Осубка-Моравский, Эдвард

Эдвард Осубка-Моравский Edward Osóbka-Morawski<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Председатель Временного правительства национального единства Польской Республики
28 июня 1945 года — 5 февраля 1947 года
Президент:	Болеслав Берут как председатель Крайовой рады народовой
Предшественник:	Должность учреждена
Преемник:	Юзеф Циранкевич
Председатель Временного правительства Польской Республики
31 декабря 1944 года — 28 июня 1945 года
Президент:	Болеслав Берут как председатель Крайовой рады народовой
Предшественник:	Должность учреждена
Преемник:	Должность упразднена
Председатель Польского комитета национального освобождения
21 июля 1944 года — 31 декабря 1944 года
Президент:	Болеслав Берут как председатель Крайовой рады народовой
Предшественник:	Должность учреждена
Преемник:	Должность упразднена
Рождение:	5 октября 1909(1909-10-05) село Ближын, Свентокшиское воеводство, Келецкая губерния, Российская империя
Смерть:	9 января 1997(1997-01-09) (87 лет) Варшава
Место погребения:	Воинское Повонзки, Варшава, Польша
Награды:

Эдвард Осубка-Моравский (польск. Edward Osóbka-Morawski; 5 октября 1909 — 9 января 1997) — польский политик и государственный деятель. Член Польской социалистической партии в 1928—1948 годах.

Биография

Родился в многодетной рабочей семье, рано потерял отца (1914). С 1925 г. — на муниципальной службе. В 1936 г. переехал в Варшаву, где стал членом правления Варшавской отделения кооперативных союзов и вошел в состав еще нескольких аналогичных организаций,

С 1928 г. — член Польской социалистической партии (PPS), изучал право в Свободном польском университете, но не смог завершить обучение. В мае 1941 г. он вступил в организацию "Баррикада Свободы" и после ареста её лидеров нацистами вместе с Станиславом Чудобой встал во главе её. После переименования на втором съезде в апреле 1943 г. партии польских социалистов в Рабочую партию польских социалистов стал членом её Центрального Комитета. 31 декабря 1943 г. принял участие в учредительном заседании Национального совета, став его вице-президентом. Уже 16 марта 1944 г. в составе делегации приехал в Москву, чтобы установить контакты с польскими коммунистами, проживавшими в СССР. Делегация Национального совета была принята И.В. Сталиным.

27 июля 1944 г. в Москве Молотовым и Моравским (как делегатом вице-председателем Крайовой рады народовой) был подписан польско-советский договор о границе, которой стала линия Кёрзона. Ранее Сталин признал Польский комитет национального освобождения, тоже основанный в Москве, временным правительством Польши.

С 1944 по 1945 гг. — председатель и руководитель Отдела иностранных дел ПКНО. С января 1945 г. — премьер-министр и министр иностранных дел Временного правительства Польской Республики.

С июня 1945 по 1947 гг. — был председателем Совета Министров Временного правительства национального единства Польской Республики. В 1947—1949 годах — министр общественной администрации. В 1944—1947 годах — депутат Крайовой рады народовой, в 1947—1952 — депутат сейма (Сейм ПНР). Член ПОРП в 1948—1949 годах, с 1949 исключён из ПОРП, в 1956 г. он был восстановлен в партии.

В 1990 г. он сделал попытку воссоздать Польскую партию социалистов, однако эта попытка потерпела неудачу.

Ссылки

• [nts-rs.org/osubka-moravskij-tadeush-vasilevskij-edvard-boleslav/ Осубка-Моравский (Тадеуш Василевский) Эдвард Болеслав]
• [www.premier.gov.pl/ludzie.html Premierzy Polskiej Rzeczpospolitej Ludowej]

Отрывок, характеризующий Осубка-Моравский, Эдвард

– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.