. С 1952 по 1956 год училась на факультете журналистики Варшавского университета, затем, с 1957 по 1961 год — в Высшей кинематографической и театральной школе Лодзи. Начиная с 1954 г. сотрудничала со Студенческим сатирическим театром (СТС); являлась членом совета театра вплоть до 1972 года.

В 1954—1957 годах публиковала свои стихи, прозу и репортажи в «Глосе Выбжежа» (Głos Wybrzeża), «Новой культуре» (Nowa Kultura), «Штандаре млодых» (Sztandar Młodych) и «По просту» (Po prostu). Позднее печаталась также в «Литературе» (Literatura), «Культуре» (Kultura) и «Польше» (Polska). Была членом Общества польских писателей.

В течение семи лет Агнешка Осецкая являлась ведущей программы «Радио-студия песни» (Radiowe studio piosenki) на Польском радио, в которой за это время прозвучало около 500 песен и которая стала «трамплином» для многих звёзд польской эстрады.

С 1994 года Осецкая плотно сотрудничала с Театром Ателье в Сопоте, для которого написала свои последние произведения и зонги, признанные критиками вершиной её творчества. Сегодня этот театр носит имя Агнешки Осецкой. Ежегодно в театре проходят полуфинальные концерты конкурса исполнителей её песен под названием «Вспомним об Осецкой» (Pamiętajmy o Osieckiej). Кроме того, имя Агнешки Осецкой носит студия радиостанции «III программа Польского радио», в которой проводятся престижные концерты польских и зарубежных звёзд эстрады.

Умерла от рака толстого кишечника 7 марта 1997 г. в Варшаве; похоронена в варшавском некрополе «Повонзки», участок 284b. Наследием Агнешки Осецкой занимается фонд, организованный её дочерью, Агатой Пассент (Agata Passent). В настоящее время фонд работает над изданием 14-томного «Большого песенника Агнешки Осецкой». В 1997 году на фестивале польской песни в Ополе Магда Умер (Magda Umer) представила публике концерт-спектакль «Зелено мне» (Zielono mi), поставленный по песням Агнешки Осецкой, участие в котором приняла плеяда звёзд польской эстрады.

Посмертно награждена Командорским крестом ордена Возрождения Польши.

В СССР стихи Осецкой стали довольно хорошо известны благодаря переводам Булата Окуджавы, с которым польская поэтесса поддерживала дружеские и творческие связи.

Дочь Агнешки Осецкой — Агата Пассент (р. 4 февраля 1973) — известная польская журналистка и деятель Варшавской еврейской общины.

Творчество

Агнешка Осецкая говаривала, что её союз с песней должен был быть романом во время студенческих каникул, а стал супружеством на всю жизнь. Плодом этого «брака» стали 2000 песен, изданных в сборниках:

  • Живая реклама (Żywa reklama)
  • Поющие письма (Listy śpiewające)
  • Искусственный мёд (Sztuczny miód)
  • Поющие пески (Śpiewające piaski)
  • Сентименты (Sentymenty)
  • Спустя мгновенье (Za chwilę) —

и многих других.

Агнешка Осецкая писала тексты песен для таких артистов, как:

Наиболее известные песни:

  • А я предпочитаю мою маму (A ja wolę moją mamę)
  • Баллада о танкистах (Ballada o pancernych), песня к многосерийному фильму «Четыре танкиста и собака».
  • Вагонная баллада (Ballada wagonowa)
  • Босса-нова подушке (Bossanova do poduszki)
  • Цирк ночью (Cyrk nocą)
  • Быть дамой (Damą być)
  • Дьявол и рай (Diabeł i raj)
  • Теперь уж нет настоящих цыган (Dziś prawdziwych Cyganów już nie ma)
  • Кролик (Króliczek)
  • Влюблённые с Каменной улицы (Kochankowie z ulicy Kamiennej)
  • Кому свадебные дети (Komu weselne dzieci)
  • Людская молва (Ludzkie gadanie)
  • Малгоська (Małgośka)
  • Мой первый бал (Mój pierwszy bal)
  • Говорила в шутку (Mówiłam żartem)
  • Во всех озёрах — ты (Na całych jeziorach — ty)
  • Нет ничего лучше помпы (Nie ma jak pompa)
  • Не станем отдыхать (Nie spoczniemy)
  • Да здравствует бал (Niech żyje bal)
  • Пока не взойдёт день (Nim wstanie dzień)
  • Очкарики (Okularnicy)
  • Польская мадонна (Polska Madonna)
  • Синг-синг (Sing sing)
  • Убегай, моё сердце (Uciekaj moje serce)
  • Зелено мне (Zielono mi)

Переводила с русского и идиша на польский. В том числе перевела известную песню «Местечко Белз» (польск. Miasteczko Bełz, идишמאין שטעטל בעלז‏‎).

Театр

Библиография

Напишите отзыв о статье "Осецкая, Агнешка"

Ссылки

  • [free.art.pl/osiecka/ Сайт, посвящённый Агнешке Осецкой] (польск.)
  • [www.vilavi.ru/pod/270609/270609.shtml «Ах, пане, панове…»] : «Они познакомились в Польше в середине 60-х годов и пронесли свою дружбу через всю жизнь. Остаётся только гадать, что значила для Окуджавы Агнешка Осецка, но незадолго до смерти он обращается к ней в своих стихотворениях чаще, чем к кому-либо другому».
  • [www.agnieszka.ru/ Клуб друзей польской книги имени Агнешки Осецкой] (рус.)

Отрывок, характеризующий Осецкая, Агнешка

– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».