Острожский, Константин Иванович

Константин Иванович Острожский
Портрет Константина Острожского
Дата рождения	1460(1460)
Дата смерти	11 сентября 1530(1530-09-11)
Место смерти	Туров ныне Житковичский район, Гомельская область
Принадлежность	Великое княжество Литовское
Звание	Гетман великий литовский
Сражения/войны	Ведрошская битва (1500), Битва под Лопушным (1512), Битва при Орше (1514) Осада Опочки (1517)

Князь Константи́н Ива́нович Остро́жский (1460 — 11 сентября 1530, Туров, Великое княжество Литовское) — военный и государственный деятель Великого княжества Литовского из православного рода Острожских, староста брацлавский, винницкий и звенигородский (1497—1500, 1507—1516, 1518—1530), староста луцкий и маршалок Волынской земли (1507—1522), каштелян виленский (1511—1522), воевода трокский (1522—1530), гетман великий литовский (1497—1500, 1507—1530).

Биография

Князь Константин Иванович родился в 1460г. и рано лишился родителей. О его отце, князе Иване Васильевиче, сохранилось мало сведений. Известно лишь, что он неоднократно сражался с татарами и увеличивал свои владения покупкой новых поместий. Константин Иванович — внук Василия Фёдоровича Острожского и правнук святого Феодосия, в миру Фёдора Даниловича Острожского.

Константин Иванович получил воспитание под руководством отцовских бояр, а также старшего своего брата — Михаила. В 1486 году братья Острожские жили в Вильне при дворе великого князя литовского Казимира, где они вращались в высшем кругу волынских панов — Гойского, князя Четвертинского, Хрептовича и других. В то же время князья Острожские начали приучаться и к государственным делам, поступив в свиту великого князя и сопровождая его в переездах.

В 1491 году князь Константин Иванович уже исполнял довольно важные поручения и пользовался доверием Великого князя Литовского. Вероятно, что уже тогда он успел выдвинуться из среды многочисленных волынских князей и панов, чему немало могло способствовать богатство и родовые связи. На возвышение князя Константина Ивановича большое влияние оказали и его личные заслуги, его военный талант и опыт. Последние он приобрёл и проявил в борьбе с татарами: летописи упоминают о 60-ти сражениях, в которых он остался победителем. Впрочем, источниками подтверждаются только пять битв, в которых командовал Острожский (две из них были разгромными поражениями).

Гетман литовский Петр Янович Белый, будучи при смерти, указал великому князю Александру на Константина Острожского как на своего преемника. В 1497 году, в 37 лет, Константин стал гетманом великим литовским. Кроме того, новый гетман получил ряд земельных пожалований, что сразу сделало его, и без того богатого, самым крупным землевладельцем на Волыни.

Русско-литовская война (1500—1503) и плен

В 1500 году началась война с Русским государством. Несмотря на то, что руководство Великого княжества Литовского прибегло к найму иностранцев, войска, достаточно сильного для успешного сопротивления русским силам, собрать не удалось. Во главе литовской армии был поставлен князь Константин Иванович. Между тем русские войска двумя отрядами вторглись в литовские области. Главные силы направились на Северскую область и, последовательно занимая города, дошли до Новгорода-Северского, второй же отряд под предводительством боярина Юрия Захарьина направился к Смоленску, заняв по пути Дорогобуж.

Подкрепив в Смоленске своё войско местным гарнизоном с энергичным воеводой Кишкой во главе, князь Константин Иванович двинулся навстречу Захарьину к Дорогобужу, решив во что бы то ни стало задержать наступление. 14 июля неприятели сошлись у реки Ведроши. Многочисленное литовское войско было разбито наголову русским войском во главе с князем Даниилом Васильевичем Щеней. Острожский вместе со многими литовскими военачальниками попал в плен. Русские воеводы сразу выделили Острожского из других знатных пленников: он был отвезён в Москву, откуда его вскоре сослали в Вологду.

Служба в Москве и бегство

В 1506 году через посредство вологодского духовенства (по Карамзину — под угрозой темницы) князь согласился служить русскому государю. Тотчас же ему был дан сан боярина, а 18 октября 1506 года он принёс присягу Василию III, утверждённую поручительством митрополита Симона.

Под благовидным предлогом осмотра вверенных ему войск Острожский выехал из Москвы, приблизился к русско-литовской границе и через густые леса в сентябре 1507 года сбежал в Литву.

Возвращение князя Константина Ивановича совпало по времени с известным процессом Глинских, так что великий князь не мог сразу заняться устройством дел своего любимца. Но в самом непродолжительном времени ему были возвращены его прежние старостства (Брацлав, Винница, Звенигород), дана важная в Литве должность старосты луцкого и маршалка волынской земли, благодаря чему Острожский сделался главным военным и гражданским начальником всей Волыни, а 26 ноября снова был утверждён как гетман.

Русско-литовская война (1507—1508)

В 1508 году, когда снова началась война с Русским государством, Острожский был вызван из Острога, где он приводил в порядок имущественные дела, в Новгород-Северский, где в то время находился великий князь, и поставлен во главе войска. Отсюда он двинулся через Минск к Борисову и Орше, которую осаждали русские воеводы. При приближении Острожского к Орше русское войско сняло осаду. Литовское войско по пятам следовало за уходившим неприятелем и, наконец, остановилось в Смоленске, откуда сначала было решено послать Острожского и Кишку с отдельными отрядами в русские области, но выполнение этого плана было на время отсрочено и благоприятный момент утерян.

Только через некоторое время князь Константин Иванович двинулся на город Белый, взял его, занял Торопец и Дорогобуж и сильно опустошил окружающую область. Впрочем, в сентябре 1508 г. Д. В. Щеня вернул захваченные Острожским города в подданство русскому государю. 8 октября 1508 года был заключён мир между Русским государством и Литвой. Князь Константин Иванович снова получил несколько крупных наград. Вскоре по заключении мира с Москвой татары снова сделали большой набег, и Острожскому пришлось выступить против них. Татары были разбиты под Острогом.

Константин Иванович занялся устройством своих хозяйственных дел, так как во время войны с Москвой ему очень часто приходилось снаряжать войска и на свои деньги. К этому же времени относится и женитьба его на княжне Татьяне Семёновне Гольшанской.

22 июня 1511 года король Сигизмунд в Бресте выдал князю Константину Острожскому грамоту, согласно которой ему разрешалось восстановить православную общину в опекаемом им [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Litva/XVI/1500-1520/Ostrozskij_K_I/text1.phtml?id=11732 монастыре св. Николая в Жидичине].

Новый набег татар заставил Острожского поехать в Луцк для приготовления обороны, но собрать он успел только 6 тысяч человек, и с этими небольшими силами ему удалось одержать победу над татарским отрядом при Вишневце. В награду за заслуги князя Константина Ивановича в борьбе с Москвой и татарами великий князь издал универсал о назначении его паном виленским, что для князя Острожского имело очень важное значение: он вошёл в круг высшей литовской знати и с этого времени был уже не только волынским, но и литовским вельможей.

Русско-литовская война (1512—1522)

После Вишневецкого погрома татары направили свои набеги на окраины Русского государства. Такое поведение своих прежних союзников русское правительство объяснило происками Литвы и, объявив ей снова войну, двинуло в декабре 1512 года к Смоленску большое войско, но после неудачной осады это войско принуждено было вернуться обратно. Не имела успеха и вторая осада в следующем году. Наконец в 1514 году Смоленск был осаждён в третий раз и взят, русское войско стало подвигаться вглубь Литвы, захватывая по пути города. Навстречу ему двинулся князь Острожский с польско-литовским войском.

8 сентября 1514 года произошла Битва под Оршей. Пользуясь отсутствием у противника пехоты и артиллерии, Острожский разбил русские войска. В этом сражении русские потеряли около двух тысяч убитыми и пленными. Но Острожский не мог взять Смоленск и вернул обратно лишь занятые Москвой пограничные крепости. По возвращении в Литву он был награждён Сигизмундом небывалой до того наградой: 3 декабря Константин Иванович был почтён торжественным триумфом. Более того, 30 ноября 1514 года король Сигизмунд выдал грамоту "вельможному (magnifico) Константину Ивановичу князю Острожскому, Каштеляну Виленскому, гетману В. К. Л., Старосте Луцкому, Брацлавскому и Винницкому и маршалку Волынской земли" с разрешением возвести две православные церкви в Вильно - во имя Святой Троицы и во имя Святого Николая. Михалон Литвин про битву под Оршей написал следующее: "После победы над москвитянами (Moscus) при Орше (ad Orsam) в день Рождества Девы Марии, 8 сентября 1514 г., когда убитых и взятых в плен было восемьдесят тысяч, к этим знаменам были присовокуплены еще 12 (имеются ввиду знамена в костеле св. Станислава в Вильно - прим.)". Сражение под Оршей было упомянуто как «Великая битва» в Панегирике Деодата Септения виленскому канцлеру Альбрехту Мартиновичу Гаштольду при описании его победного похода на Великие Луки.

Летом 1516 года снова появились татары, производя большие опустошения, но лишь только разнеслись слухи о сборе войска Константином Острожским, татары тотчас же ушли. С июня 1517 года в Москве шли мирные переговоры, но 12 ноября были прерваны и начались новые военные действия. Осенью 1517 года Острожский был послан против Русского государства, но после неудачного штурма Опочки был наголову разбит войском Фёдора Телепнева-Оболенского и Ивана Ляцкого и бежал назад в Литву, оставив под Опочкой артиллерию и обоз.

В 1519 г. на Литву совершил поход калга Бахадыр Герай во главе крымского войска и опустошил земли: львовскую, белзкую и люблинскую. Захватив богатую добычу и уводя множество пленных, крымчаки стали возвращаться обратно. На берегах Буга, у города Соколя их настиг князь Константин Иванович Острожский с войском, собранным на Волыни, и со вспомогательным польским отрядом. Принимая во внимание силы врагов и условия местности, он решился ожидать подкрепления. Однако поляки, упрекая его в трусости, самовольно начали битву, при чем попали во время атаки на развалины сожженного татарами местечка и расстроили свои ряды. Несмотря на все усилия кн. Острожского, татары нанесли его отряду весьма чувствительное поражение и ушли домой с добычею. В битве под Сокалем 2 августа 1519 г. погибло более 1200 рыцарей, в том числе много знатных польских панов. Положение Литвы ухудшилось ещё тем, что у неё оказался, кроме Москвы и татар, ещё третий враг — магистр Ливонского ордена. Неудачный ход войны принудил Литву смириться с потерей Смоленска, а также других земель.

25 марта 1522 года король Сигизмунд назначил Константина Острожского воеводой Виленским.

В начале 1527 г., по приказу султана, отряд перекопской орды в 26 000 ворвался в Польшу и опустошил воеводства белзское и люблинское, а затем возвращался в Крым чрез Волынь и Киевскую землю. В погоню за татарами отправился кн. Константин Иванович Острожский и настиг их на берегу р. Ольшаницы между Каневом и Черкасами. Татары расположились здесь на ночлег. Константин Острожский напал на них врасплох 5-го февраля 1527 г. и нанес им решительное поражение.В битве под Ольшаницей была захвачена вся добыча татар, до 40 000 пленных было освобождено. Около 700 татар попало в плен, остальные погибли в битве или были перебиты во время бегства. Михалон Литвин в своем трактате "О нравах татар, литовцев и москвитян" (1550) отмечал следующее: "5-го февраля 1527 года, на полях у речки Ольшаницы вблизи Черкас, мы перебили 25 000 перекопских татар, хотя войско наше состояло только из 3,500 человек".

В "Переписи войска Великого княжества Литовского" от 8 мая 1528 года записано: "Князь Костантын, воевода троцкий, со всих именей своих маеть ставити ку службе земской коней чотырыста двадцать шесть коней".

Отход от военных дел

С этого времени Константин Иванович посвятил себя исключительно хозяйственной деятельности, которая играла значительную роль в его жизни. Все свободные деньги он расходовал на покупку новых владений. Громадные земельные владения Острожского вместе с многочисленными королевскими «наданьями» требовали большого труда и хлопот по управлению ими. Константин Иванович освобождал свои имения от королевских податей, строил им церкви, не давал их в обиду соседним панам. Такая мягкость и миролюбие снискали Константину Ивановичу общее расположение и высоко поднимали его престиж среди православного населения. Даже подданные других богатых вельмож бежали во владения Острожского и добровольно не соглашались возвращаться от него к своим прежним владельцам.

В 1518 году умерла бабка жены Острожского, Мария Равенская, и всё её состояние, за отсутствием прямых наследников, перешло к Константину Ивановичу, который около этого времени был назначен на должность воеводы трокского. В начале июля 1522 года умерла первая жена князя Константина Ивановича, княгиня Татьяна Семёновна, оставив ему малолетнего сына Илью. В том же году Острожский вступил во второй брак с княжной Александрой Семёновной из рода Олькевичей-Слуцких, от которого у него родился второй сын — Василий-Константин.

Возвышение князя Острожского, бывшее отчасти следствием усиления русской партии, не могло не сопровождаться постепенным усилением православного элемента и православной церкви в Литве, тем более, что сам Константин Иванович, будучи верным и преданным сыном своей церкви и всегда ограждая интересы православия, имел таких друзей и сотрудников, как королева польская и великая княгиня литовская Елена Ивановна, митрополит Иосиф Солтан и Александр Ходкевич. Целый ряд «наданий», ходатайств в пользу церквей и монастырей, труды в пользу внутреннего распорядка жизни церковной и внешне-юридического её положения сосредоточивают в личности Острожского все интересы того времени, все симпатичные стороны тогдашнего православного общества и его членов. Важнейшие перемены в церкви связывались с его именем; милости к православным, по заявлению самого короля, делались ради Константина Ивановича, который, рассчитывая на благосклонность короля и его расположение к нему, являлся ходатаем перед правительством за православную церковь Благодаря его хлопотам, просьбам, ходатайствам было твердо установлено юридическое положение православной церкви в Литве, до него находившейся в весьма неопределённом положении. При его содействии были приняты и отчасти осуществлены меры к поднятию нравственного и духовного уровня православной массы, тем более, что католичество, не имевшее тогда рьяных деятелей, относилось к православию равнодушно; благодаря ему же было определено положение епископов и соборян и много сделано по устроению патронатства — спорного вопроса между епископами и панами из-за вмешательства светских лиц в церковные дела. Дружба Константина Ивановича с митрополитами, епископами и православными благочестивыми панами много содействовала поднятию материального благосостояния церкви.

Но если главную долю своего влияния Константин Иванович употреблял на пользу церкви, то всё таки он не забывал и других интересов православного населения в Литве. Как носитель коренных принципов и исторических традиций, Острожский сделался центром, вокруг которого дружно группировались все сильные православные магнатские роды Беларуси и Волыни: кн. Вишневецкие, Сангушки, Дубровицкие, Мстиславский, Дашковы, Солтаны, Гулевичи и др.

Личная жизнь

О личной жизни Острожского известия очень скудны. Насколько можно судить о частной жизни Константина Ивановича по отрывочным сведениям, дошедшим до нас, она отличалась удивительной скромностью; «светлицы» с деревянными и некрашенными полами, изразцовые печи, окна, «глиняные усы», иногда «паперовые» и «полотняные, насмоливанные» лавки — вот и всё внутреннее убранство дома могущественнейшего и богатейшего вельможи в Литве. Есть данные предполагать, что и частная жизнь князя Острожского вполне соответствовала обстановке его дома.

И самое последнее дело Константина Ивановича было направлено на пользу родного народа: пользуясь расположением короля, он выпросил у него освобождение Луцка, ввиду татарского опустошения, на 10 лет от платы господарских податей и на 5 лет от платы старостинских. Неизвестно точно, какое участие князь Острожский принимал в составлении и издании Литовского Статута, но он радостно приветствовал это событие. Возобновил Пречистенский собор в Вильне, основал там Троицкую церковь, а также, возможно, Михайловскую церковь в Сынковичах.

Семья

Константин Иванович Острожский был дважды женат. Его первой женой в 1509 г. стала княгиня Татьяна Семёновна Гольшанская (ум. 1522), дочь старосты луцкого и маршалка Волынской земли князя Семена Юрьевича Гольшанского (ум. 1505) и Анастасии Семёновны Збаражской. Сын — Илья Константинович Острожский (1510—1539), наместник винницкий, брацлавский и звенигородский (1530—1539).

В 1522 г. Константин Острожский вторично женился на княжне Александре Семёновне Слуцкой (ум. после 1556), дочери князя Семёна Михайловича Слуцкого (1481—1503). Сын — Константин Константинович Острожский (1526—1608), староста владимирский и маршалок Волынской земли (1550—1608), воевода киевский (1559—1608).

Надгробная эпитафия

Монах Киево-Печерской Лавры Афанасий Калнофойский в своей книге "Тератургима" (Киев, 1638) выписал надгробные эпитафии фундаторов Лавры.В разделе 12 есть эпитафия князя Константина Острожского:

"Константин Ивановичь, князь Острожский, воевода Троцкий, гетман великого княжества Литовского, после многих побед сраженный смертию, здесь похоронен. 1533 года по Р. X., имел 70 лет отроду. Побед им одержано 63.

Одержавши над татарами шестьдесят три победы, украшенные кpовию, присоединивши Рось, Днепр, Ольшанку, он кроме сего основал много замков, много монастырей, много св. церквей как в княжестве Острожском, так и в столичном городе вел. кн. Лит. Вильне; щедро одарил храм Пречистой Богородицы Печерской, в котором после смерти и был положен. Основал для убогих госпитали, для детей школы, для людей рыцарских оставил в Марсовой Академии копья с саблями. Напиши с приятностию: Русскому Сципиону, Константину Ивановичу Острожскому, Гетману вел. Княжества Литовского — да будет все это надгробием".

Предки

Острожский, Константин Иванович — предки

Даниил (князь острожский)               Фёдор Данилович (князь острожский)                       Василиса               Василий Фёдорович Острожский                             Агафья Чуриловна Бродовская                       Иван Васильевич Острожский                                   Иван Ямонтович                       Анна (Агриппина) Ивановна Ямонтовна Подберёзская                             Константин Иванович Острожский                                         Ольгерд Литовский               Владимир Ольгердович, князь киевский                       Ульяна Александровна Тверская               Иван Владимирович Бельский                             Мария Ивановна Бельская                                   Иван Ольгимундович Гольшанский               Андрей Иванович Гольшанский                       Агриппина Святославна Смоленская               Василиса Андреевна Гольшанская                             Дмитрий Друцкий (возможно, Дмитрий Ольгердович)               Александра Дмитриевна Друцкая                     </center>

Литература

• Русский биографический словарь: В 25 т. / под наблюдением А. А. Половцова — СПб., 1896—1918. — Т. 17. — С. 457—461.
• Шараневич И. И. О первых князьях Острожских // Галичанин: сборник. — 1863. — С. 226.
• Ярушевич А. В. [mirknig.com/knigi/history/1181442021-revnitel-pravoslaviya-knyaz-konstantin-ivanovich-ostrozhskiy-14611530-i-pravoslavnaya-litovskaya-rus-v-ego-vremya.html Ревнитель православия, князь Константин Иванович Острожский (1461—1530) и православная литовская Русь в его время]. — Смоленск : Типолитография инж.-мех. С. Гуревич, 1896. — 268 с.

Ссылки

[ru.rodovid.org/wk/Запись:249615 Острожский, Константин Иванович] на «Родоводе». Дерево предков и потомков

• [www.zn.kiev.ua/ie/show/548/50125/ Князь Костянтин Іванович Острозький: у тіні сина]  (укр.)
• [history.franko.lviv.ua/dovidnyk.htm Довідник з історії України. За ред. І.Підкови та Р.Шуста.- К.: Генеза, 1993.] (укр.)
• [art.lutsk.ua/art/ostrog/tkt9.htm Князь Костянтин Іванович Острозький: неймовірні зигзаги біографії «Руського Сципіона»] (укр.)
• [www.jivebelarus.net/history/faces/astrozhsky-for-motherland.html Сагановіч Г. Айчыну сваю баронячы (Канстанцін Астрожскі, 1460—1530)]  (белор.)

Отрывок, характеризующий Острожский, Константин Иванович

Оглянувшись под мост на воды Энса, Несвицкий вдруг услышал еще новый для него звук, быстро приближающегося… чего то большого и чего то шлепнувшегося в воду.
– Ишь ты, куда фатает! – строго сказал близко стоявший солдат, оглядываясь на звук.
– Подбадривает, чтобы скорей проходили, – сказал другой неспокойно.
Толпа опять тронулась. Несвицкий понял, что это было ядро.
– Эй, казак, подавай лошадь! – сказал он. – Ну, вы! сторонись! посторонись! дорогу!
Он с большим усилием добрался до лошади. Не переставая кричать, он тронулся вперед. Солдаты пожались, чтобы дать ему дорогу, но снова опять нажали на него так, что отдавили ему ногу, и ближайшие не были виноваты, потому что их давили еще сильнее.
– Несвицкий! Несвицкий! Ты, г'ожа! – послышался в это время сзади хриплый голос.
Несвицкий оглянулся и увидал в пятнадцати шагах отделенного от него живою массой двигающейся пехоты красного, черного, лохматого, в фуражке на затылке и в молодецки накинутом на плече ментике Ваську Денисова.
– Вели ты им, чег'тям, дьяволам, дать дог'огу, – кричал. Денисов, видимо находясь в припадке горячности, блестя и поводя своими черными, как уголь, глазами в воспаленных белках и махая невынутою из ножен саблей, которую он держал такою же красною, как и лицо, голою маленькою рукой.
– Э! Вася! – отвечал радостно Несвицкий. – Да ты что?
– Эскадг'ону пг'ойти нельзя, – кричал Васька Денисов, злобно открывая белые зубы, шпоря своего красивого вороного, кровного Бедуина, который, мигая ушами от штыков, на которые он натыкался, фыркая, брызгая вокруг себя пеной с мундштука, звеня, бил копытами по доскам моста и, казалось, готов был перепрыгнуть через перила моста, ежели бы ему позволил седок. – Что это? как баг'аны! точь в точь баг'аны! Пг'очь… дай дог'огу!… Стой там! ты повозка, чог'т! Саблей изг'ублю! – кричал он, действительно вынимая наголо саблю и начиная махать ею.
Солдаты с испуганными лицами нажались друг на друга, и Денисов присоединился к Несвицкому.
– Что же ты не пьян нынче? – сказал Несвицкий Денисову, когда он подъехал к нему.
– И напиться то вг'емени не дадут! – отвечал Васька Денисов. – Целый день то туда, то сюда таскают полк. Дг'аться – так дг'аться. А то чог'т знает что такое!
– Каким ты щеголем нынче! – оглядывая его новый ментик и вальтрап, сказал Несвицкий.
Денисов улыбнулся, достал из ташки платок, распространявший запах духов, и сунул в нос Несвицкому.
– Нельзя, в дело иду! выбг'ился, зубы вычистил и надушился.
Осанистая фигура Несвицкого, сопровождаемая казаком, и решительность Денисова, махавшего саблей и отчаянно кричавшего, подействовали так, что они протискались на ту сторону моста и остановили пехоту. Несвицкий нашел у выезда полковника, которому ему надо было передать приказание, и, исполнив свое поручение, поехал назад.
Расчистив дорогу, Денисов остановился у входа на мост. Небрежно сдерживая рвавшегося к своим и бившего ногой жеребца, он смотрел на двигавшийся ему навстречу эскадрон.
По доскам моста раздались прозрачные звуки копыт, как будто скакало несколько лошадей, и эскадрон, с офицерами впереди по четыре человека в ряд, растянулся по мосту и стал выходить на ту сторону.
Остановленные пехотные солдаты, толпясь в растоптанной у моста грязи, с тем особенным недоброжелательным чувством отчужденности и насмешки, с каким встречаются обыкновенно различные роды войск, смотрели на чистых, щеголеватых гусар, стройно проходивших мимо их.
– Нарядные ребята! Только бы на Подновинское!
– Что от них проку! Только напоказ и водят! – говорил другой.
– Пехота, не пыли! – шутил гусар, под которым лошадь, заиграв, брызнула грязью в пехотинца.
– Прогонял бы тебя с ранцем перехода два, шнурки то бы повытерлись, – обтирая рукавом грязь с лица, говорил пехотинец; – а то не человек, а птица сидит!
– То то бы тебя, Зикин, на коня посадить, ловок бы ты был, – шутил ефрейтор над худым, скрюченным от тяжести ранца солдатиком.
– Дубинку промеж ног возьми, вот тебе и конь буде, – отозвался гусар.


Остальная пехота поспешно проходила по мосту, спираясь воронкой у входа. Наконец повозки все прошли, давка стала меньше, и последний батальон вступил на мост. Одни гусары эскадрона Денисова оставались по ту сторону моста против неприятеля. Неприятель, вдалеке видный с противоположной горы, снизу, от моста, не был еще виден, так как из лощины, по которой текла река, горизонт оканчивался противоположным возвышением не дальше полуверсты. Впереди была пустыня, по которой кое где шевелились кучки наших разъездных казаков. Вдруг на противоположном возвышении дороги показались войска в синих капотах и артиллерия. Это были французы. Разъезд казаков рысью отошел под гору. Все офицеры и люди эскадрона Денисова, хотя и старались говорить о постороннем и смотреть по сторонам, не переставали думать только о том, что было там, на горе, и беспрестанно всё вглядывались в выходившие на горизонт пятна, которые они признавали за неприятельские войска. Погода после полудня опять прояснилась, солнце ярко спускалось над Дунаем и окружающими его темными горами. Было тихо, и с той горы изредка долетали звуки рожков и криков неприятеля. Между эскадроном и неприятелями уже никого не было, кроме мелких разъездов. Пустое пространство, саженей в триста, отделяло их от него. Неприятель перестал стрелять, и тем яснее чувствовалась та строгая, грозная, неприступная и неуловимая черта, которая разделяет два неприятельские войска.
«Один шаг за эту черту, напоминающую черту, отделяющую живых от мертвых, и – неизвестность страдания и смерть. И что там? кто там? там, за этим полем, и деревом, и крышей, освещенной солнцем? Никто не знает, и хочется знать; и страшно перейти эту черту, и хочется перейти ее; и знаешь, что рано или поздно придется перейти ее и узнать, что там, по той стороне черты, как и неизбежно узнать, что там, по ту сторону смерти. А сам силен, здоров, весел и раздражен и окружен такими здоровыми и раздраженно оживленными людьми». Так ежели и не думает, то чувствует всякий человек, находящийся в виду неприятеля, и чувство это придает особенный блеск и радостную резкость впечатлений всему происходящему в эти минуты.
На бугре у неприятеля показался дымок выстрела, и ядро, свистя, пролетело над головами гусарского эскадрона. Офицеры, стоявшие вместе, разъехались по местам. Гусары старательно стали выравнивать лошадей. В эскадроне всё замолкло. Все поглядывали вперед на неприятеля и на эскадронного командира, ожидая команды. Пролетело другое, третье ядро. Очевидно, что стреляли по гусарам; но ядро, равномерно быстро свистя, пролетало над головами гусар и ударялось где то сзади. Гусары не оглядывались, но при каждом звуке пролетающего ядра, будто по команде, весь эскадрон с своими однообразно разнообразными лицами, сдерживая дыханье, пока летело ядро, приподнимался на стременах и снова опускался. Солдаты, не поворачивая головы, косились друг на друга, с любопытством высматривая впечатление товарища. На каждом лице, от Денисова до горниста, показалась около губ и подбородка одна общая черта борьбы, раздраженности и волнения. Вахмистр хмурился, оглядывая солдат, как будто угрожая наказанием. Юнкер Миронов нагибался при каждом пролете ядра. Ростов, стоя на левом фланге на своем тронутом ногами, но видном Грачике, имел счастливый вид ученика, вызванного перед большою публикой к экзамену, в котором он уверен, что отличится. Он ясно и светло оглядывался на всех, как бы прося обратить внимание на то, как он спокойно стоит под ядрами. Но и в его лице та же черта чего то нового и строгого, против его воли, показывалась около рта.
– Кто там кланяется? Юнкег' Миг'онов! Hexoг'oшo, на меня смотг'ите! – закричал Денисов, которому не стоялось на месте и который вертелся на лошади перед эскадроном.
Курносое и черноволосатое лицо Васьки Денисова и вся его маленькая сбитая фигурка с его жилистою (с короткими пальцами, покрытыми волосами) кистью руки, в которой он держал ефес вынутой наголо сабли, было точно такое же, как и всегда, особенно к вечеру, после выпитых двух бутылок. Он был только более обыкновенного красен и, задрав свою мохнатую голову кверху, как птицы, когда они пьют, безжалостно вдавив своими маленькими ногами шпоры в бока доброго Бедуина, он, будто падая назад, поскакал к другому флангу эскадрона и хриплым голосом закричал, чтоб осмотрели пистолеты. Он подъехал к Кирстену. Штаб ротмистр, на широкой и степенной кобыле, шагом ехал навстречу Денисову. Штаб ротмистр, с своими длинными усами, был серьезен, как и всегда, только глаза его блестели больше обыкновенного.
– Да что? – сказал он Денисову, – не дойдет дело до драки. Вот увидишь, назад уйдем.
– Чог'т их знает, что делают – проворчал Денисов. – А! Г'остов! – крикнул он юнкеру, заметив его веселое лицо. – Ну, дождался.
И он улыбнулся одобрительно, видимо радуясь на юнкера.
Ростов почувствовал себя совершенно счастливым. В это время начальник показался на мосту. Денисов поскакал к нему.
– Ваше пг'евосходительство! позвольте атаковать! я их опг'окину.
– Какие тут атаки, – сказал начальник скучливым голосом, морщась, как от докучливой мухи. – И зачем вы тут стоите? Видите, фланкеры отступают. Ведите назад эскадрон.
Эскадрон перешел мост и вышел из под выстрелов, не потеряв ни одного человека. Вслед за ним перешел и второй эскадрон, бывший в цепи, и последние казаки очистили ту сторону.
Два эскадрона павлоградцев, перейдя мост, один за другим, пошли назад на гору. Полковой командир Карл Богданович Шуберт подъехал к эскадрону Денисова и ехал шагом недалеко от Ростова, не обращая на него никакого внимания, несмотря на то, что после бывшего столкновения за Телянина, они виделись теперь в первый раз. Ростов, чувствуя себя во фронте во власти человека, перед которым он теперь считал себя виноватым, не спускал глаз с атлетической спины, белокурого затылка и красной шеи полкового командира. Ростову то казалось, что Богданыч только притворяется невнимательным, и что вся цель его теперь состоит в том, чтоб испытать храбрость юнкера, и он выпрямлялся и весело оглядывался; то ему казалось, что Богданыч нарочно едет близко, чтобы показать Ростову свою храбрость. То ему думалось, что враг его теперь нарочно пошлет эскадрон в отчаянную атаку, чтобы наказать его, Ростова. То думалось, что после атаки он подойдет к нему и великодушно протянет ему, раненому, руку примирения.
Знакомая павлоградцам, с высокоподнятыми плечами, фигура Жеркова (он недавно выбыл из их полка) подъехала к полковому командиру. Жерков, после своего изгнания из главного штаба, не остался в полку, говоря, что он не дурак во фронте лямку тянуть, когда он при штабе, ничего не делая, получит наград больше, и умел пристроиться ординарцем к князю Багратиону. Он приехал к своему бывшему начальнику с приказанием от начальника ариергарда.
– Полковник, – сказал он с своею мрачною серьезностью, обращаясь ко врагу Ростова и оглядывая товарищей, – велено остановиться, мост зажечь.
– Кто велено? – угрюмо спросил полковник.
– Уж я и не знаю, полковник, кто велено , – серьезно отвечал корнет, – но только мне князь приказал: «Поезжай и скажи полковнику, чтобы гусары вернулись скорей и зажгли бы мост».
Вслед за Жерковым к гусарскому полковнику подъехал свитский офицер с тем же приказанием. Вслед за свитским офицером на казачьей лошади, которая насилу несла его галопом, подъехал толстый Несвицкий.
– Как же, полковник, – кричал он еще на езде, – я вам говорил мост зажечь, а теперь кто то переврал; там все с ума сходят, ничего не разберешь.
Полковник неторопливо остановил полк и обратился к Несвицкому:
– Вы мне говорили про горючие вещества, – сказал он, – а про то, чтобы зажигать, вы мне ничего не говорили.
– Да как же, батюшка, – заговорил, остановившись, Несвицкий, снимая фуражку и расправляя пухлой рукой мокрые от пота волосы, – как же не говорил, что мост зажечь, когда горючие вещества положили?
– Я вам не «батюшка», господин штаб офицер, а вы мне не говорили, чтоб мост зажигайт! Я служба знаю, и мне в привычка приказание строго исполняйт. Вы сказали, мост зажгут, а кто зажгут, я святым духом не могу знайт…
– Ну, вот всегда так, – махнув рукой, сказал Несвицкий. – Ты как здесь? – обратился он к Жеркову.
– Да за тем же. Однако ты отсырел, дай я тебя выжму.
– Вы сказали, господин штаб офицер, – продолжал полковник обиженным тоном…
– Полковник, – перебил свитский офицер, – надо торопиться, а то неприятель пододвинет орудия на картечный выстрел.
Полковник молча посмотрел на свитского офицера, на толстого штаб офицера, на Жеркова и нахмурился.
– Я буду мост зажигайт, – сказал он торжественным тоном, как будто бы выражал этим, что, несмотря на все делаемые ему неприятности, он всё таки сделает то, что должно.
Ударив своими длинными мускулистыми ногами лошадь, как будто она была во всем виновата, полковник выдвинулся вперед к 2 му эскадрону, тому самому, в котором служил Ростов под командою Денисова, скомандовал вернуться назад к мосту.
«Ну, так и есть, – подумал Ростов, – он хочет испытать меня! – Сердце его сжалось, и кровь бросилась к лицу. – Пускай посмотрит, трус ли я» – подумал он.
Опять на всех веселых лицах людей эскадрона появилась та серьезная черта, которая была на них в то время, как они стояли под ядрами. Ростов, не спуская глаз, смотрел на своего врага, полкового командира, желая найти на его лице подтверждение своих догадок; но полковник ни разу не взглянул на Ростова, а смотрел, как всегда во фронте, строго и торжественно. Послышалась команда.
– Живо! Живо! – проговорило около него несколько голосов.
Цепляясь саблями за поводья, гремя шпорами и торопясь, слезали гусары, сами не зная, что они будут делать. Гусары крестились. Ростов уже не смотрел на полкового командира, – ему некогда было. Он боялся, с замиранием сердца боялся, как бы ему не отстать от гусар. Рука его дрожала, когда он передавал лошадь коноводу, и он чувствовал, как со стуком приливает кровь к его сердцу. Денисов, заваливаясь назад и крича что то, проехал мимо него. Ростов ничего не видел, кроме бежавших вокруг него гусар, цеплявшихся шпорами и бренчавших саблями.
– Носилки! – крикнул чей то голос сзади.
Ростов не подумал о том, что значит требование носилок: он бежал, стараясь только быть впереди всех; но у самого моста он, не смотря под ноги, попал в вязкую, растоптанную грязь и, споткнувшись, упал на руки. Его обежали другие.
– По обоий сторона, ротмистр, – послышался ему голос полкового командира, который, заехав вперед, стал верхом недалеко от моста с торжествующим и веселым лицом.
Ростов, обтирая испачканные руки о рейтузы, оглянулся на своего врага и хотел бежать дальше, полагая, что чем он дальше уйдет вперед, тем будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова, крикнул на него:
– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.