Остужев, Александр Алексеевич

Александр Остужев
Имя при рождении:	Александр Алексеевич Пожаров
Дата рождения:	16 (28) апреля 1874(1874-04-28)
Место рождения:	Воронеж, Российская империя
Дата смерти:	1 марта 1953(1953-03-01) (78 лет)
Место смерти:	Москва, СССР
Профессия:	актёр
Гражданство:	Российская империя Российская империя СССР СССР
Псевдонимы:	Остужев Александр Алексеевич
Амплуа:	трагик
Театр:	Малый театр
Награды:

Алекса́ндр Алексе́евич Осту́жев (настоящая фамилия — Пожаров; 16 [28] апреля 1874, Воронеж, — 1 марта 1953, Москва) — русский и советский актёр. Народный артист СССР (1937). Лауреат Сталинской премии первой степени (1943). Остужев стал ведущим актёром Малого театра в 1898 году.

Полностью потерял слух к 1910 году, однако продолжал играть главные роли до 1952 года, в том числе признанные критиками Отелло 1935 года и Уриэль Акоста 1940 года. Представитель героико-романтической школы, трагик.

Биография

Александр Пожаров родился в семье паровозного машиниста в Воронеже. Отучившись два года в техническом училище, на третьем году был отчислен за грубость с надзирателем. После этого сменил несколько специальностей, зарабатывая на жизнь. В 1894 году впервые вышел на сцену Воронежского театра, первоначально не имея образования и исполняя эпизодические роли. В любительских постановках его заметил Александр Южин, пригласивший Остужева в Малый театр и устроивший на два года на Драматические курсы Московского театрального училища (ныне Высшее театральное училище имени М. С. Щепкина), где его педагогами стали Ленский и Немирович-Данченко, со стипендией в 300 рублей.

По окончании училища в 1898 году Остужев был принят в труппу Ленского, где взял псевдоним «Остужев» (от «стужа»). Наиболее распространённая версия, которую пересказывал и сам Александр, заключается в том, что режиссёр боялся, что фамилия «Пожаров» может быть перепутана с криками о пожаре. Историк Юрий Эйхенвальд предложил другую версию — Ленский дал Пожарову псевдоним, чтобы «остудить» его горячий нрав. В 1902 году критики назвали его совершенным Ромео, постановка с ним собрала рекордную сумму, но вскоре Александр был вынужден покинуть Малый из-за своего характера: он подрался с другим актёром и был уволен. В сезоне 1901—1902 Остужев выступал на сцене Театра Корша, а затем был принят назад в Малый, где играл до конца жизни.

Остужев был также знаменит благодаря своему голосу. Томмазо Сальвини, смотревший «Отелло», где Александр играл Кассио, всерьёз предлагал ему уйти в пение бельканто. Однако Всеволод Мейерхольд считал, что сценической карьере Остужева мешает его голос.

В конце 1900-х Остужев постепенно перешёл от романтических ролей юности к драматическим; он часто играл сына, когда Мария Ермолова играла мать (к примеру, Незнамов в «Без вины виноватых», а также играл с Жадовым в «Доходном месте» Островского, Освальда в «Привидениях» Ибсена. В этот период карьера Остужева могла прерваться: около 1908 года он начал терять слух из-за болезни Меньера, и к 1910 году актёр полностью оглох. Однако Остужев не прекратил выступать: в августе 1909 года, незадолго до полной глухоты он сыграл трагическую роль Лжедмитрия I в постановке «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский»; полностью потеряв слух, сыграл в новых постановках шекспировских комедий — Фердинанда в Буре, Орландо в Двенадцатой ночи (1912) и Бассанио в Венецианском купце (1916).

Он создал методику работы, чтобы остаться на сцене — запоминал полностью слова всех ролей до первой репетиции, чтобы иметь возможность читать по губам реплики коллег и иногда помогал им, выступая в качестве суфлёра незаметно от зрителей. Он полностью контролировал свой голос и позже говорил, что его поздняя карьера обязана внутренней концентрации, появившейся из-за глухоты. Помимо сцены Остужев в качестве хобби занимался металлообработкой, его небольшое жилище состояло лишь из спальни и мастерской.

Глухота Остужева в сочетании с репутацией театральной звезды представляла проблему для режиссёров, и с момента потери слуха до 1935 года, когда Александр встретил режиссёра Сергея Радлова, он не работал ни с одним профессиональным режиссёром. Радлов писал Остужеву длинные письма, таким образом направляя его работу.

Кризис

Гражданская война в России и начало 1920-х годов для театра были ознаменованы приходом новых имён и экспериментальных постановок; Малый, несмотря на критику, оставался консервативен и не последовал новым течениям. У Остужева начался личный кризис, он отказался исполнять свои прежние роли, считая 40-летнего себя слишком старым для ролей молодых героев-любовников, а в атмосфере давления и соперничества не мог работать над более подходящими ролями. Имя Остужева не появлялось на первых полосах до 1923 года, когда он сыграл кронпринца в премьерном спектакле «Железная стена» Рынды-Алексеева, а затем — 1925 за роль Квазимодо в постановке по роману Собор Парижской Богоматери. Его исполнение ролей Марка Антония в Юлии Цезаре и Джана Фиески в одноимённом спектакле не впечатлили зрителей, и вскоре обе постановки были закрыты.

В 1929 году Александр сыграл Карла Моора в Разбойниках. Спектакль, несмотря на успех у публики, стал личной катастрофой для Остужева: после него и до Отелло в 1935 году он получил всего одну роль — Вовы в «Плодах просвещения», совершенно чуждую ему. К январю 1935 года, когда начались репетиции Отелло, коллеги и зрители почти списали его со счетов, однако Радлов предпочёл Остужева более молодым коллегам и заново открыл его способности.

Успех в поздние годы

Отелло стал прорывом в карьере 60-летнего Александра. «Вся Москва стояла у дверей Малого, а очереди начинались на рассвете». Старожилы говорили, что успех Отелло превзошёл славу лучших ролей Южина и Ермоловой. За первый день (10 декабря 1935 года) Остужева вызывали на поклон 37 раз. Один из зрителей в ответ на монолог Отелло вскричал: «Это не его вина!». К 21 декабря 1937 года спектакль был сыгран рекордные сто раз, несмотря на то, что Остужев в 1936 году пережил на сцене сердечный приступ и несколько месяцев не мог выступать. Остужевский Отелло «воодушевлял любовь», искупив убийство Дездемоны своим суицидом. Александр считал, что главной темой постановки является не ревность, и эта точка зрения отражена в 77 из 78 постановок Отелло в СССР.

После Отелло Александр играл Скупого рыцаря в «Маленьких трагедиях» (1937) и заглавную роль в спектакле «Уриэль Акоста» Карла Гуцкова (1940); последняя стала отличительной ролью Малого благодаря характерной манере игры.

В течение Второй мировой войны Остужев, которому уже было почти 70 лет, выступал в составе театральных бригад перед фронтовиками. Сам он говорил, что даже триумф в роли Отелло не сравнится с ощущением нужности солдатам своего народа. В июне 1941 года Александр исполнил на радио стихи поэта В. И. Лебедева-Кумача «Священная война», после чего к словам была написана музыка— родилась песня «Священная война». Актёр также внёс свои денежные средства в Фонд обороны.

Он вернулся в Малый после войны и продолжил играть. Последней премьерой стал Рассказчик в Войне и мире; постановки Отелло и Уриэля Акосты шли вплоть до его ухода на пенсию.

По словам Елены Гоголевой, Остужев покинул театр после того, как во время болезни Александра роль Уриэля Акосты была дана другому актёру, посчитав это личным оскорблением.

Александр Остужев умер 1 марта 1953 года. Похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище (участок № 2).

Творчество

Роли в театре

• «Лес» А. Н. Островского — Буланов
• 1925 — «Заговор Фиеско в Генуе» Ф. Шиллера — Фиеско
• 1935 — «Отелло» У. Шекспира. Режиссёр: С. Э. Радлов — Отелло
• «Уриэль Акоста» К. Гуцкова — Акоста

Звания и награды

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

• заслуженный артист академических театров (1924)
• народный артист СССР (1937)
• Сталинская премия первой степени (1943) — за многолетние выдающиеся достижения
• два ордена Ленина (1937 и 1949, в связи с 125-летием Малого театра)
• медали.

Память

• Улица Остужева в Воронеже.
• Улица Остужева в Москве, ныне Большой Козихинский переулок.

Интересные факты

• Ираклий Андроников оставил [www.youtube.com/watch?v=dJLNX_1vGmQ воспоминания о своей встрече с Остужевым] на закате его лет. В них он, в частности, рассказывает о встрече Остужева с Шаляпиным.

Литература

• Майкл Балфур. [books.google.com/books?id=BAipJ2sElEgC&pg=PA171&dq=Ostuzhev&as_brr=3&client=firefox-a#v=onepage&q=Ostuzhev&f=false Theatre and war, 1933-1945: performance in extremis]. — Berghahn Books. — ISBN ISBN 1571814973, ISBN 978-1-57181-497-5.
• Александр Гладков; Law, Alma. [books.google.com/books?id=yoYvqO5eQnMC&pg=PA154&dq=Ostuzhev&client=firefox-a#v=onepage&q=Ostuzhev&f=false Meyerhold Speaks/Meyerhold Rehearses]. — Taylor & Francis, 1997. — ISBN ISBN 9057020459, ISBN 978-90-5702-045-2.
• Филипп Колин. [books.google.com/books?id=ZTOGF99x4PwC&pg=PA4&dq=Ostuzhev&lr=&as_brr=3&client=firefox-a#v=onepage&q=Ostuzhev&f=false Othello: new critical essays]. — Routledge, 2002. — ISBN ISBN 0815335741, ISBN 978-0-8153-3574-0.
• Muir, Kenneth. [books.google.com/books?id=_4R9yImqM1EC&pg=PA97&dq=Ostuzhev&as_brr=3&client=firefox-a#v=onepage&q=Ostuzhev&f=false Shakespeare's Tragic Sequence]. — Routledge, 2005. — ISBN ISBN 0415353254, ISBN 978-0-415-35325-0.
• Луис Поттер. [books.google.com/books?id=e20L7HPfHXAC&pg=PA100&dq=Ostuzhev&client=firefox-a#v=onepage&q=Ostuzhev&f=false Othello]. — Manchester University Press, 2002. — ISBN ISBN 0719027268, ISBN 978-0-7190-2726-0.
• Давид Золотницкий. [books.google.com/books?id=1dL80SJDEgoC&pg=PA136&dq=Ostuzhev&client=firefox-a#v=onepage&q=Ostuzhev&f=false Sergei Radlov: The Shakespearian Fate of a Soviet Director]. — Routledge, 1998. — ISBN ISBN 371865587X, ISBN 978-3-7186-5587-8.

Ссылки

• Остужев, Александр Алексеевич — статья из Большой советской энциклопедии.
  • [www.maly.ru/!_work/photo/ostuzhev/page_01.htm Остужев. Фотогалерея ролей.]
  • Звукозаписи: [www.maly.ru/audio/Ostuzhev/otello.mp3 Отелло, радио запись спектакля, 1938 (26MB)], [www.maly.ru/audio/antology/004.mp3 Финальная сцена из спектакля Отелло, 1938 (2MB)], [maly.ru/audio/Ostuzhev/OstuzhevBaron.wav Скупой рыцарь монолог]

Отрывок, характеризующий Остужев, Александр Алексеевич

– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.

В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.