Остафьево (усадьба)

Усадьба
Остафьево
Главный усадебный дом с воссозданным бельведером
Страна	Россия
Местоположение	Москва, Новомосковский АО, село Остафьево
Основатель	Андрей Иванович Вяземский
Дата основания	конец XVIII - начало XIX века
Здания: Главный усадебный дом, Храм Святой Троицы, здание бывшей школы
Известные насельники	Андрей Иванович Вяземский, Петр Андреевич Вяземский, Павел Петрович Вяземский, Сергей Дмитриевич Шереметев
Статус	Объект культурного наследия РФ № 5010365000
Состояние	здание и помещения восстанавливаются, территория облагорожена
Сайт	[www.ostafyevomuseum.ru/ Официальный сайт]

Остафьево — обращённая в музей подмосковная усадьба князя Петра Андреевича Вяземского и его потомков, в которой жил и работал Н. М. Карамзин, неоднократно бывали в гостях А. С. Пушкин и другие ключевые фигуры Золотого века русской поэзии. В 2012 году вместе со всей округой вошла в состав новых территорий города Москвы.

История

Усадьба, размещенная в 35 верстах от Москвы, в Подольском уезде, была приобретена у поручика Журавлёва князем Андреем Ивановичем Вяземским в честь рождения сына Петра 9 августа 1792 г. за 26 тысяч рублей. В семье рассказывали, что А. И. Вяземскому очень понравилась липовая аллея в парке, и именно это стало решающим аргументом при покупке. Одновременно было приобретено небольшое (152 крепостных души) село Остафьево. Поместье оставалось во владении Вяземских до 1898 г., после чего перешло во владение графов Шереметевых.

Усадебный дом в стиле русского классицизма стоит на берегу старинного озера-запруды в городском округе Подольск Московской области. Его построил в 1800-07 гг. отец поэта, князь Андрей Иванович Вяземский. Автор проекта точно неизвестен; не исключено, что это был ученик Валлен-Деламота И. Е. Старов. Постройке усадебного дома с колоннадами и флигелями предшествовало возведение Свято-Троицкой церкви (автор проекта неизвестен, построена на средства владельца усадьбы, промышленника К. М. Матвеева; освящена 1 июля 1782 года).

А. И. Вяземский пригласил поселиться в Остафьеве своего зятя, Николая Михайловича Карамзина, который с 1804 по 1815 гг. работал здесь над трудом «История государства Российского». В апреле 1807 г. после смерти отца владельцем усадьбы стал Петр Андреевич Вяземский, при котором Остафьево стало одним из символов культурной жизни России. Петр Андреевич посвятил родной усадьбе множество стихотворений, среди которых «Деревня» (1817), «Родительский дом» (1830), «Сельская церковь» (1856), «Приветствую тебя, в минувшем молодея…» (1857), «Нет, не видать уж мне Остафьевский мой дом…» (1863).

В гостях у П. А. Вяземского в Остафьево неоднократно бывали Пушкин, Жуковский, Батюшков, Денис Давыдов, Грибоедов, Гоголь, Адам Мицкевич.

С июня 1861 г. усадьбой по доверенности отца управлял, а с 1865 г. — владел сын П. А. Вяземского Павел Петрович, поддерживавший в нетронутом виде [ostafyevomuseum.ru/history/house.php мемориальные комнаты своего отца, Пушкина] и [ostafyevomuseum.ru/history/house.php?ID=353 Карамзина]. Он также обставил в средневековом вкусе Готический зал, где были выставлены «[www.echo.msk.ru/programs/museum/57353/ ранние доски]» — картины средневековых немецких художников, привезённые им из Германии. Основная часть художественного собрания Вяземского в настоящее время принадлежит Пушкинскому музею в Москве.

После смерти вдовы князя Павла, Марии Аркадьевны, в 1889 г. имение перешло к их сыну князю Петру Павловичу (1854—1931), однако он жил в Петербурге и практически не уделял Остафьеву внимания.

В 1898 г. Остафьево приобрел граф С. Д. Шереметев, женатый на внучке П. А. Вяземского Екатерине Павловне. Он обустроил липовую аллею «Русский Парнас», в 1911-13 гг. установил в парке памятники Карамзину, [ostafyevomuseum.ru/today/complex/index.php?ID=5&description=1 Пушкину], [ostafyevomuseum.ru/today/complex/index.php?ID=6&description=1 Жуковскому], П. А. и П. П. Вяземским. В конце XIX века было предпринято издание [imwerden.de/cat/modules.php?name=books&pa=showbook&pid=1979 Остафьевского архива] с бесценными сведениями о жизни литературной России пушкинского времени. Неизданные документы из остафьевского архива Вяземских находятся в распоряжении Российской национальной библиотеки.

После революции усадьба подверглась национализации. До 1930 г. действовала как музей, хранителем которого был правнук П. А. Вяземского граф Павел Сергеевич Шереметев (1871—1943), затем Остафьево было отдано под пионерский лагерь, в 1950-е гг. переоборудовано под дом отдыха Совета Министров СССР. В это время облик усадьбы подвергся значительным изменениям: была полностью обновлена планировка усадебного дома, пристроена каменная балюстрада, утрачены многие оригинальные детали планировки остафьевского парка.

В 1988 г. Остафьево было перепрофилировано в литературно-исторический музей. В феврале 1995 г. Указом Президента РФ музей-усадьба «Остафьево»-«Русский Парнас» была включена в перечень объектов исторического и культурного наследия федерального значения. В усадьбе ведутся реставрационные работы, которые предполагается полностью закончить в 2015 году к празднованию 250-летия со дня рождения Н. М. Карамзина. Уже воссоздан утраченный мезонин.

Силами научных сотрудников музея-усадьбы периодически издаётся «[ostafyevomuseum.ru/visitors/publications/ Остафьевский сборник]», в котором публикуются статьи об истории усадьбы, её владельцах и о пушкинском веке русской поэзии.

Интересные факты

• Популярная в Остафьево легенда гласит о том, что Петр Андреевич Вяземский решил назвать усадьбу первым же словом, которое произнесет приехавший к нему в гости Пушкин. Когда экипаж остановился у дворца, лакей спросил у Пушкина, что делать с его саквояжем. «Оставь его», — ответил поэт. Так и появилось название «Остафьево». В действительности село Остафьево упоминается в летописи ещё в 1340 году.
• В начале XIX в. у Остафьево было ещё несколько старомосковских названий — Остафьево, Климово тож, Резаново, Остафьево тож. Часто писали и «Астафьево», «село Астафьевское». Но Вяземские придерживались «окающего» варианта и называли усадьбу только «Остафьево».
• Остафьево вошло в историю не только русской литературы, но и русской аэронавтики. Именно там в 1804 г. приземлилась первая русская женщина, совершившая полет на воздушном шаре — Прасковья Юрьевна Гагарина. 7 лет спустя она стала тещей владельца усадьбы Петра Андреевича Вяземского.
• По воспоминаниям жены А. В. Луначарского, актрисы Н. А. Розенель, в усадьбе Остафьево в 1925 году снимались сцены фильма «Медвежья свадьба» — объяснение Михаила Шемета и Юльки Ивинской — на берегу усадебного пруда, игры с офицерами — в усадебном парке.

• Остафьево. Троицкая церковь (1782)..JPG

  Усадебная церковь 1782 года

• Остафьево, главный дом с западным флигелем. 21.04.13..JPG

  Западный флигель

• Памятник Пушкину. Остафьево.JPG

  Памятник Пушкину

• Ostafyevo Estate bas-relief 04.jpg

  Барельеф

• Dam with a descent to the river Lyubuche the mansion Ostafyevo 01.jpg

  Плотина с шлюзом на р. Любуче

Литература

• Дунаев М. К югу от Москвы. — М.: Искусство, 1978. — С. 41—66. — (Дороги к прекрасному).
• Печерский М. Д. Остафьево. — М.: Московский рабочий, 1988. — 113, [32] с. — (Памятники Подмосковья). — 60 000 экз. — ISBN 5-239-00055-7. (обл.)

• Остафьево / Автор-составитель Н. К. Квятковская. — М.: Советская Россия, 1990. — 260 с.

Ссылки

• [www.turizmania.ru/article/id-58/ Статья про «Остафьево»]
• [dmrog.livejournal.com/56565.html Фоторепортаж о посещении усадьбы «Остафьево» (2012 год)]
• [maps.yandex.ru/-/CVBCICpR Остафьево (усадьба)] на сервисе Яндекс.Панорамы.
• [ostafyevomuseum.ru Музей-усадьба «Остафьево»-«Русский Парнас»]

Отрывок, характеризующий Остафьево (усадьба)

– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.
– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, – недовольным голосом сказал дежурный генерал, – необходимо рассмотреть планы и подписать некоторые бумаги. – Вышедший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, – прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежурного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.
Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.


– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.