Островское соглашение
Островское соглашение — договор между королём польским Ягайло и князем городненским и трокским Витовтом, подписанный в 1392 году в имении Острово близ города Лида. По данному соглашению Витовт получал в пользование земли Трокского княжества, а также становился Великим князем Литовским, Русским и Жамойтским, но признавал себя вассалом короля Ягайло. Договор ознаменовал окончание Гражданской войны в Литве.
Содержание
Предпосылки
В конце 1380-х годов разразился открытый конфликт между гродненским князем Витовтом и князем Скиргайло, братом Ягайло и наместником последнего. Скиргайло владел Троками, вотчиной Кейстута и Витовта, которую Ягайло после первой войны обещал вернуть владельцу. Многие литовцы были недовольны растущим польским влиянием в их стране[1]. На условиях передачи тевтонцам Жемайтии Витовт заручился поддержкой ордена. Их отряды провели ряд военных кампаний в Литве, самая крупная из которых произошла в начале 1390 года, когда Витовт почти пять недель осаждал Вильно[2]. Немцам удалось разрушить Кривой замок, который уже никогда не был отстроен, а также уничтожить почти все постройки за пределами городской стены, однако, города взять не удалось. Вскоре стало ясно, что ни одна из сторон не имеет решительного перевеса, а постоянные военные походы только разоряют литовскую землю. Тем временем, польская знать начала выражать недовольство тем, что король Владислав Ягайло уделяет чересчур много внимания литовским делам, а также тому, что до сих пор не были выполнены условия Кревской унии — полное крещение Литвы в католическую веру[3]. В условиях этого, Ягайло решил начать переговоры с Витовтом.
Переговоры и договор
Переговоры
Ещё весной 1392 года Ягайло послал к Витовту своего представителя епископа плоцкого Генриха Мазовецкого для обсуждения условий мира. Ягайло предложил уступить Витовту титул великого князя литовского, если тот признает его верховным правителем Литвы[4].. Витовт принял предложение Ягайло не сразу, видимо, из-за того, что многие его родственники и приближённые находились в Ордене в качестве заложников. После того, как соглашение втайне было достигнуто, Витовт пригласил Тевтонских рыцарей на празднество в свою резиденцию — замок Риттерсвердер, находившемся на острове на Немане[4]. Большинство ничего не подозревавших гостей Витовта были взяты в плен, после чего литовский князь сжег этот замок, а также Меттенбург, Нойгартен (около Гродно) и другие деревянные замки, возведенные рыцарями во время похода на Вильну[5].. Во время этой кампании в плен Ордена попал брат Витовта Сигизмунд, который находился при дворе великого магистра вплоть до подписания Салинского договора в 1398 году[6].
Подписание соглашения
4 июля 1392 года состоялась встреча Ягайло и Витовта в имении Острово близ Лиды. Там и начались официальные переговоры, итогом которых стал договор, формально завершивший войну. Витовт был признан великим князем литовским, ему были возвращена его вотчина — Трокское княжество. Скиргайло получил во владение Киевское княжество, где и скончался спустя 5 лет[7]. Витовт формально признал Ягайло, теперь носившего титул верховный князь литовский, своим сюзереном. Также Витовт пообещал, что после его смерти земли Великого княжества станут собственностью короля Польши.
Последствия
Островское соглашение было ратифицировано в ряде договоров, заключенных между Польшей и Литвой, а также ряде документов, подписанных женой Витовта Анной и женой Ягайло Ядвигой. Договор способствовал укреплению централизованной власти в Литовском государстве[8]. Витовт оказался зависимым от Ягайло только формально. Более того, по уверению некоторых исследователей, Ягайло сам был в зависимости от Витовта — более способного и популярного правителя[9]. Вскоре Витовт сместил некоторых братьев Ягайло (своих двоюродных братьев) с их княжений: Скиргайло лишился Трок и Вильны (взамен впоследствии получил княжение в Киеве), Свидригайло был изгнан из Витебска, Корибут — из Новгорода-Северского, Владимир — из Киева. Лишились владений и другие князья-Гедиминовичи: подольский князь Фёдор Кориатович и волынский Фёдор Любартович.
Соглашение ознаменовало окончание почти полувековой войны за галицко-волынское наследство, в которой с 1340 по 1392 год Королевство Польское и Великое княжество Литовское боролись сначала друг с другом, доказывая правоту своих притязаний на Галицкий престол, а затем, после Кревской унии 1385 года, совместно боролись против волынского князя Фёдора Любартовича. В 1387 Ягайло отнял у Фёдора Луцк, а в 1390 — Владимир-Волынский. По условиям договора в Острове Галиция, Холм и Белз отходили к Королевству Польскому, а Волынь, Луцк и Владимир-Волынский — к Великому княжеству Литовскому. Галицко-Волынское княжество перестало существовать.
В 1398 году на собрании знати литовские и русские князья и бояре провозгласили Витовта самостоятельным правителем государства. Однако поражение в битве на Ворскле от татар хана Тимура Кутлуга в 1399 году, где Витовт едва не утонул и потерял почти все войско, ослабило его позиции[7]. Кроме того, начались восстания в Смоленском княжестве, а также Новгородской и Псковской республиках[10]. В этих условиях Витовт был вынужден подтвердить верховную власть Ягайло, пойдя на заключение Виленско-Радомской унии[3].
Тем не менее, Витовт продолжил политику по укреплению государства. Он заменял князей на местах своими наместниками, добился успехов на востоке: границы Великого княжества Литовского дошли до верховьев Оки и до Можайска, он отнял у татар Южную Подолию, заключил союзы с тверским, рязанским и пронским князьями. Зять Витовта Василий I Дмитриевич по завещанию, составленному в 1423 году, оставил его регентом при малолетнем великом князе московском Василии II[11].
Укреплению авторитета Витовта способствовала победа в Грюнвальдской битве и возвращение Жемайтии по условиям Торнского мира 1411 года. Политика Витовта была оценена по достоинству европейскими правителями на съезде в Луцке в январе 1429 года[12]. Император Сигизмунд Люксембургский предложил Витовту принять королевскую корону, на что он ответил согласием. Переговоры шли тайно, так как поляки были категорически против усиления Витовта. Даже Ягайло был согласен на коронацию, заявив, что после смерти Витовта корона перейдет к одному из его сыновей, так как у Витовта не было наследников мужского пола[12]. Незадолго до коронации, 27 октября 1430 года Витовт неожиданно скончался в Троках[12].
Напишите отзыв о статье "Островское соглашение"
Примечания
- ↑ (англ.) Jakštas, Juozas. «Lithuania to World War I». In Albertas Gerutis. Lithuania: 700 Years. translated by Algirdas Budreckis (6th ed.). New York: Manyland Books, 1984. p. 60.
- ↑ (англ.) Turnbull, Stephen. Crusader Castles of the Teutonic Knights, Vol. 2: The Stone Castles of Latvia and Estonia, 1185—1560. Osprey Publishing. pp. 53-54.
- ↑ 1 2 (англ.) Kiaupa Z., Kiaupienė J., Kunevičius A. The History of Lithuania Before 1795 (English ed.). — Vilnius: Lithuanian Institute of History, 2000. — pp. 135—137. — ISBN 9986-810-13-2.
- ↑ 1 2 (англ.) Koncius J. B. Vytautas the Great, Grand Duke of Lithuania. — Miami: Franklin Press, 1964. — pp. 21-23.
- ↑ (лит.) Ivinskis Z. Lietuvos istorija iki Vytauto Didžiojo mirties. — Rome: Lietuvių katalikų mokslo akademija, 1978. — pp. 307—308.
- ↑ (англ.) Maroszek J. [www.informacjaeuropejska.pl/pliki/MLE_IV_EN.pdf Evidence of a stormy history]. My Little Europe (Cross-border Centre for Civil Education and Information in Białystok). — 4: 32.
- ↑ 1 2 (англ.) Stone D. Z. [books.google.com/books?id=LFgB_l4SdHAC&pg=PA10&as_brr=3&ei=5LRER8btCYGc6wK1zfTxBg&sig=VnMEUSy3UKvY7mW00UBj8kcmJEU The Polish-Lithuanian State, 1386—1795]. — Seattle: University of Washington Press, 2001. — p. 18. — ISBN 0-295-98093-1.
- ↑ (лит.) Gudavičius E. Lietuvos istorija. Nuo seniausių laikų iki 1569 metų. — Vilnius: Lietuvos rašytojų sąjungos leidykla, 1999. — pp. 173—174. ISBN 9986-39-112-1.
- ↑ Барбашев А. И. Витовт и его политика до Грюнвальдской битвы (1410 г.). Санкт-Петербург: Типография Н. Н. Скороходова, 1885. С. 10.
- ↑ (лит.) Ivinskis Z. Lietuvos istorija iki Vytauto Didžiojo mirties. — Rome: Lietuvių katalikų mokslo akademija, 1978. — pp. 319.
- ↑ Зимин А. А. [annals.xlegio.ru/rus/zimin/zim1_01.htm Витязь на распутье: феодальная война в России XV в.] — Москва: Мысль, 1991. — С. 30. — 286 с. — ISBN 5-244-00518-9.
- ↑ 1 2 3 Барбашев А. И. Очерки литовско-русской истории XV века. Витовт. Последние двадцать лет княжения (1410—1430). — Санкт-Петербург: Типография Н. Н. Скороходова, 1891. — С. 239—261. — 341 с.
Отрывок, характеризующий Островское соглашение
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
