Островский, Аркадий Ильич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Аркадий Островский

Аркадий (Авраам) Ильич Островский
Основная информация
Полное имя

Аркадий (Авраам) Островский

Дата рождения

25 февраля 1914(1914-02-25)

Место рождения

Сызрань, Симбирская губерния, Российская империя

Дата смерти

18 сентября 1967(1967-09-18) (53 года)

Место смерти

Сочи, Краснодарский край, РСФСР, СССР

Страна

СССР СССР

Профессии

композитор

Награды

[a-ostrovskii.narod.ru/ vskii.narod.ru]

Арка́дий (Авраа́м) Ильи́ч Остро́вский (25 февраля 1914, Сызрань — 18 сентября 1967, Сочи) — советский композитор-песенник, Заслуженный деятель искусств РСФСР (1965)





Биография

Авраам (впоследствии Аркадий) Островский родился 25 (12) февраля 1914 года в Сызрани. Отец, Илья Ильич Островский, владел музыкальным магазином, а с 1918 года работал настройщиком музыкальных инструментов, был выборным членом Сызранского еврейского общества[1][2][3]. Отец и брат будущего композитора (Рафаил Ильич Островский, 1905—1989) были членами Объединённого союза работников искусства и просвещения, заседания которого проходили во втором этаже магазина А. К. Козлова на Большой улице. Семья жила неподалёку — на пересечении Большой улицы № 29 и Пролетарского переулка, в квартире над принадлежащим семье музыкальным магазином.

С 1927 будущий композитор жил в Ленинграде, учился в ФЗУ. В 1930 г. поступил в музыкальный техникум и в этом же году умерла его мать Софья Эммануиловна Островская. С 1935 года и до начала Великой Отечественной войны играл на аккордеоне в Ленинградском джаз-оркестре под управлением Эмиля Кемпера.

С 1940 по 1947 гг. Островский работал аккордеонистом и пианистом в джаз-оркестре Леонида Утёсова, делал для него аранжировки[1][4][5]. В эти же годы состоялись и первые композиторские работы[1]. Две его песни — «Я — демобилизованный» (слова Ильи Фрадкина) и «Сторонка родная» (слова Сергея Михалкова) были исполнены и записаны Утёсовым.

Широкая известность пришла к нему вскоре после ухода из оркестра и знакомства с поэтом Львом Ошаниным — в 1948 году их песня «Комсомольцы – беспокойные сердца» получила первую премию на конкурсе на лучшую песню о комсомольцах[6]. В том же году Островский был принят в Союз композиторов СССР. В 1954 году Клавдией Шульженко на радио была исполнена его песня «Мой старый парк» (на слова В. Бахнова и Я. Костюковского), мгновенно ставшая очень популярной, хотя изначально та была спета ей же, но с другим текстом и названием («Срочный поцелуй» на слова Ю. Цейтлина) ещё в 1945 году[7]. В 1956 году переехал с семьёй в московскую кооперативную квартиру под № 29 в новом жилом доме при Центральном доме композитора по Брюсову переулку[8].

Аркадий Островский стал автором песен, приуроченных к Всемирным фестивалям молодёжи и студентов[5]. А в июле 1962 года композитором на стихи Льва Ошанина была написана песня «Пусть всегда будет солнце», получившая первую премию на Международном фестивале песни в Сопоте[5].

«Дворовые циклы» были написаны композитором в 60-е годы. Первый цикл (песни «А у нас во дворе», «И опять во дворе», «Я тебя подожду») написан в 1962 году, второй («Вот снова этот двор», «Детство ушло вдаль») — в 1965[1][5].

Песни Островского исполняли Эдуард Хиль, Иосиф Кобзон, Муслим Магомаев, Майя Кристалинская, Эдита Пьеха, Олег Анофриев, Леонид Екимов и др. Кобзон утверждает, что именно Островский придумал для певца псевдоним «Юрий Златов», от которого он отказался[9].

Аркадий Островский также написал много песен для детей. Одна из наиболее известных — «Спят усталые игрушки» — звучит в заставке передачи «Спокойной ночи, малыши» (автор слов — Зоя Петрова). В передаче песню исполняли Олег Анофриев,Валентина Дворянинова и Валентина Толкунова.

Певица Ева Синельникова исполняла цикл детских песен Островского на стихи Зои Петровой от лица Буратино.

В 1965 году — «За заслуги в области советского музыкального искусства» Указом Президиума Верховного Совета РСФСР композитору присвоено почетное звание — Заслуженный деятель искусств РСФСР

Когда Островские жили в Москве на Фурманном переулке, и материальное положение стало благоприятным, композитор, обожавший автомобили, обзавёлся голубым «Москвичом», на котором, среди прочего, катал детей вдоль Чистых Прудов, причём как бы он ни был занят, программа катаний никогда не отменялась. Купив киноаппарат, очень любил снимать фильмы о друзьях и знакомых. Тогда это было в новинку. Обожал водить автомобиль. У него была редкой расцветки двухцветная «Волга» — темно-зеленый низ и салатный верх, на капоте — блестящий олень. Все знали, что это машина Островского. Он никогда её не запирал.

В сентябре 1967 года в Сочи открывался первый фестиваль «Красная гвоздика», на который композитор получил приглашение. Последние годы он тяжело болел и врачи были против его отъезда из Москвы. 15 сентября Островский оказался на операционном столе сочинской больницы с прободной язвой желудка и внутренним кровотечением. Все усилия врачей оказались тщетны — вечером 18 сентября композитора не стало[10]. Похоронен Аркадий Островский на Новодевичьем кладбище. Проститься с ним в Дом Союза композиторов в Москве пришло так много народу, что нельзя было пройти по улице. На гранитном памятнике Островскому на Новодевичьем кладбище выгравирована нотная строчка со словами «Пусть всегда будет солнце!»

Последнее его сочинение — «Доверчивая песня» на стихи Льва Ошанина — завершило 2-й «дворовый цикл». Её карандашный набросок остался лежать на домашнем рояле и уже после смерти автора была аранжирована Александрой Пахмутовой, а затем прозвучала в исполнении Иосифа Кобзона[11]. Ещё одна посмертная песня (также на стихи Льва Ошанина) получила название «Время» и родилась из насвистанного Островским мотива, запись которого была обнаружена вдовой композитора на магнитофонной бобине. Оркестровку сделал Оскар Фельцман и впервые песня была исполнена Муслимом Магомаевым в 1969 году[12].

В 1984 году состоялся вечер песен композитора Аркадия Островского, посвященный 70-летию со дня его рождения.

В 1998 году постановлением Правительства Москвы детской музыкальной школе № 8 присвоено имя Аркадия Островского[13].

25 февраля 2004 года, в день, когда композитору исполнилось бы 90 лет, в Москве на площади перед концертным залом «Россия» появилась звезда с его именем[14].

Семья

  • Жена — Матильда Ефимовна Островская (в девичестве Лурье), эстрадная балерина.

Наиболее известные песни

  • «Аист»
  • «А у нас во дворе» (1962)
  • «Атомный век» (1966)
  • «Вот снова этот двор» (1965)
  • «Голос земли» (1965)
  • «Город спит» (1965)
  • «Детство ушло вдаль» (1965)
  • «Если вам ночью не спится»
  • «Зори московские»
  • «А у нас во дворе» (1962)
  • «Как провожают пароходы»
  • «Красная гвоздика» (1965)
  • «Круги на воде» (1966)
  • «Лесорубы»
  • «Лунный камень» (1966)
  • «Мальчишки» (1962)
  • «Песня любви»
  • «Песня остаётся с человеком» (1964) — гимн фестиваля Песня года
  • «Пусть всегда будет солнце» (1962)
  • «Спят усталые игрушки» (1965)
  • «Старый парк» (1954)
  • «Я тебя подожду» (1962)
  • «Я очень рад, ведь я наконец возвращаюсь домой» (вокализ)

Фильмы о Аркадии Островском

  • 2004 — «Аркадий Островский. Песня остается с человеком...» — ГТРК «Культура», реж. Владимир Чибисов.

Напишите отзыв о статье "Островский, Аркадий Ильич"

Примечания

  1. 1 2 3 4 [a-ostrovskyi.narod.ru/ Аркадий Островский. Мемориальный сайт]
  2. [www.dshiszr.ru/Ostrovsky.htm Аркадий Ильич Островский]
  3. [www.samsud.ru/upload/pdf/2011/6_2011.pdf Песня остаётся с человеком]
  4. [old.radiomayak.ru/archive/text?stream=schedules/111&item=13527 Воспоминания о композиторе Аркадии Островском]
  5. 1 2 3 4 © Лит.: Нестьева М. И., Аркадий Островский, М, 1970; Соболева Г., Жизнь в песне. Аркадий Островский, М., 1971.
  6. [sovmusic.ru/text.php?fname=komsom2 Советская песня]
  7. [www.dom-retro.ru/konsuyelo/15-rozhdenie-pesni-moj-staryj-park.html Рождение песни «Мой старый парк»]
  8. [wikimapia.org/1698199/ru/Дом-композиторов-Московского-союза-композиторов Дом композиторов Московского союза композиторов (Москва)]
  9. [www.m24.ru/videos/2174 Москва 24 ― «Интервью»: Иосиф Кобзон поделился своими творческими планами]
  10. [a-ostrovskii.narod.ru/bio.htm Красная книга советской эстрады]
  11. [vilavi.ru/pes/110709/110709.shtml И всё сбылось — и не сбылось]
  12. [www.muslimmagomaev.ru/node/518 Вечер памяти Аркадия Островского. Колонный Зал Дома Союзов. 1969-й год]
  13. [www.dms8.ru/school.php Детская музыкальная школа № 8 имени Аркадия Островского]
  14. [old.radiomayak.ru/culture/04/02/24/28111.html В Москве появится памятный знак композитору Аркадию Островскому]

Ссылки

  • [ilja10.livejournal.com/141781.html Фотоотчет с гала-концерта в честь 100-летия Аркадия Островского. г. Сызрань]
  • [tvkultura.ru/video/show/brand_id/30931/episode_id/970381 Документальный фильм «Песня остаётся с человеком. Аркадий Островский]»
  • [www.classon.ru/product_info.php?products_id=234 Аркадий Островский — Ноты произведений] в нотной библиотеке проекта [www.classon.ru/ «Детское образование в сфере искусства»]

Отрывок, характеризующий Островский, Аркадий Ильич

– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.