Османо-саудовская война
| Османо-саудовская война | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Итог |
Полная победа Османской империи, уничтожение Первого государства Саудидов | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | </tr>|||
| |||
| Силы сторон | </tr>|||
| |||
| Потери | </tr>|||
| |||
</table> Османо-саудовская война 1811—1818 годов или Египетско-вахаббитская война — вооружённый конфликт между Египтом (формально под властью Османской империи) во главе с хедивом Мухаммедом Али-пашой и Первым государством Саудидов. СодержаниеПредыстория
Причиной конфликта стало постепенное ослабление Османской империи, а также рост идеологии ваххабизма и антитурецких настроений среди арабов. Ваххабизм, возникший в XVIII веке как движение возврата к исконному «чистому» исламу, изначально носил антиосманский характер. Наряду с борьбой с «отступниками»-шиитами провозглашалась борьба с турецким султаном как «лжехалифом»[1] и объединение арабских племен. В результате распространения ваххабитских идей в середине XVIII века было создано первое централизованное феодально-теократическое саудовское государство с центром в городе Ад-Дирийя, которое к 1780 году взяло под контроль всю территорию Неджда. Сосредоточив в своих руках всю религиозную и светскую власть, саудовские эмиры начали экспансию в соседние территории Аравийского полуострова. Последовательно было захвачено побережье Персидского залива (Аль-Хаса), Кувейт и Бахрейн (1803) и внутренние районы Омана. В 1802 году ваххабиты атаковали Кербелу, в 1803 году захватили Мекку, в 1804 году — Медину. К 1806 году ими был взят под контроль весь Хиджаз. Экспансия ваххабизма нанесла серьёзный удар по престижу османского султана как «защитника священных городов». Кроме того, ваххабиты стали чинить препятствия совершающим хадж паломникам, нападали на караваны и начали представлять определенную угрозу для экономики Османской империи. В этих условиях османский султан Мустафа IV, занятый в основном делами в европейской части империи, поручил в декабре 1807 года решить проблему угрозы ваххабизма силовым путём своему вассалу Мухаммеду Али-паше. Одновременно, поражение египетской армии также было выгодно османским властям, опасавшимся усиления амбициозного Али-паши. Мухаммад Али-паша преследовал собственные цели, стремясь укрепить свой авторитет, взяв контроль над Меккой и Мединой, улучшить финансовое положение за счёт налогов с паломников и, воспользовавшись этим, создать собственную империю. Ход войны
Занятый внутренней политикой, Али-паша приступил к активным действиям против Саудидов только в 1809 году. 3 сентября 1810 года было объявлено о выступлении египетских войск в Хиджаз: во главе сухопутных египетских войск встал шестнадцатилетний сын Али-паши Тусун-бей. Операция началась летом 1811 года. Первой целью был захват с моря западноаравийского порта Янбо и соединение морской и сухопутной частей египетской армии. Путём дипломатии и подарков египтянам удалось заручиться поддержкой кочевых арабских племен. После соединения армий Тусун-бей начал наступление на Медину и Мекку. В декабре 1811 года у селений Ман-залат ас-Сафра и Джадида произошло решающее сражение с силами вахаббитов: египетская армия была застигнута врасплох отборными саудовскими войсками, обращена в бегство и отступила в Янбо. Однако ваххабиты не развили успех, и порт остался в руках египтян. Получив по морю подкрепление, в 1812 году египетские войска при поддержке враждебных ваххабитам бедуинских племен перешли в наступление, в результате которого в ноябре 1812 года была взята Медина, а в январе 1813 года в результате побед под Джиддой и Меккой — Мекка, оазис Таиф и ключевой порт Джидда, через который начали поступать подкрепления. Несмотря на успехи, египетская армия несла значительные потери из-за эпидемий, жары, голода, а также действий ваххабитов, которые, оправившись от неудачи, перешли к активным действиям. Желая достичь коренного перелома в войне, Али-паша лично возглавил войска в Аравии и в январе провел сражение с крупными силами вахаббитов у Бесальи. Одержав победу, он продолжил наступление, и после ряда боёв и изнурительного перехода захватил порт Кунфуда и Асиру. Мухаммаду Али удалось вытеснить ваххабитов с юга Аравийского полуострова и весной 1815 года было заключено перемирие, по которому Хиджаз переходил под управление Египта, за ваххабитами оставались только внутренние районы Неджд и Касим, а эмир Абдалла признавал себя вассалом османского султана и обязался обеспечивать безопасность хаджа. Война возобновилась уже в следующем году. Египетская армия под командованием приёмного сына хедива Египта Ибрагим-паши высадилась в Хиджазе и начала наступление во внутренние районы полуострова. В 1817 году были взяты крепости Эр-Расс, Бурайда и Унайза, в начале 1818 года — Шакра. В апреле 1818 года египтяне вышли к столице Саудидов Ад-Дирийе и 15 сентября 1818 года после пятимесячной осады город пал. ПоследствияПервое Саудовское государство перестало существовать: столица была в 1819 году разрушена египтянами, в основных городах появились египетские гарнизоны. Эмир Абдалла сдался, был вывезен в Стамбул и казнён, а его отрубленная голова брошена в воды Босфора. Победа в османо-саудовской войне привела к укреплению позиций Мухаммеда Али Египетского и восстановлению авторитета османского султана. Эмират Саудидов возродился уже в середине 1830-х годов, и в 1840 году египетские войска покинули Аравию. Напишите отзыв о статье "Османо-саудовская война"Ссылки
Примечания
|
|||
Отрывок, характеризующий Османо-саудовская война
Как со вечера порошаВыпадала хороша…
Дядюшка пел так, как поет народ, с тем полным и наивным убеждением, что в песне все значение заключается только в словах, что напев сам собой приходит и что отдельного напева не бывает, а что напев – так только, для складу. От этого то этот бессознательный напев, как бывает напев птицы, и у дядюшки был необыкновенно хорош. Наташа была в восторге от пения дядюшки. Она решила, что не будет больше учиться на арфе, а будет играть только на гитаре. Она попросила у дядюшки гитару и тотчас же подобрала аккорды к песне.
В десятом часу за Наташей и Петей приехали линейка, дрожки и трое верховых, посланных отыскивать их. Граф и графиня не знали где они и крепко беспокоились, как сказал посланный.
Петю снесли и положили как мертвое тело в линейку; Наташа с Николаем сели в дрожки. Дядюшка укутывал Наташу и прощался с ней с совершенно новой нежностью. Он пешком проводил их до моста, который надо было объехать в брод, и велел с фонарями ехать вперед охотникам.
– Прощай, племянница дорогая, – крикнул из темноты его голос, не тот, который знала прежде Наташа, а тот, который пел: «Как со вечера пороша».
В деревне, которую проезжали, были красные огоньки и весело пахло дымом.
– Что за прелесть этот дядюшка! – сказала Наташа, когда они выехали на большую дорогу.
– Да, – сказал Николай. – Тебе не холодно?
– Нет, мне отлично, отлично. Мне так хорошо, – с недоумением даже cказала Наташа. Они долго молчали.
Ночь была темная и сырая. Лошади не видны были; только слышно было, как они шлепали по невидной грязи.
Что делалось в этой детской, восприимчивой душе, так жадно ловившей и усвоивавшей все разнообразнейшие впечатления жизни? Как это всё укладывалось в ней? Но она была очень счастлива. Уже подъезжая к дому, она вдруг запела мотив песни: «Как со вечера пороша», мотив, который она ловила всю дорогу и наконец поймала.
– Поймала? – сказал Николай.
– Ты об чем думал теперь, Николенька? – спросила Наташа. – Они любили это спрашивать друг у друга.
– Я? – сказал Николай вспоминая; – вот видишь ли, сначала я думал, что Ругай, красный кобель, похож на дядюшку и что ежели бы он был человек, то он дядюшку всё бы еще держал у себя, ежели не за скачку, так за лады, всё бы держал. Как он ладен, дядюшка! Не правда ли? – Ну а ты?
– Я? Постой, постой. Да, я думала сначала, что вот мы едем и думаем, что мы едем домой, а мы Бог знает куда едем в этой темноте и вдруг приедем и увидим, что мы не в Отрадном, а в волшебном царстве. А потом еще я думала… Нет, ничего больше.
– Знаю, верно про него думала, – сказал Николай улыбаясь, как узнала Наташа по звуку его голоса.
– Нет, – отвечала Наташа, хотя действительно она вместе с тем думала и про князя Андрея, и про то, как бы ему понравился дядюшка. – А еще я всё повторяю, всю дорогу повторяю: как Анисьюшка хорошо выступала, хорошо… – сказала Наташа. И Николай услыхал ее звонкий, беспричинный, счастливый смех.
– А знаешь, – вдруг сказала она, – я знаю, что никогда уже я не буду так счастлива, спокойна, как теперь.
– Вот вздор, глупости, вранье – сказал Николай и подумал: «Что за прелесть эта моя Наташа! Такого другого друга у меня нет и не будет. Зачем ей выходить замуж, всё бы с ней ездили!»
«Экая прелесть этот Николай!» думала Наташа. – А! еще огонь в гостиной, – сказала она, указывая на окна дома, красиво блестевшие в мокрой, бархатной темноте ночи.
Граф Илья Андреич вышел из предводителей, потому что эта должность была сопряжена с слишком большими расходами. Но дела его всё не поправлялись. Часто Наташа и Николай видели тайные, беспокойные переговоры родителей и слышали толки о продаже богатого, родового Ростовского дома и подмосковной. Без предводительства не нужно было иметь такого большого приема, и отрадненская жизнь велась тише, чем в прежние годы; но огромный дом и флигеля всё таки были полны народом, за стол всё так же садилось больше человек. Всё это были свои, обжившиеся в доме люди, почти члены семейства или такие, которые, казалось, необходимо должны были жить в доме графа. Таковы были Диммлер – музыкант с женой, Иогель – танцовальный учитель с семейством, старушка барышня Белова, жившая в доме, и еще многие другие: учителя Пети, бывшая гувернантка барышень и просто люди, которым лучше или выгоднее было жить у графа, чем дома. Не было такого большого приезда как прежде, но ход жизни велся тот же, без которого не могли граф с графиней представить себе жизни. Та же была, еще увеличенная Николаем, охота, те же 50 лошадей и 15 кучеров на конюшне, те же дорогие подарки в именины, и торжественные на весь уезд обеды; те же графские висты и бостоны, за которыми он, распуская всем на вид карты, давал себя каждый день на сотни обыгрывать соседям, смотревшим на право составлять партию графа Ильи Андреича, как на самую выгодную аренду.
Граф, как в огромных тенетах, ходил в своих делах, стараясь не верить тому, что он запутался и с каждым шагом всё более и более запутываясь и чувствуя себя не в силах ни разорвать сети, опутавшие его, ни осторожно, терпеливо приняться распутывать их. Графиня любящим сердцем чувствовала, что дети ее разоряются, что граф не виноват, что он не может быть не таким, каким он есть, что он сам страдает (хотя и скрывает это) от сознания своего и детского разорения, и искала средств помочь делу. С ее женской точки зрения представлялось только одно средство – женитьба Николая на богатой невесте. Она чувствовала, что это была последняя надежда, и что если Николай откажется от партии, которую она нашла ему, надо будет навсегда проститься с возможностью поправить дела. Партия эта была Жюли Карагина, дочь прекрасных, добродетельных матери и отца, с детства известная Ростовым, и теперь богатая невеста по случаю смерти последнего из ее братьев.
Графиня писала прямо к Карагиной в Москву, предлагая ей брак ее дочери с своим сыном и получила от нее благоприятный ответ. Карагина отвечала, что она с своей стороны согласна, что всё будет зависеть от склонности ее дочери. Карагина приглашала Николая приехать в Москву.
Несколько раз, со слезами на глазах, графиня говорила сыну, что теперь, когда обе дочери ее пристроены – ее единственное желание состоит в том, чтобы видеть его женатым. Она говорила, что легла бы в гроб спокойной, ежели бы это было. Потом говорила, что у нее есть прекрасная девушка на примете и выпытывала его мнение о женитьбе.
В других разговорах она хвалила Жюли и советовала Николаю съездить в Москву на праздники повеселиться. Николай догадывался к чему клонились разговоры его матери, и в один из таких разговоров вызвал ее на полную откровенность. Она высказала ему, что вся надежда поправления дел основана теперь на его женитьбе на Карагиной.
– Что ж, если бы я любил девушку без состояния, неужели вы потребовали бы, maman, чтобы я пожертвовал чувством и честью для состояния? – спросил он у матери, не понимая жестокости своего вопроса и желая только выказать свое благородство.
