Острая брама
| Достопримечательность | |
Острая брама
Aušros vartai | |
 Южный фасад Острой брамы | |
| Страна | Литва |
| Город | Вильнюс |
| Тип здания | Городские ворота с часовней |
| Архитектурный стиль | готика, ренессанс, классицизм |
| Первое упоминание | 1503 |
| Реликвии и святыни | Икона Божией Матери |
| Статус | охраняется государством |
О́страя бра́ма, или ворота Аушрос[1] (лит. Aušros Vartai, польск. Ostra Brama, белор. Вострая Брама) — одна из важнейших достопримечательностей Вильнюса, объект светского туризма и религиозного паломничества, памятник истории и архитектуры. Представляет собой единственные сохранившиеся ворота городской стены и часовню с чудотворным образом Матери Божией Остробрамской.
Название
Ворота издавна назывались «Острыми воротами» (польск. Ostra Brama букв. «Острые ворота»; лит. Aštria broma), в речи русских жителей иногда употребляется наименование «Святые ворота». Многочисленные попытки связать название с острыми шпилями первоначального готического вида ворот, с названием города Ошмяны или с формой сужающейся к воротам улицы не убедительны. Более основательна, но плохо мотивирована связь с названием квартала — Острый конец, которое, однако, также трудно объяснить. Существует версия, объясняющая название квартала и ворот с родовым именем князя Константина Острожского.
Литовское название лит. Aušros Vartai (буквально «Ворота Зари») появилось в литовских газетах начала XX века, в прямом смысле вполне бессмысленно, поскольку ворота обращены отнюдь не на восток, но внешне созвучно исконному названию и отвечает метафорике национального и духовного возрождения. Иногда ворота назывались Медницкими (Медининкскими), так как от них начинался путь к лежащему в 30 км Медининкскому замку.
История
Ворота построены в готическом стиле в 1503—1522 годах, когда Вильнюс окружила городская стена с пятью, позднее девятью воротами. Позднее над аркой ворот достроен фасад с пятью амбразурами и аттиком в ренессансном стиле. Аттик декорирован Погоней — гербом Литвы, поддерживаемым двумя крылатыми львами-грифами, и рельефной головой Гермеса в крылатом шлеме.
Ниже в нише располагалась икона Спасителя. В 1923 году в нише был помещён барельеф, изображающий Белого Орла — герб Польши — работы Болеслава Балзукевича.
Часовня
Со стороны города над воротами в 1671 году монахами кармелитами выстроена часовня, специально для образа Матери Божией Остробрамской, первоначально деревянная. В 1715 году деревянная часовня сгорела, в 1754 году была выстроена каменная часовня в барочном стиле[2]. По проекту архитектора Пьетро де Росси в 1789 году к часовне была пристроена лестница в крытой галерее. При перестройке по проекту архитектора Кароля Подчашинского в 1828—1829 годах часовня и примыкающая к ней двухэтажная крытая галерея приобрели черты классицизма.
Часовня реконстуировалась в 1927—1932 и в 1993 году перед визитом в Литву Иоанна Павла II.
Крытой галереей с лестницей часовня соединена с примыкающим к воротам костёлом Святой Терезы. Её украшает надпись на латинском „Mater misericordiae sub tuum praesidium confugimus“ («Мать милосердная к твоей защите прибегаем»). Латинским текстом заменён соответствующий польский по распоряжению генерал-губернатора М. Н. Муравьёва. При ремонте в 1927—1932 годах латинскую надпись сменила надпись на польском, несмотря на протесты литовцев[3]. В настоящее время надпись на латыни.
По меньшей мере с середины XIX века установился обычай проходить Острой брамой с непокрытой головой в знак почитания Остробрамской Божией Матери; обычай требовал при движении со стороны города обнажать голову уже на углу костёла Святой Терезы. В 1861—1863 годах перед часовней проходили религиозно-патриотические манифестации.
Стены часовни покрыты золотыми и серебряными вотивными дарами верующих — изображения главным образом сердец, а также рук, ног, автомобиля, офицерского погона и т. п. Первый обетный дар принесён в 1702 году.
Икона
Чудотворный образ Матери Божией Остробрамской относится к редкому типу изображения Богоматери без младенца в руках. Почитается как католиками, так и православными. Считается одной из главных христианских святынь Вильны, Литвы и Беларуси. С иконой и творимыми ею чудесами связаны многочисленные предания и легенды.
Считается покровительницей бездетных пар, дарующей надежду на зачатие и здоровые роды.
Икона помещена в часовню над городскими воротами в начале XVII века. Написана темперой на 8 дубовых досках толщиной 2 см. Размер 200 х 165 см.
В культуре
Остробрамская Матерь Божия и Острая брама воспеты в стихах Адамом Мицкевичем, Юлиушом Словацким, Владиславом Сырокомлей, Максимом Богдановичем и другими польскими, белорусскими, литовскими поэтами. Остробрамская часовня изображена на картине М. В. Добужинского, хранящейся в Тамбовской областной картинной галерее, и открытке того же художника «Остробрамская часовня», выпущенной Обществом Святой Евгении.
Про Остробрамскую Матерь Божию упоминает А. Я. Бруштейн в своей автобиографической книге «Дорога уходит в даль».
Упоминается также в романе Генриха Сенкевича "Потоп". Действие романа - середина XVII века, так называемый "Шведский потоп". Главный герой романа Анджей Кмициц говорит: — Обет я дал в Ченстохову отправиться. Ты меня скорее поймешь, коль скажу я тебе, что нашу Острую Браму московиты захватили. То есть икона Божьей Матери в часовенке в Острой Браме для Княжества Литовского была такой же святыней, как и икона ченстоховской Божьей Матери в монастыре Ясная Гора для Великой Польши.
См. также
Напишите отзыв о статье "Острая брама"
Примечания
- ↑ [www.knowledge.su/v/vilnyus- БРЭ/Вильнюс]
- ↑ Vladas Drėma. Dingęs Vilnius. — Vilnius: Vaga, 1991. — С. 139. — 404 с. — 40 000 экз. — ISBN 5-415-00366-5. (лит.)
- ↑ Juškevičius, Ad., Maceika, J. Vilnius ir jo apylinkės. — Vilnius: Ruch, 1937. — С. 130. — 256 с. (лит.)
Ссылки
- [www.lithuania.travel/obekty/ostrye-vorota/18141 Острая брама] на Официальном сайте Офиса по туризму Литвы.
- [www.pbl.lt/Ostrobram.htm Остробрамская икона Божией Матери]
- [www.radzima.org/ru/vilynyus/ostraya-brama.html Острая брама на Radzima.org]
Отрывок, характеризующий Острая брама
Пьер встал и простился.Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.
Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.
Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
