Осэти рёри

О-сэти рёри (яп. 御節料理 о-сэти рё:ри, сезонная кухня) — традиционная японская новогодняя еда. Традиция готовить осэти-рёри родилась в период Хэйан (794-1185). Осэти рёри может быть упаковано в коробку дзюбако (яп. 重箱 дзю:бако, вкладывающиеся коробки, напоминающие коробки для бэнто) особого вида. Как и бэнто, осэти рёри могут храниться некоторое время.

Примеры блюд, входящих в осэти рёри

Каждое из блюд о-сэти рёри имеет особое значение.

• Дайдай (яп. 橙), японский горький апельсин (померанец). Дайдай, если его написать другими кандзи — 代々 — означает «от поколения к поколению», так как плод, если его не снять с дерева осенью, может несколько лет висеть на дереве. Он символизирует пожелание детей в новом году.
• Датэмаки (яп. 伊達巻, щёгольский маки), сладкий омлет с рыбной или креветочной пастой, завёрнутый в ролл. Датэмаки символизирует пожелание многих ясных дней (яп. 晴れの日 харэ но хи). В такие дни японцы традиционно носят изящную, красивую одежду.
• Камабоко (яп. 蒲鉾), варёная на пару́ паста из рыбы с белым мясом. Обычно в коробке осэти рёри выкладываются ломтики белой и красной камабоко: эти цвета считаются праздничными и присутствуют на флаге Японии.
• Кадзуноко (яп. 数の子), икра сельди. Кадзу означает «количество», а ко — «ребёнок». Икра означает пожелание рождения многих детей в новом году.
• Комбу (яп. 昆布), вид съедобной водоросли. Название водоросли напоминает слово ёрокобу (яп. 喜ぶ, радоваться).
• Куро-мамэ (яп. 黒豆, чёрные бобы) — чёрные соевые бобы. Слово «мамэ» также значит «здоровье», поэтому куромамэ — пожелание здоровья в новом году.
• Кохаку намасу (яп. 紅白なます ко:хаку намасу, красно-белое намасу): намасу — замоченные в уксусе нашинкованные овощи. Кохаку намасу состоит из дайкона и моркови в сладком уксусе с добавкой юдзу.
• Тай (яп. 鯛 красный морской лещ). Слово тай ассоциируется у японцев со словом мэдэтай (яп. 目出度い, счастливый), входящим, например, в обычное поздравление «N омэдэто» (яп. N御目出度う, поздравляю с N).
• Тадзукури (яп. 田作り, дословно «то, что делает рисовое поле») — сушёная сардина, предварительно вываренная в соевом соусе. Название происходит из обычая удобрять рисовые поля рыбой, поэтому тадзукури означает пожелание хорошего урожая.
• Дзони (яп. 雑煮 дзо:ни), суп с моти (рисовыми лепёшками) в бульоне. На востоке страны бульон прозрачный, а на западе — с мисо.
• Эби (яп. 海老) — креветки, жареные на вертеле с саке и соевым соусом.
• Нисики тамаго (яп. 錦卵, дословно «парчовые яйца») — рулет из яиц. Желток перед приготовлением отделяется от белка. Белок символизирует серебро, а желток — золото.

История

Слово «о-сэти» означает «сезон» (с гоноративной приставкой, кэйго). Праздник Нового года был одним из пяти сезонных фестивалей (яп. 節句 сэкку) при императорском дворе в Киото. Традиция отмечать сезонные дни пришла в Японию из Китая.

В первые три дня нового года готовка и подогревание пищи считались запретными (за исключением приготовления дзони). Осэти рёри готовили в последний день года, чтобы эти три дня не подходить к очагу.

Самая ранняя о-сэти рёри состояла только из нимоно (яп. 煮物 овощей, варёных с соевым соусом, сахаром или мирином). С течением времени в о-сэти рёри включались всё новые блюда, и сегодня этим словом можно назвать любую новогоднюю пищу: даже некоторые западные блюда были адаптированы в качестве «западной о-сэти рёри» (яп. 西洋お節 сэйё: о-сэти). Существует также «осэти рёри в китайском стиле» (яп. 中華風御節 тю:кафу: осэти). По традиции, осэти рёри готовят дома, но сегодня готовые наборы продаются в гастрономических магазинах.

В тех домах, где осэти рёри всё ещё готовят самостоятельно, в омисоку едят тосикоси собу (яп. 年越し蕎麦 тосикоси соба, дословно «соба, провожающая год»). Хотя с тосикоси собой связаны многие пожелания, например, долгой жизни, счастья и сил в новом году, традиция есть тосикоси собу, скорее всего, имеет под собой прагматичные основания: мать семейства, уставшая от приготовления осэти рёри на несколько дней вперёд, скорее всего не стала бы готовить сложные блюда ещё и в канун праздника. Оставлять на тарелке тосикоси собу считается дурной приметой.

См. также

• Новый год в Японии
• Омисока

Примечания

• Osechi ryōri. Japan: An Illustrated Encyclopedia. Ed. Alan Campbell & David S. Noble. Tokyo: Kōdansha, 1995.

Отрывок, характеризующий Осэти рёри

Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.
– Или у вас денег много завелось?
– Приходи.
– Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.
– Да что ж, до первого дела…
– Там видно будет.
Опять они помолчали.
– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.
Долохов усмехнулся.
– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.
– Да что ж, я так…
– Ну, и я так.
– Прощай.
– Будь здоров…
… и высоко, и далеко,
На родиму сторону…
Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.


Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.
– А… – сказал Кутузов, оглядываясь на Болконского, как будто этим словом приглашая адъютанта подождать, и продолжал по французски начатый разговор.
– Я только говорю одно, генерал, – говорил Кутузов с приятным изяществом выражений и интонации, заставлявшим вслушиваться в каждое неторопливо сказанное слово. Видно было, что Кутузов и сам с удовольствием слушал себя. – Я только одно говорю, генерал, что ежели бы дело зависело от моего личного желания, то воля его величества императора Франца давно была бы исполнена. Я давно уже присоединился бы к эрцгерцогу. И верьте моей чести, что для меня лично передать высшее начальство армией более меня сведущему и искусному генералу, какими так обильна Австрия, и сложить с себя всю эту тяжкую ответственность для меня лично было бы отрадой. Но обстоятельства бывают сильнее нас, генерал.
И Кутузов улыбнулся с таким выражением, как будто он говорил: «Вы имеете полное право не верить мне, и даже мне совершенно всё равно, верите ли вы мне или нет, но вы не имеете повода сказать мне это. И в этом то всё дело».
Австрийский генерал имел недовольный вид, но не мог не в том же тоне отвечать Кутузову.
– Напротив, – сказал он ворчливым и сердитым тоном, так противоречившим лестному значению произносимых слов, – напротив, участие вашего превосходительства в общем деле высоко ценится его величеством; но мы полагаем, что настоящее замедление лишает славные русские войска и их главнокомандующих тех лавров, которые они привыкли пожинать в битвах, – закончил он видимо приготовленную фразу.
Кутузов поклонился, не изменяя улыбки.
– А я так убежден и, основываясь на последнем письме, которым почтил меня его высочество эрцгерцог Фердинанд, предполагаю, что австрийские войска, под начальством столь искусного помощника, каков генерал Мак, теперь уже одержали решительную победу и не нуждаются более в нашей помощи, – сказал Кутузов.