Отани Ёсицугу

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Отани Ёсицугу
大谷 吉継


Укиё-э Утагавы Ёсиику,
изображаюший Отани Ёсицугу (XIX век)

Годы жизни
Период Сэнгоку — Адзути-Момояма
Дата рождения 1558 или 1565
Место рождения Провинция Оми
(ныне преф. Сига)
Дата смерти 21 октября 1600(1600-10-21)
Могилы и места почитания Секигахара, преф. Гифу
Майбара, преф. Сига
Имена
Детское имя 桂松 (Кацурамацу), 慶松(Кэйсё)
Взрослое имя 吉隆 (Ёсицугу)
Посмертный титул 渓広院殿前刑部卿心月白頭大禅定門 (Кэи хиро-ин-доно дзэн кэибукё сингэцу хакуто дайдзэндзёмон)
Должности
Ранги Пятый придворный ранг
Титулы Гёбу-сёю
Сюзерен Тоётоми Хидэёси, Отомо Сорин, Тоётоми Хидэёри
Род и родственники
Род Отани
Отец Отани Ёсифуса (大谷吉房) или Отани Морихару (大谷盛治)
Мать Хигаси-доно (東殿)
Сёстры Току-химэ (徳姫, жена Симоцумы Ёриюки - 下間頼), Коя-химэ (こや姫, прислужница официальной жены Тоётоми Хидэёши, Нене)
Жёны
Законная жена никогда не был женат
Дети
Сыновья Отани Ёсикацу, Отани Ёрицугу, Отани Ясусигэ
Дочери Тикуринъин (она же- Акихимэ)

Отани Ёсицугу (яп. 大谷 吉継 О:тани Ёсицугу?, 1558 или 1565 год21 октября 1600 года) — японский самурай эпох Сэнгоку и Адзути-Момояма. Известен также по своему придворному титулу Гёбу-сёю (яп. 刑部少輔 Гё:бу-сё:ю:, "младший советник по наказаниям"). Родился в в 1558 или 1565 году в провинции Оми (на территории нынешней префектуры Сига на Хонсю) в семье вассала Отомо Сорина (англ.) или Роккаку Ёсикаты (англ.). Позже стал одним из соратников Тоётоми Хидэёси. Участвовал в Кюсюйской кампании, был одним из посланных в Корею Трёх Наместников вместе с Маситой Нагамори (англ.) и Исидой Мицунари.





Биография и жизнеописания

Отани еще с эпохи Эдо известен как героический и талантливый друг Исиды Мицунари. Считалось, что они были знакомы с детства и ценили друг в друге справедливость и принципиальность. Наверное, уже всем глаза натер тот известный случай с чайной церемонией в Осакском замке, имевший место в 1587 году. Уже страдавший от лепры Ёсицугу отпил из чашки, которую передавали друг другу присутствующие, и с его губ в чай упали капли гноя. По правилам церемонии, чашку следовало передать дальше, но все отказывались принять её. Когда она дошла до Мицунари, он выпил все до дна, даже не искривив лица от омерзения и отметил, что чай был очень вкусным. Ёсицугу был тронут жестом своего друга, и, как говорят, именно это подтолкнуло Отани на решение принять сторону Западной Коалиции. Кроме того, есть мнение, что эти двое имели романтические отношения, что и объясняло столь крепкие узы, и начало этому роману положило именно это чаепитие. Если пресловутая церемония хотя бы имела реальных свидетелей, её описавших (Камия Со:тан, Цуда Согью), то с близкой дружбой всё не так просто - это вопрос дискуссионный. В принципе, для точности, вся биография Отани - дискуссионный вопрос... Источники периода Эдо описывают его как уважаемого и талантливого вассала еще с юности, но никаких толковых данных о нем в исторических сводках не осталось. Точно сказать, кто был его отцом тоже нельзя. Одни источники отсылают к Отани Ёсифусе — вассалу Тоётоми, другие — к Отани Морихару — вассалу клана Отомо, поскольку они жили примерно в одно время и имели одно и то же клановое имя. Происхождение обоих кандидатов на отцовство неизвестно, все что от них осталось — несколько документов и их имена. (+Некоторые источники приписывают ему даже дальнее родство с домой Тайра) Часто говорится, что Ёсицугу родился в провинции Оми: его мать служила при дворе Китамандокоро — именно так Ёсицугу вошел в фавор к Тоётоми. Однако, если вы все же склонитесь к тому, что его отцом был Морихару — это полностью извратит историю Отани: так бы получалось, что Ёсицугу присоединился к Хидэёши, отделившись от семьи Отомо, причем будучи уже далеко за двадцать. Поскольку об обеих семьях Отани известно крайне мало, первая встреча Ёсицугу с Тайко так и останется тайной.

Пробелы в источниках о биографии Отани обеспечили нам пропасть в двадцать, а то и тридцать лет, восполненные лишь россказнями и сплетнями. Среди тех, кто ставит под сомнения его связь с Мицунари, оставляется под вопросом и то, служили ли они Хидэёши еще с ранних лет. Обычно говорят, что Ёсицугу был на год старше Мицунари, но и тут возникают споры, связанные с тем, что его происхождение туманно — говорят, что он мог быть и значительно старше, и намного младше своего друга . Именно незнание точной даты его рождения и создает противоречие с историей о том, что об был любовником Мицунари — романтизация их дружбы получалась в связи с тем, что они были ровесниками — и это добавляет еще тайны личности Ёсицугу. Дошло до того, что некоторые начали высказываться, что и дружбы между ними вовсе не было. Сторонники некоторых гипотез даже говорят, что Отани умер от болезни за год до Сэкигахары. Споры между историками на предмет этой дружбы ведутся и по сей день. Ёшицугу официально не был женат, но был отцом трех сыновей и одной дочери. Его второй сын погиб вместе с ним на Сэкигахаре, двое оставшихся либо пали, защищая Осакский замок и наследника Тоётоми, либо вообще не участвовали в войне. Дочь Ёшицугу была женой Санады Нобушиге.(по другим данным - не дочь, а воспитанница) Кроме того, есть красивая история, что наложница Ёшицугу последовала за ним на Сэкигахару и потеряла рассудок от горя после его смерти. И еще — хоть и ничем этот слух не подтверждался, некоторые утверждают, что Цуда Сутэдзо из Бьяккотая был одним из его потомков.

Есть теория, что род Отани происходит из префектуры Сига, что в провинции Ига. Кроме того, род этот был довольно долго вассальным по отношению к клану Отомо, а если верить генеалогическому словарю - происходит от Тайра Садамори. О юности Отани Ёшицугу нет абсолютно никаких точных данных. Согласно Осакской документации , он был принят на службу Тоётоми по совету Ишиды, во второй год Тэнсё. (1574), с 700 другими принявшими вассальную клятву роду Тоётоми. После этого он некоторое время командовал конницей в Хариме (1577-1578), и участвовал во взятии замка Мики. В апреле 1583, 11 год Тэнсё, в возрасте 24 лет он участвовал в битве при Сидзугатакэ. Если верить записям, о нём уже упоминают неотделимо от Мицунари, и сказано было, что "Отани Кацурамацу" отличичлся в битве. В 13 год Тэнсё (1585 ) Тоётоми назначил Отани на должность чиновника судебного ведомства, тогда же Ёсицугу сменил клановый мон. С тех пор, Отани был в числе приближённых Тоётоми и занимался многими государственными и бюрократическими вопросами. "Неизлечимую болезнь", о которой говорится далее в документах, историки часто определяют, как проказу. Однако более вероятно, что это был сифилис. Первые упоминания о болезни Ёшицугу относятся к 14 году Тэнсё (1586), ему было 27 лет. Есть популярная версия, что он носил белый платок, который закрывал и голову, и лицо, но её опровергают его переписки с Санадой, в которых говорится о том, что у него белое лицо, но не изуродованное проказой. К 1588 году - после покорения Кюсю Отани даруют замок Цуруга, затем он участвует в битве при Комаки и Корейской кампании. Но болезнь прогрессирует и по некоторым данным в 1597 году он уже не выезжает из своего удела.

Имена и титулы

Если принимать версию, что Ёсицугу был сыном Ёсифусы — его детским именем было Кацурамацу (桂松). До его рождения, Ёшифуса проклинал свою неудачу, поскольку у него не было наследника мужского пола. Однажды, его жена решила помолиться перед святилищем Хатимана Дайбосацу в их уделе. Пока она страстно молила о том, чтобы подарить мужу сына, перед святилищем упала сосна. Женщина сорвала с неё несколько иголок и съела на удачу. И она действительно родила своего первого сына. Оттого вторым кандзи в имени ребенка и стало «сосна».

Первым его официальным титулом был Хэйма (平馬 ), который был ему дан в ранние годы служения. По одной версии оно было дано ему за то, что Ёшицугу руководил конницей в Хариме, по другой — за его службу в замке Мики. Несколько лет спустя, надписи в храмах уже запечатлели его титул как Киноскэ или Нориноскэ (紀之介). Спорят так же на тему того, менял ли он имя на Отани Гёбу(大谷刑部 ) или Отани Ёшитака (大谷吉隆 ). Гёбу — соответственно, указывает на связь с семейством Минамото, или же просто на высокое положение Ёсицугу. (Первое сомнительно, учитывая версии о родстве с Тайра). Что до Ёшитаки — это уже скорее всего вымысел или корявое написание кандзи.

Когда Ёсицугу заболел лепрой, все говорили о том, что его лицо приобрело мертвенную бледность, за что его и прозвали Хакуто: — Бело лицо(白頭 ). Некоторые легенды отмечают то, что это прозвище могло быть вызвано тем, что он скрывал своё лицо за белой маской - что было типичным для больных этим недугом.

Служба у Тоётоми

Начало карьеры Ёсицугу неизвестно, но скорее всего он стал вассалом Хидэёси в низком чине косё или стал йорики Мицунари к середине или концу 1570-х. (Либо лет в 15, либо около 20 лет). Многие историки склоняются к тому, что он был в числе приблизительно 700 человек, которые присоединились к Тоётоми после Инцидента в Хоннодзи. Он присоединился к Като Тораноскэ, Фукусиме Итимацу и другим косё, что брали замок Нагахама у Сибаты Кацутоё, племянника Сибаты Кацуиэ. Легенда говорит, что восторженный Хидэёси отозвался об Отани следующим образом: «Дайте мне миллион солдат, но я бы с радостью наблюдал, как он поведет их»

После битвы при Сизугатакэ, как говорят, Ёсицугу примкнул к войскам Тоётоми. Если отбросить все неисторичные россказни и частички «бы» да «говорят, что» — все же можно вырвать определенные факты биографии Отани. Одна из точек зрения утверждает, что именно он был тем, кто использовал свой ум, чтобы убедить Кацутоё сдаться без боя. Хотя другая история утверждает, что он храбро сражался на передовой и свершил много подвигов благодаря своему прекрасному владению копьем. Известно, что Хитоцуянаги Каки утверждал, что Хидэёси высказал грандиозную похвалу и Ёсицугу, и Мицунари, особенно отмечая Отани: «Отани Кацурамацу был прекрасен с самого первого своего выпада». Однако, эта реплика не отражена ни в одном историческом тексте, поэтому её можно отнести к художественному вымыслу.

Вот что известно точно, так это то, что Ёсицугу служил под титулом Гёбу-сёю (младший советник по наказаниям) в 1585. К тому времени Ёсицугу уже вошел в число элиты и приближенных Хидэёси. Согласно официальному документу Уно Мондо Никки, написанному как отчеты для Кеннъо, Ёсицугу и Мицунари были среди людей, что сопровождали Хидэёси в Аримский онсен в сентябре того же года и сидели с ним в одном источнике.

Несколько лет спустя, Ёсицугу подхватил серьёзный недуг. Существует довольно известная история о том, как он заболел проказой. В 1586 году, по время его пребывания в Осаке, поднялось волнение, и Ёсицугу отправился самолично его подавить. Во имя Хидэёси он порубил тысячу человек, но их грязная кровь и куски внутренностей как-то попала в его тело через раны, и заразила его.

Уно Мондо Никки и Тамон-Ин Никки, которые обычно считаются дневниковыми записями монаха по имени Эйсюн, дает более мягкую трактовку причины заболевания Ёсицугу. Они передают слухи, что Ёсицугу пытался получить кровь жителей города — это был метод, который по повериям лечил недуги. Кроме того, есть версии, что он был болен ещё с Сидзугатакэ, но симптомы не проявлялись до этого времени. В исторических документах не было детального описания симптомов его болезни, но люди, как правило, считали, что это была лепра — согласно историям периода Эдо, — или же сифилис — другое объяснение тому, что заразился Отани через кровь или другие телесные жидкости.

С этого момента, история Ёсицугу разнится по двум основным принципам. Сайфуку-дзи Энкинсэй, исторический текст, который подвергается сейчас критическому анализу на предмет его достоверности, утверждает, что Ёсицугу вместе с Мицунари отправился на Кюсю в 1587 и помогал ему вести 12-тысячный отряд без особых затруднений. В 1588 Мори Тэрумото в своем дневнике отмечает, что с Мицунари был эскорт из трех человек, которые давали ему советы. Хотя имена этих людей были не указаны, вполне приемлемо приписать Ёсицугу присутствие на Кюсю в тот момент. В качестве награды Отани получил 50 тысяч коку и стал даймё в замке Цуруга. Как глава провинции, он разделил 10 тысяч коку между местными вассалами Тоётоми. Затем он отправился в Мицунари в Одавару и, как говорят, присутствовал в замке Оси, хотя детали его участия в обоих конфликтов неясны. Когда Хидэёси приказал ещё раз подавить волнение в провинции Кии, Ёсицугу был одним из тех, кто принял в этом участие и приблизил поражение Акиты Санэсуэ. Кроме того, утверждают, что он следовал за Мицунари во время подавления различных восстаний, участвовал в укреплении замка Фусими, и даже в Корейской кампании. В дальнейших конфликтах Ёсицугу завоевал уважение за свои достижения с военным флотом, его даже называли «бесподобной морской жемчужиной».

Ёсицугу вернулся из Кореи прославленным героем и был тепло принят Хидэёси в Осаке. Тут появляется измененная версия знаменитой истории о чаепитии. Только в этой хронике говорится, что чай с гноем выпил не Мицунари, а сам Тоётоми! Причем последний при этом отметил, что из рук достойного вассала готов принять даже такой чай, и он будет для него изысканным. Потом, если верить истории, Ёсицугу заплакал первый раз за свою взрослую жизнь и отныне присягнул на верность клану Тоётоми в знак благодарности.

Не такая популярная, но более разумная история гласит, что Ёсицугу уже к тому времени был прикован к постели болезнью. В Рокуон-Ин Тироку, приписываемым быть дневником монаха из Кинкаку-дзи, говорится, что недуг настолько прогрессировал, что Ёсицугу уже не мог покидать свою резиденцию в течение пяти- шести лет. Его тело было неспособно перенести тяготы далекого путешествия, и это означало, что он не мог принять участие в Корейской кампании и празднованиях победы в ней — то есть в таком состоянии он бы не присутствовал и на любовании цветами в Дайго. Однако, здесь говорится, что в 1598 он все же покинул свой удел, чтобы присутствовать на гэнпуку сына Хидэёси, Тоётоми Хидэёри.

Секигахара

После смерти Хидэёси, Ёсицугу планировал вступить в союз с Токугавой Иэясу — так говорится в Иэтада Никки. В 1599 году Ёсицугу собрал своих людей и выдвинулся вместе с войсками Токугавы в замок Таруи. Согласно Кэйтё Кэнмонсю, Мицунари в это время был в своем замке Саваяма, и пригласил Ёсицугу в свой удел. Несмотря на то, что к этому моменту Отани уже был слеп из-за болезни, он был неприятно удивлен, что там его ожидали вооруженные солдаты Исиды — и затаил безмолвное проклятие на Мицунари. Мицунари представил его своему вассалу, Симэ Киёоки, который и изменил взгляды Отани на Западную армию, но все же Ёсицугу хотел остаться на стороне Иэясу, поскольку был уверен, что Мицунари потерпит поражение. Но тем не менее, по той или иной причине, Мицунари ухитрился уговорить Ёсицугу порвать союз и вступить в Западную Коалицию. Говорилось также, что Иэясу был восхищен талантами Ёсицугу и был готов предложить тому 12 тысяч коку только за его службу. Новость о внезапной смене стороны Ёсицугу очень удивила его.

Что до того, почему Отани изменил своё первоначальное решение — это остается тайной и по сей день. Никто не знал, почему Ёсицугу так поступил, поскольку об этом было мало записей. Об этом ходило много историй, но все они не имели опоры на исторические факты.

Конечно, самый популярный сценарий развился в период Эдо, и он основывался на узах дружбы. По этой версии Ёсицугу только думал о том, чтобы присоединится к Иэясу, но Мицунари трижды попросил его поддержать Запад. И хотя Отани знал, что это будет провалом, он не мог отбросить прочь свою связь с Исидой и потому вместе со своими сыновьями вступил в Западную Коалицию. Но другая история гласит, что жена Санады Масаюки была в заложниках у Западной Коалиции. Связанный с семьей Санады узами родства, он был вынужден согласиться на союз ради безопасности этой женщины. По ещё одной версии, Отани был на ножах с Укитой Хидэиэ, и хотел присоединиться к Иэясу, лишь бы не сталкиваться с ним. Узнав об этом, Мицунари выступил как посредник в примирении обеих сторон, что и заставило Ёсицугу поддержать его.

Какой бы ни была причина, Ёсицугу уже давно сражался на стороне клана Тоётоми. Ходили слухи, что он дезинформировал Маэду Тосинагу об опасности в Асаинаватэ, что привело к битве и поражению Нивы Нагасигэ (хотя это тоже не подтверждено исторически). Другие его деяния до Секигахары не были четко известны, но говорилось, что он намекнул Мицунари, что стоит переместить его главную ставку в ночь перед битвой. На Секигахару Отани привел всего 600 человек. С ним были три его вассала: Хитацука Тамэхиро с 900 людьми, его сын, Ёсикацу с около 2500 и Киносита Ёрицугу с 1000 (итого 5000 человек). Согласно Сэкигахара Гунки Таисэи, Ёсицугу был осведомлен о планах Хидэаки предать Мицунари, но был бессилен как-то предотвратить эту измену. Перегруппировав свои войска так, чтобы наблюдать за передвижениями Кобаякавы, он сделал это только затем, чтобы принять удар, и не дать своим союзникам пострадать от угаданной им изменой.

Как только 15-тысячная армия Кобаякавы спустилась с горы на Запад, войска Ёсицугу стали заслоном, пытаясь остановить их наступление. Поскольку Отани собрал элитное войско, сначала получалось так, что он даже имел превосходство — 370 убитых у Кобаякавы, в то время, как у Отани — всего 180. Однако войско Тодо Такаторы напало на Ёсицугу с фланга. Иэтада Никки гласит, что четвёртый сын Киёоки, Сима Киёмаса, пытался убить Такэтору одним ударом. Но Киёмасу убил генерал Восточной армии, Такаги Хэйдзабуро. Когда слух об участи Киёмасы прокатился по войску Отани, его оборона пошатнулась с обоих флангов, да и численное превосходство взяло своё. Полностью разбитый, Ёсицугу уступил свои позиции и, как говорят, покончил с собой. (Однако на Секигахарском могильном камне он записан как Ёситака — происки врагов, не иначе)

Есть две интересные точки зрения о последних мгновениях его жизни — хотя обе они остаются под вопросом. В Кэйтё Ниндзюки говорится, что Ёсицугу не мог двигаться сам, потому приехал на Сэкигахару в паланкине. Пока продолжался бой с Кобаякавой, он приказал своему вассалу, Юаса Госукэ, доложить ему, когда битва будет проиграна. Много раз Отани слышал крики своих людей о том, что они проиграли, но Госукэ настаивал, что все ещё может измениться. Когда же Юаса признал, что они близки к полному разгрому, Ёсицугу высунулся из паланкина и отсек себе голову. Госукэ до этого обещал своему господину, что спрячет его голову, чтобы она не досталась врагам, но он погиб в сражении, пытаясь пробиться через войска Такаторы. Хотя та же книга утверждает и что Отани сидел верхом на лошади, и приказал разрубить себя поперек живота, как только Госукэ дал своё слово.

Другая история уходит корнями в период Эдо. Некий Тамэхиро был тем, кто доложил Ёсицугу горестную весть о том, что они не могут остановить Кобаякаву. В сожалении от своего бессилия, он написал своему господину стихотворение, чтобы поддержать его перед тем, как тот покончит с собой. Его можно было бы перевести примерно так: «Поскольку мой долг покинуть этот мир во имя твое, встретить нежданный конец жизни твоей — ещё прискорбнее». Ёсицугу оценил преданность в словах Тамэхиро и ответил ему своим стихотворением : «Даже если мы клянемся следовать заветам Шести Путей, ждать придется долго, чтобы встретится снова в иной жизни». В то время, как был отослан его ответ, Тамэхиро уже был убит солдатами Кобаякавы. Тогда Ёсицугу попросил Госукэ ассистировать ему в самоубийстве и спрятать его голову от врагов. Сидя в паланкине, Отани крест-накрест вскрыл себе живот, а Госукэ отрубил его голову. Далее этот вассал должен был захоронить голову своего господина, пока его самого бы не настигла смерть.

Одна из вариаций на эту тему — история того, как Госукэ защищал голову Ёсицугу: он отрубил собственную голову, чтобы отвлечь внимание от останков своего господина. Восточная Коалиция по ошибке взяла себе голову Госукэ, а настоящую голову Отани так и не нашли.

Ещё факты из биографии

  • Придворный ранг Отани — пятый. Не слишком высокий, но и не унизительный.
  • В 1585 году Ёсицугу получил придворный титул Гёбу-сёю и был очень этим горд. В этом же году он сменил клановый мон с двумя перекрещенными соколиными перьями на две алые бабочки агэха-тё.
  • К 1589 году владениями Отани были Цуруга-дзо, Нандзё и Имадатэ (Согласно памятному камню в Этидзэне).
  • В распоряжении Отани был небольшой флот, а в его владениях процветала морская торговля.
  • Ёсицугу был верующим человеком — сохранилась документация, свидетельствовавшая о том, что он делал пожертвования храму Хатимана и построил святилище в честь корейской кампании Тоётоми.
  • В 1590-х годах Отани закупил неплохой флот, чем вызвал восхищение Тоётоми.
  • Есть свидетельства того, что Отани был с тёплых отношениях и с Тоётоми, и с Токугавой.
  • Есть версия, что с Исидой Мицунари он был знаком с детства.
  • Перед Сэкигахарой Отани дал Исиде совет создать альянс с Укитой и Мори. А заодно заявил, что Ишида страдает высокомерностью и ему не хватает такта в общении с союзниками.
  • Популярна версия, что Отани всё же страдал сифилисом — так подкрепляется версия, что он продолжал активно участвовать в военных кампаниях. В то время кожные болезни считались печатью проклятия, даже греха, но с другой стороны — страдания от них были знаком некой избранностью согласно буддистской философии. На состояние своих кожи и глаз Отани жаловался в переписке с Наоэ.
  • Существует легенда, что самоубийца перед смертью проклинает виновника такой своей кончины, и проклятый умрёт в течение трёх лет. Считалось, что Ёсицугу проклял перед смертью Кобаякаву, и именно потому последний сошёл с ума и умер через два года после Сэкигахары.
  • Об Отани часто говорили, что он талантливый стратег, но как человек — сволочь.

В современной культуре

В литературе

Прототип:

Непосредственный персонаж:

В телесериалах

В видеоиграх

  • Ёсицугу представляет одну из армий Западных Кланов в стратегической игре Kessen (2000).
  • Ёсицугу, наряду с рядом других полководцев Японии, был введен в качестве игрового персонажа в игру Sengoku Basara: Samurai Heroes (Sengoku Basara 3) (2010).
  • 采配のゆくえ』(コーエー、2008年)
  • Был введен в качестве игрового персонажа в игру Samurai Warriors 4/Sengoku Musou 4 (2014).


К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Напишите отзыв о статье "Отани Ёсицугу"

Отрывок, характеризующий Отани Ёсицугу

Для человеческого ума недоступна совокупность причин явлений. Но потребность отыскивать причины вложена в душу человека. И человеческий ум, не вникнувши в бесчисленность и сложность условий явлений, из которых каждое отдельно может представляться причиною, хватается за первое, самое понятное сближение и говорит: вот причина. В исторических событиях (где предметом наблюдения суть действия людей) самым первобытным сближением представляется воля богов, потом воля тех людей, которые стоят на самом видном историческом месте, – исторических героев. Но стоит только вникнуть в сущность каждого исторического события, то есть в деятельность всей массы людей, участвовавших в событии, чтобы убедиться, что воля исторического героя не только не руководит действиями масс, но сама постоянно руководима. Казалось бы, все равно понимать значение исторического события так или иначе. Но между человеком, который говорит, что народы Запада пошли на Восток, потому что Наполеон захотел этого, и человеком, который говорит, что это совершилось, потому что должно было совершиться, существует то же различие, которое существовало между людьми, утверждавшими, что земля стоит твердо и планеты движутся вокруг нее, и теми, которые говорили, что они не знают, на чем держится земля, но знают, что есть законы, управляющие движением и ее, и других планет. Причин исторического события – нет и не может быть, кроме единственной причины всех причин. Но есть законы, управляющие событиями, отчасти неизвестные, отчасти нащупываемые нами. Открытие этих законов возможно только тогда, когда мы вполне отрешимся от отыскиванья причин в воле одного человека, точно так же, как открытие законов движения планет стало возможно только тогда, когда люди отрешились от представления утвержденности земли.

После Бородинского сражения, занятия неприятелем Москвы и сожжения ее, важнейшим эпизодом войны 1812 года историки признают движение русской армии с Рязанской на Калужскую дорогу и к Тарутинскому лагерю – так называемый фланговый марш за Красной Пахрой. Историки приписывают славу этого гениального подвига различным лицам и спорят о том, кому, собственно, она принадлежит. Даже иностранные, даже французские историки признают гениальность русских полководцев, говоря об этом фланговом марше. Но почему военные писатели, а за ними и все, полагают, что этот фланговый марш есть весьма глубокомысленное изобретение какого нибудь одного лица, спасшее Россию и погубившее Наполеона, – весьма трудно понять. Во первых, трудно понять, в чем состоит глубокомыслие и гениальность этого движения; ибо для того, чтобы догадаться, что самое лучшее положение армии (когда ее не атакуют) находиться там, где больше продовольствия, – не нужно большого умственного напряжения. И каждый, даже глупый тринадцатилетний мальчик, без труда мог догадаться, что в 1812 году самое выгодное положение армии, после отступления от Москвы, было на Калужской дороге. Итак, нельзя понять, во первых, какими умозаключениями доходят историки до того, чтобы видеть что то глубокомысленное в этом маневре. Во вторых, еще труднее понять, в чем именно историки видят спасительность этого маневра для русских и пагубность его для французов; ибо фланговый марш этот, при других, предшествующих, сопутствовавших и последовавших обстоятельствах, мог быть пагубным для русского и спасительным для французского войска. Если с того времени, как совершилось это движение, положение русского войска стало улучшаться, то из этого никак не следует, чтобы это движение было тому причиною.
Этот фланговый марш не только не мог бы принести какие нибудь выгоды, но мог бы погубить русскую армию, ежели бы при том не было совпадения других условий. Что бы было, если бы не сгорела Москва? Если бы Мюрат не потерял из виду русских? Если бы Наполеон не находился в бездействии? Если бы под Красной Пахрой русская армия, по совету Бенигсена и Барклая, дала бы сражение? Что бы было, если бы французы атаковали русских, когда они шли за Пахрой? Что бы было, если бы впоследствии Наполеон, подойдя к Тарутину, атаковал бы русских хотя бы с одной десятой долей той энергии, с которой он атаковал в Смоленске? Что бы было, если бы французы пошли на Петербург?.. При всех этих предположениях спасительность флангового марша могла перейти в пагубность.
В третьих, и самое непонятное, состоит в том, что люди, изучающие историю, умышленно не хотят видеть того, что фланговый марш нельзя приписывать никакому одному человеку, что никто никогда его не предвидел, что маневр этот, точно так же как и отступление в Филях, в настоящем никогда никому не представлялся в его цельности, а шаг за шагом, событие за событием, мгновение за мгновением вытекал из бесчисленного количества самых разнообразных условий, и только тогда представился во всей своей цельности, когда он совершился и стал прошедшим.
На совете в Филях у русского начальства преобладающею мыслью было само собой разумевшееся отступление по прямому направлению назад, то есть по Нижегородской дороге. Доказательствами тому служит то, что большинство голосов на совете было подано в этом смысле, и, главное, известный разговор после совета главнокомандующего с Ланским, заведовавшим провиантскою частью. Ланской донес главнокомандующему, что продовольствие для армии собрано преимущественно по Оке, в Тульской и Калужской губерниях и что в случае отступления на Нижний запасы провианта будут отделены от армии большою рекою Окой, через которую перевоз в первозимье бывает невозможен. Это был первый признак необходимости уклонения от прежде представлявшегося самым естественным прямого направления на Нижний. Армия подержалась южнее, по Рязанской дороге, и ближе к запасам. Впоследствии бездействие французов, потерявших даже из виду русскую армию, заботы о защите Тульского завода и, главное, выгоды приближения к своим запасам заставили армию отклониться еще южнее, на Тульскую дорогу. Перейдя отчаянным движением за Пахрой на Тульскую дорогу, военачальники русской армии думали оставаться у Подольска, и не было мысли о Тарутинской позиции; но бесчисленное количество обстоятельств и появление опять французских войск, прежде потерявших из виду русских, и проекты сражения, и, главное, обилие провианта в Калуге заставили нашу армию еще более отклониться к югу и перейти в середину путей своего продовольствия, с Тульской на Калужскую дорогу, к Тарутину. Точно так же, как нельзя отвечать на тот вопрос, когда оставлена была Москва, нельзя отвечать и на то, когда именно и кем решено было перейти к Тарутину. Только тогда, когда войска пришли уже к Тарутину вследствие бесчисленных дифференциальных сил, тогда только стали люди уверять себя, что они этого хотели и давно предвидели.


Знаменитый фланговый марш состоял только в том, что русское войско, отступая все прямо назад по обратному направлению наступления, после того как наступление французов прекратилось, отклонилось от принятого сначала прямого направления и, не видя за собой преследования, естественно подалось в ту сторону, куда его влекло обилие продовольствия.
Если бы представить себе не гениальных полководцев во главе русской армии, но просто одну армию без начальников, то и эта армия не могла бы сделать ничего другого, кроме обратного движения к Москве, описывая дугу с той стороны, с которой было больше продовольствия и край был обильнее.
Передвижение это с Нижегородской на Рязанскую, Тульскую и Калужскую дороги было до такой степени естественно, что в этом самом направлении отбегали мародеры русской армии и что в этом самом направлении требовалось из Петербурга, чтобы Кутузов перевел свою армию. В Тарутине Кутузов получил почти выговор от государя за то, что он отвел армию на Рязанскую дорогу, и ему указывалось то самое положение против Калуги, в котором он уже находился в то время, как получил письмо государя.
Откатывавшийся по направлению толчка, данного ему во время всей кампании и в Бородинском сражении, шар русского войска, при уничтожении силы толчка и не получая новых толчков, принял то положение, которое было ему естественно.
Заслуга Кутузова не состояла в каком нибудь гениальном, как это называют, стратегическом маневре, а в том, что он один понимал значение совершавшегося события. Он один понимал уже тогда значение бездействия французской армии, он один продолжал утверждать, что Бородинское сражение была победа; он один – тот, который, казалось бы, по своему положению главнокомандующего, должен был быть вызываем к наступлению, – он один все силы свои употреблял на то, чтобы удержать русскую армию от бесполезных сражений.
Подбитый зверь под Бородиным лежал там где то, где его оставил отбежавший охотник; но жив ли, силен ли он был, или он только притаился, охотник не знал этого. Вдруг послышался стон этого зверя.
Стон этого раненого зверя, французской армии, обличивший ее погибель, была присылка Лористона в лагерь Кутузова с просьбой о мире.
Наполеон с своей уверенностью в том, что не то хорошо, что хорошо, а то хорошо, что ему пришло в голову, написал Кутузову слова, первые пришедшие ему в голову и не имеющие никакого смысла. Он писал:

«Monsieur le prince Koutouzov, – писал он, – j'envoie pres de vous un de mes aides de camps generaux pour vous entretenir de plusieurs objets interessants. Je desire que Votre Altesse ajoute foi a ce qu'il lui dira, surtout lorsqu'il exprimera les sentiments d'estime et de particuliere consideration que j'ai depuis longtemps pour sa personne… Cette lettre n'etant a autre fin, je prie Dieu, Monsieur le prince Koutouzov, qu'il vous ait en sa sainte et digne garde,
Moscou, le 3 Octobre, 1812. Signe:
Napoleon».
[Князь Кутузов, посылаю к вам одного из моих генерал адъютантов для переговоров с вами о многих важных предметах. Прошу Вашу Светлость верить всему, что он вам скажет, особенно когда, станет выражать вам чувствования уважения и особенного почтения, питаемые мною к вам с давнего времени. Засим молю бога о сохранении вас под своим священным кровом.
Москва, 3 октября, 1812.
Наполеон. ]

«Je serais maudit par la posterite si l'on me regardait comme le premier moteur d'un accommodement quelconque. Tel est l'esprit actuel de ma nation», [Я бы был проклят, если бы на меня смотрели как на первого зачинщика какой бы то ни было сделки; такова воля нашего народа. ] – отвечал Кутузов и продолжал употреблять все свои силы на то, чтобы удерживать войска от наступления.
В месяц грабежа французского войска в Москве и спокойной стоянки русского войска под Тарутиным совершилось изменение в отношении силы обоих войск (духа и численности), вследствие которого преимущество силы оказалось на стороне русских. Несмотря на то, что положение французского войска и его численность были неизвестны русским, как скоро изменилось отношение, необходимость наступления тотчас же выразилась в бесчисленном количестве признаков. Признаками этими были: и присылка Лористона, и изобилие провианта в Тарутине, и сведения, приходившие со всех сторон о бездействии и беспорядке французов, и комплектование наших полков рекрутами, и хорошая погода, и продолжительный отдых русских солдат, и обыкновенно возникающее в войсках вследствие отдыха нетерпение исполнять то дело, для которого все собраны, и любопытство о том, что делалось во французской армии, так давно потерянной из виду, и смелость, с которою теперь шныряли русские аванпосты около стоявших в Тарутине французов, и известия о легких победах над французами мужиков и партизанов, и зависть, возбуждаемая этим, и чувство мести, лежавшее в душе каждого человека до тех пор, пока французы были в Москве, и (главное) неясное, но возникшее в душе каждого солдата сознание того, что отношение силы изменилось теперь и преимущество находится на нашей стороне. Существенное отношение сил изменилось, и наступление стало необходимым. И тотчас же, так же верно, как начинают бить и играть в часах куранты, когда стрелка совершила полный круг, в высших сферах, соответственно существенному изменению сил, отразилось усиленное движение, шипение и игра курантов.


Русская армия управлялась Кутузовым с его штабом и государем из Петербурга. В Петербурге, еще до получения известия об оставлении Москвы, был составлен подробный план всей войны и прислан Кутузову для руководства. Несмотря на то, что план этот был составлен в предположении того, что Москва еще в наших руках, план этот был одобрен штабом и принят к исполнению. Кутузов писал только, что дальние диверсии всегда трудно исполнимы. И для разрешения встречавшихся трудностей присылались новые наставления и лица, долженствовавшие следить за его действиями и доносить о них.
Кроме того, теперь в русской армии преобразовался весь штаб. Замещались места убитого Багратиона и обиженного, удалившегося Барклая. Весьма серьезно обдумывали, что будет лучше: А. поместить на место Б., а Б. на место Д., или, напротив, Д. на место А. и т. д., как будто что нибудь, кроме удовольствия А. и Б., могло зависеть от этого.
В штабе армии, по случаю враждебности Кутузова с своим начальником штаба, Бенигсеном, и присутствия доверенных лиц государя и этих перемещений, шла более, чем обыкновенно, сложная игра партий: А. подкапывался под Б., Д. под С. и т. д., во всех возможных перемещениях и сочетаниях. При всех этих подкапываниях предметом интриг большей частью было то военное дело, которым думали руководить все эти люди; но это военное дело шло независимо от них, именно так, как оно должно было идти, то есть никогда не совпадая с тем, что придумывали люди, а вытекая из сущности отношения масс. Все эти придумыванья, скрещиваясь, перепутываясь, представляли в высших сферах только верное отражение того, что должно было совершиться.
«Князь Михаил Иларионович! – писал государь от 2 го октября в письме, полученном после Тарутинского сражения. – С 2 го сентября Москва в руках неприятельских. Последние ваши рапорты от 20 го; и в течение всего сего времени не только что ничего не предпринято для действия противу неприятеля и освобождения первопрестольной столицы, но даже, по последним рапортам вашим, вы еще отступили назад. Серпухов уже занят отрядом неприятельским, и Тула, с знаменитым и столь для армии необходимым своим заводом, в опасности. По рапортам от генерала Винцингероде вижу я, что неприятельский 10000 й корпус подвигается по Петербургской дороге. Другой, в нескольких тысячах, также подается к Дмитрову. Третий подвинулся вперед по Владимирской дороге. Четвертый, довольно значительный, стоит между Рузою и Можайском. Наполеон же сам по 25 е число находился в Москве. По всем сим сведениям, когда неприятель сильными отрядами раздробил свои силы, когда Наполеон еще в Москве сам, с своею гвардией, возможно ли, чтобы силы неприятельские, находящиеся перед вами, были значительны и не позволяли вам действовать наступательно? С вероятностию, напротив того, должно полагать, что он вас преследует отрядами или, по крайней мере, корпусом, гораздо слабее армии, вам вверенной. Казалось, что, пользуясь сими обстоятельствами, могли бы вы с выгодою атаковать неприятеля слабее вас и истребить оного или, по меньшей мере, заставя его отступить, сохранить в наших руках знатную часть губерний, ныне неприятелем занимаемых, и тем самым отвратить опасность от Тулы и прочих внутренних наших городов. На вашей ответственности останется, если неприятель в состоянии будет отрядить значительный корпус на Петербург для угрожания сей столице, в которой не могло остаться много войска, ибо с вверенною вам армиею, действуя с решительностию и деятельностию, вы имеете все средства отвратить сие новое несчастие. Вспомните, что вы еще обязаны ответом оскорбленному отечеству в потере Москвы. Вы имели опыты моей готовности вас награждать. Сия готовность не ослабнет во мне, но я и Россия вправе ожидать с вашей стороны всего усердия, твердости и успехов, которые ум ваш, воинские таланты ваши и храбрость войск, вами предводительствуемых, нам предвещают».
Но в то время как письмо это, доказывающее то, что существенное отношение сил уже отражалось и в Петербурге, было в дороге, Кутузов не мог уже удержать командуемую им армию от наступления, и сражение уже было дано.
2 го октября казак Шаповалов, находясь в разъезде, убил из ружья одного и подстрелил другого зайца. Гоняясь за подстреленным зайцем, Шаповалов забрел далеко в лес и наткнулся на левый фланг армии Мюрата, стоящий без всяких предосторожностей. Казак, смеясь, рассказал товарищам, как он чуть не попался французам. Хорунжий, услыхав этот рассказ, сообщил его командиру.
Казака призвали, расспросили; казачьи командиры хотели воспользоваться этим случаем, чтобы отбить лошадей, но один из начальников, знакомый с высшими чинами армии, сообщил этот факт штабному генералу. В последнее время в штабе армии положение было в высшей степени натянутое. Ермолов, за несколько дней перед этим, придя к Бенигсену, умолял его употребить свое влияние на главнокомандующего, для того чтобы сделано было наступление.
– Ежели бы я не знал вас, я подумал бы, что вы не хотите того, о чем вы просите. Стоит мне посоветовать одно, чтобы светлейший наверное сделал противоположное, – отвечал Бенигсен.
Известие казаков, подтвержденное посланными разъездами, доказало окончательную зрелость события. Натянутая струна соскочила, и зашипели часы, и заиграли куранты. Несмотря на всю свою мнимую власть, на свой ум, опытность, знание людей, Кутузов, приняв во внимание записку Бенигсена, посылавшего лично донесения государю, выражаемое всеми генералами одно и то же желание, предполагаемое им желание государя и сведение казаков, уже не мог удержать неизбежного движения и отдал приказание на то, что он считал бесполезным и вредным, – благословил совершившийся факт.


Записка, поданная Бенигсеном о необходимости наступления, и сведения казаков о незакрытом левом фланге французов были только последние признаки необходимости отдать приказание о наступлении, и наступление было назначено на 5 е октября.
4 го октября утром Кутузов подписал диспозицию. Толь прочел ее Ермолову, предлагая ему заняться дальнейшими распоряжениями.
– Хорошо, хорошо, мне теперь некогда, – сказал Ермолов и вышел из избы. Диспозиция, составленная Толем, была очень хорошая. Так же, как и в аустерлицкой диспозиции, было написано, хотя и не по немецки:
«Die erste Colonne marschiert [Первая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то, die zweite Colonne marschiert [вторая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то» и т. д. И все эти колонны на бумаге приходили в назначенное время в свое место и уничтожали неприятеля. Все было, как и во всех диспозициях, прекрасно придумано, и, как и по всем диспозициям, ни одна колонна не пришла в свое время и на свое место.
Когда диспозиция была готова в должном количестве экземпляров, был призван офицер и послан к Ермолову, чтобы передать ему бумаги для исполнения. Молодой кавалергардский офицер, ординарец Кутузова, довольный важностью данного ему поручения, отправился на квартиру Ермолова.
– Уехали, – отвечал денщик Ермолова. Кавалергардский офицер пошел к генералу, у которого часто бывал Ермолов.
– Нет, и генерала нет.
Кавалергардский офицер, сев верхом, поехал к другому.
– Нет, уехали.
«Как бы мне не отвечать за промедление! Вот досада!» – думал офицер. Он объездил весь лагерь. Кто говорил, что видели, как Ермолов проехал с другими генералами куда то, кто говорил, что он, верно, опять дома. Офицер, не обедая, искал до шести часов вечера. Нигде Ермолова не было и никто не знал, где он был. Офицер наскоро перекусил у товарища и поехал опять в авангард к Милорадовичу. Милорадовича не было тоже дома, но тут ему сказали, что Милорадович на балу у генерала Кикина, что, должно быть, и Ермолов там.
– Да где же это?
– А вон, в Ечкине, – сказал казачий офицер, указывая на далекий помещичий дом.
– Да как же там, за цепью?
– Выслали два полка наших в цепь, там нынче такой кутеж идет, беда! Две музыки, три хора песенников.
Офицер поехал за цепь к Ечкину. Издалека еще, подъезжая к дому, он услыхал дружные, веселые звуки плясовой солдатской песни.
«Во олузя а ах… во олузях!..» – с присвистом и с торбаном слышалось ему, изредка заглушаемое криком голосов. Офицеру и весело стало на душе от этих звуков, но вместе с тем и страшно за то, что он виноват, так долго не передав важного, порученного ему приказания. Был уже девятый час. Он слез с лошади и вошел на крыльцо и в переднюю большого, сохранившегося в целости помещичьего дома, находившегося между русских и французов. В буфетной и в передней суетились лакеи с винами и яствами. Под окнами стояли песенники. Офицера ввели в дверь, и он увидал вдруг всех вместе важнейших генералов армии, в том числе и большую, заметную фигуру Ермолова. Все генералы были в расстегнутых сюртуках, с красными, оживленными лицами и громко смеялись, стоя полукругом. В середине залы красивый невысокий генерал с красным лицом бойко и ловко выделывал трепака.
– Ха, ха, ха! Ай да Николай Иванович! ха, ха, ха!..
Офицер чувствовал, что, входя в эту минуту с важным приказанием, он делается вдвойне виноват, и он хотел подождать; но один из генералов увидал его и, узнав, зачем он, сказал Ермолову. Ермолов с нахмуренным лицом вышел к офицеру и, выслушав, взял от него бумагу, ничего не сказав ему.
– Ты думаешь, это нечаянно он уехал? – сказал в этот вечер штабный товарищ кавалергардскому офицеру про Ермолова. – Это штуки, это все нарочно. Коновницына подкатить. Посмотри, завтра каша какая будет!


На другой день, рано утром, дряхлый Кутузов встал, помолился богу, оделся и с неприятным сознанием того, что он должен руководить сражением, которого он не одобрял, сел в коляску и выехал из Леташевки, в пяти верстах позади Тарутина, к тому месту, где должны были быть собраны наступающие колонны. Кутузов ехал, засыпая и просыпаясь и прислушиваясь, нет ли справа выстрелов, не начиналось ли дело? Но все еще было тихо. Только начинался рассвет сырого и пасмурного осеннего дня. Подъезжая к Тарутину, Кутузов заметил кавалеристов, ведших на водопой лошадей через дорогу, по которой ехала коляска. Кутузов присмотрелся к ним, остановил коляску и спросил, какого полка? Кавалеристы были из той колонны, которая должна была быть уже далеко впереди в засаде. «Ошибка, может быть», – подумал старый главнокомандующий. Но, проехав еще дальше, Кутузов увидал пехотные полки, ружья в козлах, солдат за кашей и с дровами, в подштанниках. Позвали офицера. Офицер доложил, что никакого приказания о выступлении не было.