Осман I
| Осман I Гази عثمان غازي - Aŝmâân Ğaazi<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;">  </td></tr>
| |||
| |||
|---|---|---|---|
| 1281—1326 | |||
| Предшественник: | Эртогрул | ||
| Преемник: | Орхан I | ||
| Вероисповедание: | Ислам суннитского толка | ||
| Рождение: | 1258 Сёгют, Византия | ||
| Смерть: | 1 августа 1326 Бурса, Османская империя | ||
| Мать: | Халиме-хатун | ||
| Супруга: | Малхун Хатун | ||
| Дети: | сыновья:Орхан I, Хамид-бей, Алаэддин-паша, Малик-бей и Савджи-бей, Махмуд
дочери: Фатьма Хатун, Хан Хатун | ||
Осма́н I Гази́ (осм. عثمان غازي — Aŝmâân Ğaazi, тур. Gazi Osman Paşa, Birinci Osman) — улубей Высочайшего Османского государства, сын бея Эртогрула и его турецкой наложницы Халиме. Родился в городе Сёгют в 1258 году[1].
В 1281 году Осман унаследовал от своего отца власть над турецкими ордами, поселившимися во Фригии. По его имени они стали называться османскими турками или османами.
Осман стал основателем Османской империи, объявив независимость своей небольшой страны от сельджуков в 1299 году и приняв титул султана. Османам вскоре удалось завоевать всю западную часть Малой Азии.
Умер в 1326 году.
Происхождение империи
Эртогрул, отец Османа, вел племя кайи на запад в Анатолию под натиском монголов. Мать Османа звали Халиме-хатун. Под покровительством сельджуков Рума, он основал город, известный как Сёгют. Это местоположение было благоприятно, поскольку богатая Византийская империя на Западе была измотана, а мусульманские силы на Востоке были расщеплены после агрессии монголов. Багдад был взят Хулагу-ханом в 1258 году, в том же году, когда был рожден Осман.
Осман стал вождем или беем после смерти Эртогрула в 1281 году. В это время наёмники из всего исламского мира устремлялись в его царство, чтобы бороться против слабеющей православной империи и в надежде разграбить её. Тюркское войско постоянно пополнялось потоком беженцев, спасавшихся от тюрко-монголов Хулагу. Многие из них были воинами газавата или борцами за ислам. Они верили, что они борются за распространение или защиту ислама.
Осман занял место отца, когда ему было 24 года. К тому времени он уже доказал своё умение лидера и воина. Его ранние успехи и подвиги, особенно история ухаживания за прекрасной Малхун Хатун и покорения её сердца — любимая тема восточных авторов. Эти сказания были романтизированы поэтическими перьями, которые записали их в более поздние годы. Османские авторы придавали большое значение легенде об основателе их империи.
Османские историки часто подробно останавливаются на пророческом смысле его имени, которое означает «бьющий кости», указывая на мощную энергию, с которой он и его последователи показали себя в следующих веках завоевания. Название «Осман» также относится к разновидности стервятника, обычно называемой королевским стервятником, которого считают эмблемой суверенитета и воинственной мощи на Востоке, сопоставимой орлу в странах Запада. С другой стороны, имя Осман — турецкая разновидность мусульманского имени Отман или Утман.
После смерти последнего потомка Алаэддина, которому империя Османа была обязана основанием в Малой Азии, не было никого, кто мог бы оспаривать господство Османа на всем полуострове, кроме эмира Караманогуллары. Длинная и жестокая борьба за власть между потомками Османа и династией Караманогулларов началась при жизни Османа и продолжалась во время правления многих его преемников. Сам Осман овладел некоторым преимуществом над его караманским соперником, но слабые и богатые владения византийского императора на северо-западе Малой Азии привлекали его больше, чем равнины Карамана. Последние годы своего правления Осман посвятил покорению городов Византии. Экспансия на северо-запад принесла ему немало блистательных побед.
Осман оставил значительный след в истории региона. Его помнят как основателя мощной империи и одного из символов традиции газавата. Значительная часть турецкого народа называла себя османами (оттоманами) до распада Османской империи.
Военные победы
После распада Конийского султаната сельджуков в начале 1300-х годах Анатолия была разделена на несколько независимых бейликов. К 1300 году ослабленная Византийская империя потеряла бо́льшую часть своих земель в Анатолии, составивших 10 бейликов. В этих условиях Осман I расширил границы своего бейлика, начав медленно продвигаться к границам Византийской империи.
В 1301 году, после громкого поражения византийских войск возле Никеи, Осман начал перемещать свои силы ближе к областям Византии[2]. Большое число воинов газавата, исламских учёных и дервишей начали переселяться в области, управляемые Османом. Мигранты составили большую часть его армии. Приток воинов газавата и авантюристов различного происхождения в эти земли поощряли последующие османские правители, называемые «Султан газиев»[2].
Встревоженные ростом влияния Османа, византийцы стали постепенно покидать сельскую местность Анатолии и направлять свои усилия на укрепление флота. Византийский император Андроник II Палеолог, стремясь создать надёжный альянс против растущей угрозы, предложил одну из принцесс своего дома в жёны номинальному сюзерену Османа ильханидскому Газан-хану, а затем, после смерти Газана, его брату. Однако ожидаемая помощь людьми и оружием так и не пришла, и в 1303—1304 годах Андроник нанял испанских авантюристов-крестоносцев из «каталонской компании» для защиты своих владений от дальнейшего наступления турок. Как и большинство отрядов наёмников, каталонцы действовали по собственному усмотрению, призывая тюркских воинов (хотя и не обязательно османов) присоединиться к ним на европейской стороне пролива Дарданеллы. Лишь союз между Византией и Сербским королевством воспрепятствовал тюркско-каталонскому наступлению.
Византийским командованием было принято решение воспрепятствовать переправе Османа в Европу и задержать его дальнейшее продвижение на запад. Однако Осман продолжал натиск на запад и захватил византийский город Эфес на Эгейском море[2]. В дальнейшем при поддержке мигрантов, устремившихся на его территорию, Осман I также продвинулся в восточном направлении и захватил византийские владения на черноморском побережье Анатолии.
Последняя кампания Османа, перед смертью от старости, была направлена против византийцев в городе Бурса[3], хотя Осман фактически не участвовал в сражении. Победа в Бурсе, как оказалось, была чрезвычайно важной для османов, поскольку город послужил укреплением против византийцев в Константинополе и новой столицей для сына Османа, Орхана.
При Османе было создано османское правительство, организация которого менялась в течение всего существования империи. Это было жизненно важно для быстрого расширения империи. Правительство использовало социально-политическую систему, при которой религиозные и этнические меньшинства были независимы от центральной власти. Эта религиозная терпимость привела к малому сопротивлению во время захвата турками новых территорий.
Напишите отзыв о статье "Осман I"
Примечания
- ↑ [www.theottomans.org/english/family/osman.asp The Sultans: Osman Gazi]. TheOttomans.org. [www.webcitation.org/6D732NlIu Архивировано из первоисточника 23 декабря 2012].
- ↑ 1 2 3 «The Fall of Constantinople 1453, Steven Runciman», стр. 32
- ↑ «The Fall of Constantinople 1453, Steven Runciman», стр. 33
Ссылки
- [slovari.yandex.ru/~%D0%BA%D0%BD%D0%B8%D0%B3%D0%B8/%D0%9C%D0%BE%D0%BD%D0%B0%D1%80%D1%85%D0%B8.%20%D0%9C%D1%83%D1%81%D1%83%D0%BB%D1%8C%D0%BC%D0%B0%D0%BD%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9%20%D0%92%D0%BE%D1%81%D1%82%D0%BE%D0%BA%20VII-XV/%D0%9E%D1%81%D0%BC%D0%B0%D0%BD%20I/ Осман I — Монархи. Мусульманский Восток VII — XV века](недоступная ссылка с 14-06-2016 (2872 дня))
См. также
| ||||||||
Отрывок, характеризующий Осман I
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.
Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.
Но когда, в воскресенье после обедни, лакей доложил в гостиной, что приехал граф Ростов, княжна не выказала смущения; только легкий румянец выступил ей на щеки, и глаза осветились новым, лучистым светом.
– Вы его видели, тетушка? – сказала княжна Марья спокойным голосом, сама не зная, как это она могла быть так наружно спокойна и естественна.
Когда Ростов вошел в комнату, княжна опустила на мгновенье голову, как бы предоставляя время гостю поздороваться с теткой, и потом, в самое то время, как Николай обратился к ней, она подняла голову и блестящими глазами встретила его взгляд. Полным достоинства и грации движением она с радостной улыбкой приподнялась, протянула ему свою тонкую, нежную руку и заговорила голосом, в котором в первый раз звучали новые, женские грудные звуки. M lle Bourienne, бывшая в гостиной, с недоумевающим удивлением смотрела на княжну Марью. Самая искусная кокетка, она сама не могла бы лучше маневрировать при встрече с человеком, которому надо было понравиться.
«Или ей черное так к лицу, или действительно она так похорошела, и я не заметила. И главное – этот такт и грация!» – думала m lle Bourienne.
Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более, чем m lle Bourienne, удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица.
Ростов увидал все это так же ясно, как будто он знал всю ее жизнь. Он чувствовал, что существо, бывшее перед ним, было совсем другое, лучшее, чем все те, которые он встречал до сих пор, и лучшее, главное, чем он сам.
Разговор был самый простой и незначительный. Они говорили о войне, невольно, как и все, преувеличивая свою печаль об этом событии, говорили о последней встрече, причем Николай старался отклонять разговор на другой предмет, говорили о доброй губернаторше, о родных Николая и княжны Марьи.
Княжна Марья не говорила о брате, отвлекая разговор на другой предмет, как только тетка ее заговаривала об Андрее. Видно было, что о несчастиях России она могла говорить притворно, но брат ее был предмет, слишком близкий ее сердцу, и она не хотела и не могла слегка говорить о нем. Николай заметил это, как он вообще с несвойственной ему проницательной наблюдательностью замечал все оттенки характера княжны Марьи, которые все только подтверждали его убеждение, что она была совсем особенное и необыкновенное существо. Николай, точно так же, как и княжна Марья, краснел и смущался, когда ему говорили про княжну и даже когда он думал о ней, но в ее присутствии чувствовал себя совершенно свободным и говорил совсем не то, что он приготавливал, а то, что мгновенно и всегда кстати приходило ему в голову.
