Основной инстинкт (телепередача)

Основной инстинкт (телепередача)
Заставка программы (2004—2005)
Жанр	ток-шоу
Режиссёр(ы)	Роман Бутовский
Шеф-редактор(ы)	Виктория Эль-Муалля, Надежда Дягилева
Производство	Первый канал, студия спецпроектов
Ведущий(е)	Светлана Сорокина
Композитор	Олег Литвишко
Страна производства	Россия Россия
Язык	Русский
Количество сезонов	3
Производство
Продюсер(ы)	Наталья Никонова
Исполнительный продюсер(ы)	Гюльнара Ильчинская (2004—2005)
Место съёмок	Москва Москва
Продолжительность	1 час
Вещание
Телеканал(ы)	Первый канал
Формат изображения	4:3
Формат звука	Монофония
Период трансляции	с 4 марта 2003 по 10 июня 2005
Премьерные показы	2003—2005 Россия Россия, Первый канал
Хронология
Предшествующие передачи	Глас народа
Последующие передачи	Судите сами
Похожие передачи	Свобода слова Судите сами К барьеру! Поединок НТВшники

Основной инстинкт — телепередача в жанре политического ток-шоу, выходившая на Первом канале в 2003—2005 годах. Ведущая — Светлана Сорокина. В марте-июне 2003 года, во время войны в Ираке, передача часто выходила в прямом эфире, позднее — только в отложенной записи.

Похожие передачи с Сорокиной ранее выходили на НТВ и ТВ-6 под названием «Глас народа» и на ТВС под названием «Ничего личного».

Смысл названия программы

Цитата из аннотации к программе: «Основной инстинкт — выжить и сохранить себя как личность, несмотря на стихийные бедствия и политические катаклизмы. Как это сделать — вопросы новой программы».

Предлагались другие варианты названия — «Сорокина», «Ток-шоу Светланы Сорокиной», «Политпросвет», «Ещё не «Время» (поскольку изначально передача стояла в сетке до программы «Время») или «Самое время», «Временное правительство». В конечном итоге было принято решение назвать программу «Основной инстинкт» — по аналогии с известным фильмом Пола Верхувена. Название программы предложила руководству телеканала ведущая Светлана Сорокина.

История

Разработка нового политического ток-шоу на Первом канале началась зимой 2003 года, после того, как с канала ТВС перешла Светлана Сорокина. Первый выпуск программы вышел 4 марта 2003 года. Сам же канал основательно подготовился к запуску нового политического ток-шоу, перекроив вечернюю сетку вещания и отказавшись от трансляции рейтинговых телеигр «Слабое звено» и «Русская рулетка».

Изначально ток-шоу выходило три раза в неделю во вторник, среду и четверг вечером в 20:00 — за час до программы «Время», в формате актуального общественно-политического ток-шоу. Но уже в мае того же года количество эфиров в неделю было сокращено с трёх до двух — во вторник и в четверг. Руководство канала мотивировало изменения в сетке вещания уменьшением постоянной аудитории политических передач в летнее время.

С сентября 2003 года передача стала выходить только один раз в неделю — в пятницу вечером в 19:00 (иногда в 18:50). Выпуски программы стали часто подвергаться цензуре, подбор тем и героев для выпусков программы на политические темы (с выпусками на общественные темы такое происходило реже) начал строго контролироваться сверху, а при монтаже выпусков программы из них начали вырезать или вырывать из контекста некоторые нежелательные реплики, в результате чего смысл отдельных высказываний приглашённых гостей искажался. По словам Светланы Сорокиной, из программы также часто исчезали выводы и высказывания участников, расходившиеся с идеологией канала.

В случае крупномасштабных чрезвычайных происшествий, произошедших в стране в день выхода выпуска передачи в эфир, заранее записанный выпуск программы снимался с эфира и заменялся в сетке вещания на другую передачу. В частности, так произошло в день взрывов в метро 6 февраля 2004 года — руководство телеканала отказалось выпускать в эфир выпуск по следам трагедии в метро и поставило вместо него сериал «Земля любви, земля надежды». А во время террористического акта в Беслане эфирное время передаче не было выделено, так как она находилась в летнем отпуске, а её первый выход в эфир в сентябре был обговорен с руководством ещё летом.

Выпуск «Жизнь взаймы» о бедственном положении российской провинции, назначенный на 11 декабря 2003 года, был отменён по желанию ведущей, хотя был проанонсирован в «Вечерних новостях». Анонс программы был убран с официального сайта канала, там же в сетке вещания вместо «Основного инстинкта» в 19:00 указали сериал «Земля любви, земля надежды».

Закрытие программы

Первый раз программа не вышла в эфир в январе 2005 года, после новогодних праздников. В это же время появилась первая информация о том, что программа может быть закрыта. Руководство мотивировало это тем, что программа находится на доработке и скоро вернётся в эфир в обновленном варианте. Выпуск программы был возобновлён в феврале 2005 года.

10 июня 2005 года программа вышла в эфир в последний раз. Летом того же года в прессе появились сообщения о том, что программа не выйдет из летнего отпуска. В начале сентября 2005 года на сайте Первого канала передача была внесена в список архивных передач (одновременно будучи финалистом ТЭФИ-2005), позже программа была окончательно закрыта по обоюдному согласию ведущей с руководством канала.

Как впоследствии объяснил Константин Эрнст в интервью «Огоньку»: «У нас (со Светланой Сорокиной) возникали споры о развитии программы. Я пытался ориентировать программу в сторону социальности, а Светлана — таких разборок внутри Садового кольца».

По версии Владимира Кара-Мурзы, ток-шоу могло закрыться вследствие закулисных войн вокруг вручения премии ТЭФИ. На одном из заседаний телеакадемии Сорокина имела неосторожность проголосовать против ток-шоу Андрея Малахова, выходившего на том же телеканале. Это (по мнению автора) и могло стать одним из толчков к закрытию передачи.

Сорокина же заявила, что не может работать в сложившихся на канале условиях (цензура, стоп-листы, запреты на освещения отдельно взятых тем, в т. ч. и дела ЮКОСа, отсутствие прямого эфира), и ушла с Первого канала. Возобновлять программу канал не собирается. А вместо неё в эфир стало выходить аналогичное ток-шоу «Судите сами» с Максимом Шевченко.

Известные выпуски

25 июня 2004 года в программе обсуждался скандал Филиппа Киркорова с журналисткой Ириной Ароян в Ростове-на-Дону. На программе прозвучало много нелицеприятных слов в адрес Киркорова, а Сорокина вела эфир в розовой кофточке, на что не преминул обратить внимание Киркоров.

Награды

• Государственная премия Российской Федерации
• ТЭФИ (2005, уже будучи закрытой)

Экстренное вещание

• 7 декабря 2003 года, в день выборов в Государственную Думу, программа вышла в эфир в 20:00 в формате большого итогового ток-шоу «Время выбора». В студии находились представители политических партий и известные политологи. Ведущими были Владимир Познер и Светлана Сорокина. Эфир продлился до 1:30 ночи.

Отрывок, характеризующий Основной инстинкт (телепередача)

– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.


Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)