Отблески Этерны

«Отблески Этерны» — цикл романов в жанре фэнтези, принадлежащий перу Веры Камши. Состоит из пяти книг — «Красное на красном», «От войны до войны», «Лик Победы», «Зимний излом» и трилогии «Сердце Зверя», многие из которых, в свою очередь, разделены на несколько частей-томов. На март 2016 последний том последней книги не издан.

Повествование в романах ведётся от третьего лица, но в каждой главе в центре внимания оказывается один из персонажей, чьи размышления и действия подробно описываются. В начале цикла таких центральных персонажей трое (Ричард Окделл, Матильда Ракан и Робер Эпинэ), но позднее к ним присоединяются новые (Луиза Арамона, Марсель Валмон, Жермон Ариго, фок Фельсенбург и т. д.).

Мир произведений

Действие романов происходит в вымышленном мире под названием Кэртиана, являющимся в свою очередь одним из миров великого «Ожерелья». Ожерелье окружено мистической сущностью, называемой в романах «Чужим», которая стремится его поглотить. Чужого сдерживают на Рубеже т. н. Стражи Заката, известные также как Одинокие. Базой Одиноких долгое время служила цитадель Этерна (в честь которой назван цикл), но по неназванным причинам она была разрушена. С уничтожением Этерны Стражи потеряли большинство своих сил, включая возможность создавать себе подобных. В то же время в охраняемых ими мирах появились «раттоны», существа, уничтожающие миры изнутри, убивая чужую радость и принося зависть, злобу и страх. Одинокие не способны бороться с раттонами, и хотя это в силах смертных людей, обитающих в мирах Ожерелья, люди о них не знают и не желают знать. Кэртиана — один из миров, который скоро будет уничтожен раттонами.

Та часть Кэртианы, где разворачивается сюжет цикла, называется «Золотые Земли» и представляет собой окружённый морями материк, бо́льшую и центральную часть которого занимает королевство Талиг. Север и восток материка поделены между малыми независимыми государствами, большинство которых враждебно настроено к Талигу. В технологическом и социальном плане Золотые Земли схожи с Западной Европой конца XVI — первой половины XVII века. С точки зрения политики и уклада обстановка близка к эпохе Генриха Наваррского, а с точки зрения технического уровня — к эпохе Людовика Четырнадцатого. Именно поэтому в качестве эпиграфов ко всем главам используются цитаты Франсуа де Ла Рошфуко. Тем не менее, автор предостерегает от проведения прямых параллелей между миром Кэртианы и Землёй: разница между ними определяется тем, что Кэртиана — мир, созданный четверкой богов-творцов (Стражей Заката), Литом, Ундом, Астрапом и Анэмом, впоследствии названными Абвениями (Ушедшими), и изначально был более благоприятен для жизни. Развитие Кэртианы было более плавным и гармоничным.

В первую после ухода Абвениев эпоху истории в Кэртиане существовали четыре государства, основанные потомками Абвениев: Надорэа (правители — Повелители Скал, чей род идёт от сына Лита Литтиона), Борраска (правители — Повелители Ветра, чей род идёт от сына Анэма), Пенья (правители — Повелители Волн, чей род идёт от сына Унда Ундиона) и Марикьяре (правители — Повелители Молний, чей род идёт от сына Астрапа Астрапиона). Все четыре царства были объединены в Золотую Анаксию, примерно соответствующую древнему Риму на Земле. Столицей анаксии была Гальтара, от которой ко времени «Отблесков» остались лишь развалины. Правитель носил титул «анакс» и происходил из династии Раканов, поставленных на царство магическими силами мироздания. В числе высших дворян анаксии были эории, ведущие свой род от легендарных анаксов четырёх древних царств: четыре Повелителя четырёх стихий — Скал, Волн, Молний и Ветра, а также их кровные вассалы.

Повелители являлись в некоем роде духовными наследниками соответствующего Абвения — Лита (Скалы), Унда (Волны), Астрапа (Молнии) и Анэма (Ветер), и в гальтарские времена обладали магией. На момент действия сериала знание об этой магии полностью утрачено, тем не менее несомненно наличие магической связи Повелителя с некими процессами, происходящими в мире.

Статус Повелителя, подвластный лишь силам мироздания, передавался по наследству строго по мужской линии, безо всякого учёта законорожденности. Это отличается от наследования подвластных людям феодальных титулов, где законорожденность учитывается, что открывает умышленно созданную автором неясность в вопросе о том, кто именно на самом деле (а не по людским повериям) есть актуальный Повелитель.

Позднее возникает эсператизм (монотеистическая религия, аналог католицизма), получившая название по священной для её приверженцев книги — «Эсператия». Символом эсператизма стала «эспера» (звезда с семью лучами). Анакс Эрнани Ракан отверг традиционную для Золотой Анаксии религию абвениатство, принял эсператизм, переименовал государство в Золотую империю и перенёс столицу из Гальтары в город Кабитэла. Возникает эсператистская церковь (аналог Римско-католической церкви), чей глава получает титул Эсперадора.

Под влиянием набирающего силы эсператизма, не обладавшего изначально никаким реально действующим магическим началом, начинается борьба с проявлениями абвениатства, в частности были наложены сакральное табу на проявления бытовой магии, обычные для Кэртианы. Предположительно именно тогда были утеряны знания о том, в чём заключается реальная магическая суть статуса Повелителя. В это же время эории меняют старые фамилии, напоминавшие об Абвениях, на новые и начинают называться Людьми Чести. Так, Повелители Скал из Надорэа становятся герцогами Окделлами, правителями северо-восточной талигойской провинции Надор (аналог Англии). Повелители Молний превращаются в герцогов Эпинэ и правителей одноимённой южной провинции (аналог Франции). Род Борраска пресёкся из-за чумы и титул Повелителей Ветра перешёл к их родственникам герцогам Алва, правящими Кэналлоа и островом Марикьяра (аналоги Испании) на юго-западе Талигойи. Повелители Волн — герцоги Придды, правители одноимённой западной провинции (аналог Германии).

Впоследствии Золотая империя распалась на несколько государств — Талигойя, Гайифская империя на востоке (аналог Византии), Фельп и Бордон (аналоги Венеции и Генуи), Ургот, Агария и Алат на юге (аналоги Италии и Венгрии). К северу от Талигойи возникают государства Дриксен и Гаунау (аналоги Германии, отчасти Нидерландов и Скандинавии), основанные варитами, варварами с Севера (точнее: германоименные талигойцы происходили от двух народов — агмов и варитов, ненавидевших друг друга спокон веков. Произошедшие от агмов — т. н. бергеры — сохранили верность талигойской короне, потомки варитов же, в свою очередь, создали враждебные Талигойе государства Дриксен и Гаунау. В этих государствах термины «агм» и «варит» сохраняли силу и на момент действия сериала). С упадком Талигойи резиденция Эсперадора перемещается в южный город Агарис, он же Святой Город.

Крайняя слабость последнего короля Талигойи Эрнани Ракана привела к захвату власти узурпатором Франциском Олларом, впоследствии оказавшимся весьма сильным правителем. Государство было переименовано в Талиг, столица — в Олларию. Также Франциск порвал с эсператизмом и создал собственную религию — олларианство (примерный аналог англиканской церкви).

На момент действия сериала королём Талига был потомок Франциска Фердинанд Оллар (свергнут и убит в ходе событий сериала), Повелители Скал — герцог Ричард Окделл, Молний — Анри-Гийом Эпинэ (после его смерти титул перешёл к внуку — Роберу Эпине), Волн — Вальтер-Эрик-Александр Придд (после его казни титул перешёл к сыну — Валентину-Отто Придду), Ветра — Рокэ Алва.

В мире Кэртианы используются земные (обычно европейские) имена людей. Нации Кэртианы заметно параллельны земным (хотя полные аналоги отсутствуют): надорцы — англичане, дриксы, гаунау, бергеры — германцы, гоганы — евреи, алаты — венгры, кэналлийцы — испанцы, мориски — арабы и т. д., и используют имена соответствующей земной нации.

Книги

Красное на красном

В «Красном на красном» вводятся все основные герои и даётся завязка сюжета, в центре которого оказывается Ричард Окделл — единственный сын и наследник мятежного герцога Эгмонта. За пять лет до начала повествования отец Ричарда поднял восстание против династии Олларов, правящей Талигом, считая Олларов узурпаторами, губящими страну своей политикой. Мятеж закончился неудачей, Эгмонт погиб, а его семья оказалась в опале. Тем не менее, Ричард неожиданно для всех становится оруженосцем Первого Маршала Талига герцога Рокэ Алва — главного врага антиолларовской партии, убившего его отца на дуэли, и под его началом принимает участие в кампании в своей первой войне.

Вторая сюжетная линия «Красного на красном» — «эмигрантская». Как объясняется в предыстории, после того как 400 лет назад основатель династии Олларов, бастард марагонского герцога Франциск, сверг талигойского короля Эрнани из династии Раканов, его супруга и наследник бежали за пределы Талига. Они нашли убежище в Святом городе Агарисе, заручившись покровительством главы эсператистской церкви. К началу повествования Агарис является домом для многих противников Олларов, в том числе, для участника восстания Эгмонта Робера Эпинэ. Последний представитель династии Раканов, принц Альдо, вступает в сговор с целью свержения Олларов с гоганами и эсператистским орденом Истины, которых интересует не столько судьба Талига, сколько гальтарские древности, связанные с эпохой Абвениев. В результате этого развязывается война в Варасте, цель которой оставить Талиг без его главной житницы и спровоцировать голодные бунты.

От войны до войны

Во второй книге описываются события в Агарисе, Олларии и Надоре в период с начала зимы 398—399 года до конца весны 399 года вымышленной хронологии цикла, между окончанием кампании в Варасте и началом войны в Фельпе. Как объясняется в предыстории, эпохи или «Круги», названные в честь четырёх стихий — Волн, Молний, Скал и Ветра, в Кэртиане длятся по 400 лет, а конец каждой ознаменовывается крупными социальными потрясениями (так, конец предыдущего Круга совпал со свержением династии Раканов и воцарением Олларов). В преддверии новой смены эпох, в Талиге зреют заговоры. Попытка примирения эсператистской и олларианской Церквей оборачивается кровавым бунтом, а Ричард Окделл, разрывающийся между любовью к королеве Катари и симпатией к Рокэ Алва, оказывается втянут в интригу, в результате которой вынужден покинуть Талиг.

Прологом к роману служит повесть «Талигойская баллада», описывающая события, которые сопровождали воцарение первого из династии Олларов, Франциска, за 400 лет до начала основного цикла.

Лик Победы

Действие третьей книги начинается сразу же после отъезда Первого маршала в Фельп и заканчивается поздней осенью того же 399 года. Пока Алва наносит поражения врагам Талига на Юге, спасая союзников от Бордона и Гайифы, всесильный кардинал олларианской церкви Сильвестр неожиданно для всех умирает. Власть в Олларии фактически переходит в руки графа Манрика и его союзника герцога Колиньяра. В это время на юге Талига вспыхнуло восстание, которое возглавил против своей воли Робер Эпине, к нему присоединяется Альдо Ракан. Резервная армия Талига, сформированная Манриком, и гарнизон Олларии, подкупленные гоганами, переходят на сторону Ракана, который захватывает столицу Талига, провозгласив возрождение великой Талигойи. В конце книги герцог Алва неожиданно возвращается с Юга, чтобы спасти своего короля.

Зимний излом

Четвёртая книга состоит из двух томов: «Из глубин» и «Яд минувшего». В книге описываются события с 11 дня месяца Осенних Ветров 399 года по 8 день месяца Зимних Ветров 400 года Круга Скал. К уже фигурировавшим в первых трёх книгах рассказчикам прибавляются Жермон Ариго и Чарльз Давенпорт. Действие книги происходит в основном в Ракане (новое название Олларии) и на Севере Талига.

Несмотря на то, что Фердинанд Оллар сдался Ракану и отрёкся от престола, власть нового короля под угрозой. Его не признали влиятельный на Севере герцог Рудольф Ноймаринен, провозглашённый регентом при наследнике Карле Олларе, вывезенном в Бергмарк, большая часть дворянства провинции Эпине, командующий талигойским флотом адмирал Рамон Альмейда, а также командующие талигойскими армиями маршалы Дьегаррон, Вольфганг фок Варзов, Эмиль и Лионель Савиньяки. Но их руки связаны внешними угрозами со стороны соседей Талига. В районе вольного города Хексберг, расположенного неподалёку от границы Талига с Дриксен, происходит огромное морское сражение между флотом Дриксен (командующий Олаф Кальдмеер) и Талига (в основном марикьяре под командованием Рамона Альмейды). В результате дриксенский флот уничтожен практически полностью, а адмирал Кальдмеер оказывается в плену. Но угроза с Севера не снята.

В это время в столице король Альдо Ракан сносит памятники ненавистного олларовского Талига, разрушает могилы и пытается возродить традиции и порядки времён Золотой Империи.

Сердце Зверя

Книга состоит из трех томов: «Правда стали, ложь зеркал», «Шар судеб» и «Синий взгляд смерти». В свою очередь, третий том делится еще на три: «Синий взгляд смерти. Закат», «Синий взгляд смерти. Полночь», «Синий взгляд смерти. Рассвет». Изначально предполагалось только две — «Закат» и «Рассвет», — но последняя часть получилась очень объемной. Поэтому было принято решение разделить её еще на две.

Действие первого тома пятой книги начинается в Весенний Излом 400 года Круга Скал и завершается в 20 день Весенних Волн того же года. Сюжет романа посвящён новой войне, постепенно захватывающей Золотые Земли. Действие опубликованного в октябре 2009 второго тома начинается в 21 день Весенних Волн 400 года Круга Скал и завершается в 19 день Летних Ветров. Заключающий том «Сердца Зверя» и всего цикла будет носить название «Синий Взгляд Смерти» и будет самым большим по объёму из вышедших. Его действие развернется с 9 дня Летних Скал 400 года Круга Скал по 1 день Весенних Скал 1 года Круга Ветра.

Пламя Этерны

Отдельные повести и рассказы («Пламя Этерны», «Белая Ель», «Талигойская Баллада», «Записки мэтра Шабли», «Житие святого Адриана», «Императрикс») будут опубликованы отдельным томом в сборнике под названием «Пламя Этерны».

«Пламя Этерны» посвящено событиям почти полуторатысячелетней давности, результатом которых был переход от абвениатства к эсператизму. В этой повести раскрываются многие сюжетно значимые тайны.

«Белая Ель» рассказывает о событиях в Алате, не связанных напрямую с основной сюжетной линией, но дающих представление о некоторых аспектах магической стороны кэртианской жизни. (Ранее была опубликована как отдельная повесть в сборнике Эксмо «Фэнтези-2006»).

«Талигойская Баллада» рассказывает о захвате власти Франциском Олларом. Основным рассказчиком-репортером является Алан Окделл, предок Ричарда Окделла, повелителя Скал из основного цикла.

«Записки мэтра Шабли» — дневники учителя землеописательных наук из Лаик, школы оруженосцев, через которую со времен Франциска I проходит высшее дворянство Талига. В них рассказывается о мятеже Эгмонта Окделла и событиях в Лаик.

Персонажи

Ричард (Дик, Дикон) Окделл

Первый по тексту сериала персонаж—рассказчик.

Потомственный герцог Окделл, сюзерен Надора, провинции на северо-востоке Талига. По общепринятому в данной реальности мнению — Повелитель Скал (в данном вопросе нельзя исключать вероятности того, что авторский замысел куда сложнее, и в конце сериала всё окажется иначе). Относит себя к старому, доолларовскому дворянству, т. н. Людям Чести. Сын убитого мятежника герцога Эгмонта и Мирабеллы Карлион. Имеет трёх сестер — Айрис, Эдит и Дейдри.

В детстве жил в крайней бедности в замке Надор, полуразорённом правительственными войсками после подавления мятежа. Воспитывался матерью и дядей Эйвоном Лараком в духе Людей Чести: Ричард является эсператистом, восхищается своим предком Аланом Окделлом и отцом, которого считает героем и мучеником за великую Талигойю и Людей Чести, и презирает узурпаторов Олларов, олларианскую церкви и «навозников» — людей, получивших дворянство от Олларов. Как и его родители, Дикон поддерживает антиолларскую партию. Лидер партии, кансилльер Август Штанцлер, человек из круга покойной королевы Талига Алисы Дриксенской и соратник отца, для Ричарда является высшим авторитетом и даже в каком-то смысле заменяет отца, которого Дикону так не хватало на протяжении последних лет.

В 16 лет по требованию короля был передан в школу унаров (оруженосцев) в аббатстве Лаик в подчинение к капитану Арамоне. Вместе с Окделлом обучались несколько других персонажей книги, в том числе Валентин Придд, Эстебан Колиньяр, Арно Савиньяк, братья Катершванцы Норберт и Йоганн, Альберто Салина и Паоло Куньо. С последними пятью даже подружился, несмотря на их не всегда «благородное» в понимании Окделла происхождение. До окончания Лаик унарам давался один свободный день. Дик встретился со своим кузеном Реджинальдом (Наль) Лараком, который сказал, что Дика, скорее всего, отправят домой в Надор, потому что кардинал ясно дал понять, что не хочет видеть потомка бунтовщика в столице. Дик был очень подавлен этим известием, но возвращаться сразу в Надор отказался.

В День Святого Фабиана (день «окончания» Лаик) как и предсказывал Наль, никто не хотел брать его к себе. Дик почти отчаялся, но в последний момент Рокэ Алва взял его оруженосцы, несмотря на то, что именно кэналлиец сыграл огромную роль в подавлении мятежа Эгмонта и лично убил отца Дика.

Отношения Дика со своим эром (обращение к знатному мужчине из старой аристократии, которое было принято в кругу Людей Чести, к женщинам обращались «эрэа») сначала не складывались. Алва не упускал возможности задеть или уколоть впечатлительного юношу, что, однако, не мешало ему по-своему о нём заботиться. Так, он спасает его во время неравной дуэли с Эстебаном Колиньяром и его приятелями, возвращает проигранное в карты фамильное кольцо. Вначале Дик обижался и даже вызвал собственного эра на дуэль, но со временем поменял своё отношение к нему, начав неосознанно и осознанно ему подражать. Немалую роль в этом сыграло их совместное участие в военной кампании в Варасте и Сагранне. Ричард, живущий в мире своих грёз, вскоре начинает мечтать о примирении Людей Чести и Алвы, после которого, по его мнению, можно будет свергнуть Оллара и вернуть трон истинному королю, Альдо Ракану. Позже он даже готов отказаться от мечты о возвращении Раканов, ссорится со своей матерью, упомянув свою клятву королю Оллару и Талигу.

Штанцлер знакомит Ричарда с королевой Катариной (из Дома Ариго, сторонников антиолларской партии), женой правящего короля Фердинанда. Дикон, и ранее относившейся к королеве с большим уважением, немедленно глубоко и искренне влюбляется в Катарину, несмотря на то, что она старше его, мать троих детей и любовница Рокэ Алвы. Штанцлер и Катарина, обеспокоенные растущим влиянием Алвы на Дикона, пытаются настроить юного герцога против Рокэ. Им это удаётся, и когда Штанцлер сообщает Окделлу о плане кардинала Сильвестра уничтожить всех оставшихся Людей Чести, в том числе и Катарину, Дикон, несмотря на прорезавшиеся симпатии к Алве, соглашается его убить. Для этой цели Штанцлер даёт Окделлу кольцо, наполненное ядом. Однако, покушение не удалось. Алва, догадавшись о нём (по словам Катари, она предупредила Рокэ о покушении), избегает смерти от яда, после чего приказывает слуге Хуану вывезти Окделла за пределы Талига.

Покинув родину, Окделл приезжает к Альду Ракану, полный искреннего порыва служить ему (в понимании Дикона Альдо есть истинный потомок древних королей) и входит в его ближайшее окружение. После захвата власти Раканом Окделл становится его самым лояльным придворным, поддерживая все, даже весьма сомнительные с этической точки зрения, деяния Альдо.

Служит объектом произносимых в лицо злых шуток со стороны Валентина Придда, главным образом на почве предательства и неблагодарности. Сам Валентин при этом приближён Альдо ко двору как один из Четырёх Повелителей. Шутки доводят дело до дуэли, на которой Ричард вначале одерживает верх, но в самом конце раненый Валентин наносит ему неожиданный удар считавшейся «проклятой» левой рукой (формально, однако, не запрещённый), и таким образом побеждает (если быть точным — то сводит проигранный бой к ничье).

Со стороны Валентина дуэль была поводом поговорить с Ричардом без свидетелей, скорее всего чтобы обсудить планы заговора. Но в своём бывшем однокорытнике Валентин ошибся. «Сожалею, — наконец изрёк он [Валентин], — но в связи с открывшимися обстоятельствами дуэль между нами невозможна. Более того, будь я более осведомлён, не состоялась бы и предыдущая.»

В ходе суда над герцогом Алва, устроенным Альдо Раканом, Окделл выступил за казнь своего сюзерена, тем самым нарушив клятву крови служить своему монсеньору и Раканам (очередное подтверждение Раканистости Рокэ) и, совершив клятвопреступление, за которое (см. разговор Марселя Валме со своим отцом после освобождения Алвы из Нохи, а также разговор Карваля со своими солдатами, везущими Ричарда в Надор) пришлось расплатиться его семье. Магические силы Скал разрушили родовой замок Окделлов, при этом погибли его мать, дядя, кузен и сёстры. Сам Ричард считает, что замок разрушило землетрясение, но в тексте дано большое количество грозных магических предвестников катастрофы. Так, например, в замке появляется призрачный зверь «невепрь», он же «литтен», дух Скал. А капитан Зоя Гастаки, ставшая «выходцем» (ожившим мертвецом), сообщает спасённым ею Луизе и Селине Арамона, что спасти других жителей замка невозможно так как «Те, внизу, должны платить».

После гибели Альдо Окделла отодвигают от власти. Овдовевшая Катарина, ставшая после гибели Оллара и Ракана регентом Талига, отвергла любовь Дикона, дав понять, что никогда его не любила. Во время объяснения с ней (возможность для Ричарда подслушать речи королевы была подстроена фрейлиной Дженнифер Рокслей, имевшей матримониальные виды на Ричарда и желавшей излечить его от безумной влюбленности в королеву) Ричард выходит из себя и убивает одну из фрейлин, а потом и саму беременную королеву кинжалом, но нерожденного ребенка удалось спасти. Совершив это, он бежит в дом Штанцлера, где его скручивает Карваль. После этого Карваль убивает Штанцлера, и поручает своим солдатам вывезти Окделла за пределы города, сообщив всем, что бывшего кансильера убил Повелитель Скал.

В деревенском трактире Окделла встречает Зоя Гастаки, сообщившая Окделлу, что он уже почти «холодный» — то есть мёртвый.

Немедленно после разрушения Надора землетрясением Ричард начинает ощущать на себе следящий и зовущий взгляд какого-то чудовища, обычно ночью на дороге (чудовище якобы притаилось в кустах).

Карваль и его солдаты вывозят Ричарда в Надор, на родовую землю Окделлов. По пути Ричарда преследует все тот же взгляд чудовища.

В Надоре Карваль говорит Ричарду, что он и Альдо Ракан заигрались в какие-то магические игры и пробудили какую-то магическую гадость надорского происхождения. Также Карваль сообщает своим солдатам, что старая знать, в отличие от «ординаров» (рядовых дворян), как-то связана с магией, и бесчестные поступки эория могут привести к магическим бедам для людей, что его окружают. Затем Карваль говорит Ричарду, что тот должен умереть на своей родовой земле, чтобы избавить мир от твари. В случае отказа Ричарда совершить самоубийство Карваль и солдаты убьют его. Дикон пытается сбежать, но один из солдат стреляет.

Повелитель Скал умирает, и в соответствии с мифологией мира, отправляется в Лабиринт. В провожатые он получает слепого Рокэ Алву, которого видел во сне во время гибели Надора. Некоторое время Дик думает и поступает относительно правильно, но потом бросает своего эра, устремляясь за изначальной тварью, принявшей облик Альдо.

Робер Эпинэ

Второй персонаж—рассказчик. Наряду с Ричардом Окделлом и Рокэ Алвой является одним из трёх главных героев сериала.

Потомственный герцог Эпинэ и Повелитель Молний. Участник крупного сепаратистского мятежа в Эпинэ, поднятого его отцом Морисом, маркизом Эр-При, по приказу деда Анри-Гийома Эпинэ. В решающей битве у болот Ренквахи часть союзников предпочла отступить, в результате оставшиеся мятежники были разгромлены, отец и братья убиты, а сам Робер ранен и в бессознательном состоянии вывезен в Агарис. Заботу о раненом Эпинэ взяла на себя Матильда Ракан. Робер сдружился с её внуком Альдо, искренне считая последнего своим законным сюзереном.

Сопровождая Альдо при заключении магической сделки (помощь в захвате власти в обмен на сдачу развалин Гальтары), связывается с гоганами, которые называют его «сын Флоха» (Астрапа) и допускают к некоторым из своих магических тайн. Влюбляется в юную гоганни по имени Мэллит, на которой лежит сильнейшее заклятие — она одновременно защита Альдо Ракана и залог его честности в этой сделке. В случае покушения на Ракана или его клятвопреступления она, скорее всего, умрёт. Сама Мэллит влюблена в Альдо и не замечает любви Робера.

Заболев лихорадкой, видит в бреду отголоски некоторых ещё не произошедших трагических событий с крупными жертвами (давка в Доре).

Участвовал в кампании в Сагранне на стороне врагов Талига, где во время одного из сражений встретился с Ричардом Окделлом. После поражения был выдан союзником казаром Кагеты Адгемаром Рокэ Алве, но тот отпустил Робера. По возвращении Эпинэ начинает понимать, что затея с возвращением трона Ракану самоубийственна из-за слишком большой самонадеянности и недальновидности Альдо. После смерти деда был вызван ложным письмом от матери в Эпинэ, где был вынужден возглавить восстание против Талига и Олларов. Узнав об этом, Альдо Ракан сбежал из Алата, куда был вынужден перебраться из Агариса, и присоединился к восставшим. Резервная армия маршала Леонарда Манрика, направленная на Юг для подавления мятежа, перешла на сторону Ракана, что привело к падению столицы.

После прихода Альдо Ракана к власти становится Первым Маршалом Талигойи. Пытался сдерживать творящееся в столице беззаконие, но осознав, что Альдо не может быть королём и вся эта авантюра закончится катастрофой, начал (вместе с кардиналом Левием) составлять заговор, целью которого было отстранение Ракана от власти и его вывоз за пределы Талига.

После смерти Альдо остался в Олларии и служил Её Величеству, регенту Талига Катарине. После убийства Катарины герцогом Окделлом получил подтверждение звания маршала от Рокэ Алвы, и им же был назначен Проэмперадором Олларии, коим и является на момент окончания второго тома «Синего Взгляда Смерти».

Рокэ Алва

Наследственный герцог полуострова Кэналлоа и острова Марикьяра на юго-западе Талига (аналог Испании) и Первый маршал Талига (главнокомандующий всеми талигойскими армиями и флотом). Принадлежит к Великому Дому Ветра, одному из высших родов Талига. Данный титул Алва унаследовали от пресекшегося рода Борраска, существовавшего ещё во времена Золотой Анаксии. Предок Рокэ, Рамиро Алва (по прозвищу Вешатель), согласно завещанию своего отчима Франциска, первого короля из династии Олларов, должен был унаследовать трон, но предпочёл скрыть документ и короновал своего единоутробного брата — Октавия. Глава Дома Алва является первым в очереди на трон Талига в случае пресечения дома Олларов (далее по кодексу Франциска: Ноймаринен, Савиньяк, Дорак и Салина).

Очень красивый, черноволосый и синеглазый, имеет прозвище «Ворон». Непобедим, ни как дуэлянт, ни как военачальник, ни за карточным столом. Общепризнан как лучший полководец Золотых Земель. По мнению многих пользуется помощью Леворукого (аналог сатаны). Объём знаний о магических силах Кэртианы (утраченных с приходом эсператизма) неизвестен, но несомненен интерес к данным знаниями.

Альдо Ракан

Внук Матильды Ракан, супруги покойного Анэсти Ракана. Первоначально пребывает с бабкой в Агарисе, как и все его отслеживаемые предки. Считается (в чём есть сомнения, которые есть часть авторского замысла) последним прямым потомком истинных Раканов, свергнутых Франциском Олларом.

Сомнения: дух священника-олларианца (раскрыто его тождество отцу Герману из Лаик, остальное в тексте не раскрыто и служит предметом спекуляций фэнов) на кладбище называет Матильду «фокэа». Данное слово есть гибрид слов «фок» (аналогично германскому «фон», приставка используется дворянами Придды, Бергмарка, Дриксена и Гаунау) и «эрэа» (женская форма от «эр», аналогична «леди»). Таким образом, получается, что либо Матильда относится к «германоязычным» талигойцам от рождения, либо же по замужеству. Первое отпадает, так как она урождённая Алати (правящая династия Алата).

Прямой намёк на непринадлежность Альдо к Дому Раканов содержится ещё в «Красное на Красном», когда глава гоганской общины Енниоль пробуждает спящую в крови Альдо память событий, произошедших 400 лет назад, в момент утраты Раканами королевской власти. Магическое зеркало (ара) гоганов демонстрирует поединок Рамиро Алва и Эктора Придда (и смерть последнего), однако Эрнани Ракана в данном видении нет.

Далее (через несколько томов) по тексту есть прямой вопрос-ответ (цитата) «— что значит фокэа? — женщина, выданная замуж в Дом Волны». Этим словом Матильду называют все магические существа.

Окончательно вопрос прояснен герцогом Приддом, обнародовавщим в узком кругу содержание писем королевы Бланш, написанных во время изгнания и адресованных вдове Эктора Придда, в которых имеются недвусмысленные свидетельства адьюльтера в королевской семье. Таким образом, Анэсти Ракан, как и его внук Альдо, на самом деле не Ракан и не обладает магической силой Раканов, а представитель Дома Волн. В «Синем Взгляде Смерти» Робер Эпинэ и барон Капуль-Гизайль обнаруживают один из тайников, устроенных Приддом для сокрытия данных писем (с целью шантажа Альдо Ракана), и читают письмо. Текст письма не приводится, но факт адюльтера между Бланш Ракан и Эктором Приддом становится очевиден, как и ненависть Бланш к законной жене Эктора.

Далее Алва сообщает Марселю Валме, что Альдо Ракан скорее всего был не более чем Придд.

В самом начале книги с Альдо связываются гоганы, которые заключают с ним сделку: помочь ему узурпировать власти в Талиге, в обмен на передачу Раканом первородства и развалин древней столицы Гальтары. Альдо соглашается, сделка заключается, залогом сделки служит юная гоганни Мэллит, влюблённая в Альдо. Следом к Альдо обращается Орден Истины (один из 7 эсператистских орденов) с весьма дурной репутацией готовых на все властолюбцев. Альдо заключает похожую сделку и с ними, пообещав передать ордену древнее аббатство Ноха в современной столице Кабитэле-Олларии.

Получив власть, Альдо обманывает гоганов и приказывает убить их посланника, что явился к нему истребовать вторую часть сделки — то есть передать Гальтару. Позже лидер гоганов Енниоль приезжает в столицу, придя в ужас перед возможным из-за клятвопреступления Ракана концом света, делится этим с Робером Эпинэ. Тем не менее остается жива и здорова «ставшая залогом» Мэллит, которая должна была бы первой получить магический удар от такого события. Таковой факт имеет два объяснения а) Альдо не есть истинный Ракан б) убитый посланник был самозванцем, а не полномочным представителем гоганов.

Альдо Ракан захватывает власть в момент серьёзных внутренних неурядиц в Талиге, усугублённых тем, что сильнейшие и преданные Олларам армии и их военачальники находятся на войне далеко вне столицы. В захвате власти ему помогает предатель — генерал Симон Люра, впоследствии убитый за это Алвой.

Захватив власть, Альдо объявил о восстановлении Талигойи и попытался возродить некоторые обычаи Золотой империи, в частности воссоздав новую придворную стражу — «гимнетов», Высокий Совет и другое. На самом деле втайне от других он готовится к воссозданию Золотой Анаксии и возрождению абвениатства, надеясь получить в своё распоряжение древние магические силы. Одновременно Альдо переименовывает столицу в Ракану, разрушает олларовские памятники и олларианские храмы, даже разоряет могилу узурпатора — Франциска Оллара и его супруги Октавии. Не имея средств для выплаты жалования солдатам Альдо сквозь пальцы смотрит на то, что они грабят его подданых. Он приближает к себе садиста Айнсмеллера, назначенного цивильным комендантом Раканы. По прошествии некоторого времени Альдо намеренно выдает его на растерзание толпе, обвинив во всех грехах.

Фердинанд, после отречения от престола, заключён в тюремную крепость Багерлее, его жена находится во дворце и именуется «госпожа Оллар». Также в Багерлее помещён и Рокэ Алва, который сдался узурпатору по своей воле спасая короля.

Рядом с Альдо находится Ричард Окделл, поддерживающий все его начинания. Также рядом и терзаемый сомнениями Робер Эпинэ, уже морально готовый предать бывшего друга, запятнавшего себя отвратительным правлением.

Одержимый идеей собрать магические реликвии предков, Альдо истребовал у кардинала Левия жезл Раканов, а позже получил от Окделла меч Раканов, который отдал последнему Рокэ Алва, переодевшийся своим предком Рамиро-Вешателем, положив на правильное место ночью в часовне (ранее меч принадлежал королям Раканам, от них перешёл Олларам, затем был подарен Фердинандом Алве за кампанию в Варасте и утрачен с помещением Алвы в Багерлее). Альдо пробует применить реликвии в Доре, но безрезультатно (что даёт ещё один повод предположить, что он не Ракан).

Погиб при попытке объездить жеребца Моро, принадлежавшего Алве, из текста книги «Синий взгляд смерти» становится ясно что смерти Альдо поспособствовал генерал Карваль подрезав подпругу седла Моро.

Кардинал Сильвестр

В миру Квентин Дорак. Глава олларианской церкви и одновременно «серый кардинал» Талига, тайный правитель и мозговой центр при слабом короле Фердинанде. Ненавистен эсператистам и Людям Чести. Искренний государственник, желающий процветания талигойской державы.

Близок с Рокэ Алвой, которого знал с раннего детства, обсуждает с ним текущие политические и магические вопросы (заметно, что в магии плохо разбираются оба и пытаются состыковать картинку из кусочков, как, например, при обсуждениях «синеглазой сестры Смерти»).

Умирает от сердечного приступа в середине «Лика Победы», что при слабости короля открывает простор для деятельности семейств Манрик и Колиньяр, которые развязали политические репрессии и в них погубили, например, почти всю семью Приддов.

Кардинал Левий

Член эсператистского ордена Милосердия (эмблема — голубь). Появляется в середине первого тома «Зимнего Излома». Глава эсператистской церкви Талигойи (Талига).

В тексте даны намеки на амбиции Левия по части а) отмены олларианства и втягивания Талига назад в эсператизм и б) возможного роста в Эсперадоры.

Невзирая на таковые амбиции, человек в достаточной степени благородный, очень умный и немало осведомлённый, в том числе о магических силах Кэртианы.

Друг Робера Эпинэ (причина сближения — недовольство Робера Раканом и полуосознанный поиск им союзника), в беседах этих двух персонажей раскрывается немало информации о генеалогических вопросах времен Франциска Оллара, и о магических силах Кэртианы.

После разорения Агариса морисками получает информацию об этом в грубо зашифрованном виде от Марселя Валме, благодаря чему оказывается первым из числа главных столичных персонажей, знающих об этом.

Погибает в последней на данный момент книге, «Полуночи».

Адгемар Кагетский

Монарх (казар) Кагеты, государства, расположенного между Талигом и Гайифой. Прозвище — «Белый Лис».

Получил деньги от гоганов (и, возможно, Гайифы) за разжигание мятежа бириссцев — примитивного, но очень агрессивного народа, живущего на границе Талига. Атаками на Варасту — житницу Талига — бириссцы сильно встревожили двор Оллара, и Рокэ Алва с армией был отправлен на подавление мятежа (варастийская кампания Алвы).

Победив последовательно бириссцев и кагетов Алва убивает Адгемара под видом божьего суда.

По некоторым сведениям, прототипом является Эдуард Шеварднадзе.

Магические силы

Связи между различными магическими силами в тексте не раскрыты и служат предметом спекуляций.

Ракан, Повелители и их вассалы

Система 1+4+16, которая, по теориям фанатов, балансирует магические силы Кэртианы. Сила передается только по мужской линии, старшему в роду, однако проявляться может и в его сыновьях. На Изломе в семье Повелителей всегда остается только один выживший мужчина. Не всегда те, кто считается Повелителем или вассалом, или даже Раканом с общепризнанной точки зрения, являются таковыми с точки зрения магической. У каждой стихии есть «маркеры», по которым фанаты отгадывали вассалов и Повелителей. На момент окончания книги «Синий Взгляд Смерти: Закат», по словам автора, в системе не хватает одного человека. По мнению фанатов, это умерший и не прошедший испытание в Лабиринте Повелитель Скал Ричард Окделл.
Предложенный фанатами на официальном форуме, но неподтвержденный автором, список на момент конца последней книги:
Ракан — Рокэ Алва
Повелитель Скал — Ричард Окделл (мертв)
Вассалы Скал: Дэвид Рокслей, Чарльз Давенпорт, Рудольф Ноймаринен, Хайнрих Гаунау
Повелитель Ветра — Жермон Ариго
Вассалы Ветра: Альберт фок Фельсенбург, Ротгер Вальдес, Фоккио Джильди
Повелитель Волн — Ойген Райнштайнер
Вассалы Волн: Валентин Придд, Гектор Рафиано, Юхан Клюгкатер
Повелитель Молний — Робер Эпине
Вассалы Молний: Лионель Савиньяк, Пьетро Гайярэ, Филипп Аларкон [kamsha.ru/forum/index.php?topic=16337.45]

Выходцы

Ожившие мертвецы. После пребывания выходца в доме мгновенно скисает молоко, становится холодно, вырастает обильная плесень, ускоренно гниют цветы, ткани и дерево. Могут увести за собой человека, обычно кровного родственника, который становится выходцем в свою очередь. Выходцев часто сопровождает пегая кобыла, мистическое существо, оставляющая за собой след слепой подковы и не отбрасыващая тени. После погрома в день святой Октавии на стенах домов ювелиров появилась «фреска» в виде пегой кобылы, затем исчезнувшая.

Выходцы подчиняются некоему существу женского пола, про которое неизвестно ничего, кроме местоимения «Она».

С точки зрения эсператизма выходцы — зло. Люди боятся выходцев, в основном из-за боязни быть уведенным и самому стать таким. Старые абвениатские заклятия и обряды, основанные на призыве/обращении к силам четырёх стихий, отгоняют выходцев.

Выходцы бывают разные — некоторые из них помнят себя (как Зоя Гастаки), и от них ничего не гниет. Такие выходцы дают живым полезные советы, которые, к сожалению, очень сложно понять из-за их странной манеры изъясняться.

Известные выходцы

• капитан Арамона, бывший начальник школы унаров Лаик. Был выманен из дома выходцем (отцом Германом), якобы для экстренной поездки в Лаик и неосторожно сел на незнакомую, но уже оседланную пегую кобылу.
• Зоя Гастаки из Бордона, капитан военного корабля все офицеры которого были женщины. Стала выходцем после прихода капитана Арамоны. Влюблена в него, хочет быть с ним всегда, для чего спасает его вдову Луизу Арамона.
• Цилла, дочь капитана Арамоны, она же «маленькая ювелирша». Стала выходцем после прихода в семью выходца Арамоны, семья изгнала его четверным заклятием, но Цилла была наказана и ночевала одна в пустой комнате, благодаря чему Арамона выманил её в окно. Отметилась на погромах в день святой Октавии и в Доре.
• Удо Борн, граф Гонт, был сподвижником Альдо Ракана, но позже пришёл к выводу, что король проводит политику ведущую к катастрофе. Стал выходцем после отравления, предположительно организованного Альдо. Упокоен Валентином Приддом при помощи заклятия родной крови.
• Юстиниан-Теофил-Георг Придд, он же Джастин, старший брат Валентина Придда. Стал выходцем после того, как был убит по распоряжению отца. Должен был вернуться за своими убийцами, и вернулся, но не смог заставить себя забрать их, так как искренне любил. Мести предпочел вторую смерть — попросил Валентина помочь ему «упокоиться».
• Герман Супре и унар Паоло, убитые предположительно пьяным Арамоной со страху. Герман является Матильде, Паоло — Мэллит, а вместе они навещали Окделла.

Синеглазая сестра смерти

Изображение женщины с синими глазами, появляющееся на картинах и стенных фресках. Живое и может, например, следовать по стене вдоль коридора вслед за идущим человеком. Отмечено на древней картине художника Диамни Коро, причем впоследствии с картины исчезло и осталось только на её древних копиях. На момент разорения Альдо Раканом могилы Франциска Оллара находится именно там, и уходит при разорении.

В тексте упоминается Оставленная — возлюбленная одного из Абвениев (Унда). Возможно, что она и есть синеглазая сестра смерти. Также упоминается о синих глазах королевы Октавии, вдовы Рамиро Алвы и жены Франциска Оллара, родившей каждому из них по сыну. Возможно, что она есть Оставленная, принявшая человеческий облик.

Синий цвет считается связанным со смертью испокон веков.

Астэры

Первоначально — спутники богов Кэртианы, впоследствии самостоятельные сущности. Духи Молний (фульги и фульгаты), Ветра (эвро и эвроты), Скал (литто и литтэны) и Волн (найеры и найери). Примерно аналогичны античным богам низкого ранга. Составляют свиту соответствующего Абвения, бессмертны, могут по желанию пребывать в человеческом теле или в развоплощённом состоянии, менять пол и облик.

Найери оказалась Лауренсия, агарисская любовница Робера Эпинэ, у которой он встречался с гоганом. Фульгой, принимавшей облик Мэллит, Лауренсии и Вицы, была сущность, спасшая Робера от Циллы по дороге из Алата в Эпине.

Духи бури «кэцхен» из окрестностей Хексберг, губящие корабли и внесшие большой вклад в разгром флота Олафа Кальдмеера, являются эвро.

Зверь Раканов

Чудовище, способное уничтожить целый город (на месте уничтоженного города Гальбрэ остались только ямы с солёной водой, считается, что сие есть дело Зверя). Предположительно на старой шкатулке принадлежащей Раканам и отданной Альдо гоганам, изображён именно Зверь Раканов.

Есть фраза «имя Зверя — Смерть», из которой можно предположить, что за вызов Зверя придется расплатиться собственной жизнью.

Зверь как-то связан с актуальным магическим Раканом (наследование магического статуса отличается от наследования феодального титула), то есть, вполне возможно, с Алвой.

Загадки

Умышленно оставленные автором без ответа вопросы:

• Кто из персонажей книги и есть найери? (уже известно — Лауренсия. В течение ряда лет по общепринятому среди фэнов мнению сия особа была фульгой, ибо она — магический персонаж, связанный, как и Робер, со стихией Молний. Однако в последней книге выяснилось иное).
• Кто же нынешние Ракан и Повелитель Ветра? В книге «Синий Взгляд Смерти. Закат» есть достаточно ясное указание на Повелителя Ветра — Жермона Ариго. Так же, фанатами на форуме отгадана и автором подтверждена принадлежность Рокэ Алва к роду Раканов.
• Кто глава «выходцев»- неизвестная, называемая местоимением «Она».
• Связь между собой различных магических сил, например, синеглазой сестры смерти и выходцев, а также связь этих сил с поименованными в прологе и в рассказах об анаксии силами — Одиноким, раттонами и т.д, а также связь всего этого с интерпретацией рассказов гогана Енниоля и атакой неизвестной магии на гоганскую «ару» (алтарь).
• Почему сошёл с ума астролог, составлявший гороскоп Альдо Ракана? (Уже известно- его допросили «истинники» при помощи магии)
• Кто был Суза-Музой в школе унаров Лаик? Неизвестный делал различные гадости капитану Арамоне, подписываясь «Суза-Муза Лаперуза, граф Медуза из Путеллы». В книге «Синий Взгляд Смерти. Закат» становится понятно, что первым Сузой-Музой был мэтр Шабли (за исключением появления «графа Медузы» в Старой Галерее и «предсмертного» письма — это дело рук Валентина Придда). Возможно, что кто-то ещё воспользовался маской Сузы-Музы-Лаперузы в Лаик, но первоначальная идея принадлежала мэтру Шабли. Далее примерно то же повторилось при дворе короля Альдо Ракана. Вторым Сузой-Музой якобы был Удо Борн, которого Альдо за это, предположительно попытался отравить (Удо вернулся в виде выходца и атаковал, но не Альдо, а Мэллит (Залог), которую защитил разбирающийся в магии Валентин Придд, сцена дана на обложке одного из томов), после чего личность Сузы-Музы примерил герцог Валентин Придд, начав отсылать политические памфлеты и угрозы новым властям Талига. Третьим «графом из Путеллы» какое-то время был Марсель Валме.

Интересные параллели с реальностью

• Премьер-министр Италии Альдо Моро, убитый террористами в конце 1970-х
• Титул «анакс» (wanax, иногда переводится «ванакт») носил ещё микенский царь Агамемнон
• Фамилия герцогов Эпинэ, на чьём гербе изображены два дерущихся жеребца, похожа на латинское equinus («лошадиный»), кстати, прозвище Робера Эпинэ — Иноходец. Фамилию Эпинэ носит один из героев книги А.Дюма-отца «Граф Монте-Кристо».
• Название Святого города Агарис перекликается с названием города Угарит, также разорённом народами моря
• Ракан — это анаграмма слова «аркан», обозначающего карту Таро. Ракан — таракан — сходство, обыгрываемое в тексте книги.

Издания

Книга	Название книги	Том	Название тома	Издательство	Год	Стр.	ISBN
Приквел	«Пламя Этерны»			Эксмо	2004
Приквел	«Белая Ель»			Эксмо	2005
1.	«Красное на красном»			Эксмо	2004	544	ISBN 5-699-05436-7 ISBN 978-5-699-05436-7 (доп.тираж, 2007)
2.	«От войны до войны»			Эксмо	2005	576	ISBN 5-699-07131-8
3.	«Лик Победы»			Эксмо	2005	752	ISBN 5-699-12958-8
4.	«Зимний излом»	1.	«Из глубин»	Эксмо	2006	640	ISBN 5-699-16920-2
		2.	«Яд Минувшего» (в двух частях)	Эксмо	2007	480 (ч.1) 480 (ч.2)	ISBN 978-5-699-21483-9 (ч.1) ISBN 978-5-699-21484-6 (ч.2)
5.	«Сердце Зверя»	1.	«Правда стали, ложь зеркал»	Эксмо	2008	544	ISBN 978-5-699-31798-1
		2.	«Шар судеб»	Эксмо	2009	480	ISBN 978-5-699-38419-8
		3.	«Синий Взгляд Смерти» (в трех частях: I — Закат; II — Полночь; III — Рассвет)	Эксмо	2011 (ч.1) 2012 (ч.2)	704 (ч.1) 610 (ч.2)	ISBN 978-5-699-47653-4 (ч.1) ISBN 978-5-699-60015-1 (ч.2)

Отзывы критиков

«Отблески Этерны» названы Миром Фантастики «лучшим образчиком исторического фэнтези на всем постсоветском пространстве». Все книги серии получили высокие оценки от рецензентов.

С другой стороны — начиная с четвертого тома каждая следующая книга лестные оценки получает исключительно от журнала «Мир Фантастики», а тираж неуклонно снижается. Последняя на данный момент книга «СВС. Полночь» была издана тиражом 12 000 экз. (максимальный тираж — «Зимний Излом» 27 000 экз.).

Культурные аллюзии

«Отблескам Этерны» посвящён целый альбом песен исполнительницы Канцлер Ги — «Тень на стене», а также некоторые другие песни: «Песня о мертвой долине», «Брат мой, брат», «„Слезы“ и „Кровь“», «R.-R.», «Тень на стене», «Что ищешь ты, ветер…», «Кэнналийская песня», «Bagerlee Blues», «Романс Ротгера Вальдеса (Вальдес — Кальдмееру)», «Страдания Леонарда Манрика», «Иноходец», «Романс Квентина Дорака» (Дорак — Алве), «Романс Валме», «Романс Олафа Кальдмеера», «Торский блюз».

Источники

• [kamsha.ru/books/eterna/ Отблески Этерны] на официальном сайте Веры Камши

Отрывок, характеризующий Отблески Этерны

– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.


Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.
– Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! – сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
– Хороша, очень хороша! – сказала Марья Дмитриевна. – В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться то нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. – Марья Дмитриевна тронула ее за руку. – Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая последняя. Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. – Наташа не переменила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от беззвучных, судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась на Соню и присела на диване подле Наташи.
– Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, – сказала она своим грубым голосом; – слышишь ты что ли, что я говорю? – Она поддела своей большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна, и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.
– Оставь… те… что мне… я… умру… – проговорила она, злым усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны и легла в свое прежнее положение.
– Наталья!… – сказала Марья Дмитриевна. – Я тебе добра желаю. Ты лежи, ну лежи так, я тебя не трону, и слушай… Я не стану говорить, как ты виновата. Ты сама знаешь. Ну да теперь отец твой завтра приедет, что я скажу ему? А?
Опять тело Наташи заколебалось от рыданий.
– Ну узнает он, ну брат твой, жених!
– У меня нет жениха, я отказала, – прокричала Наташа.
– Всё равно, – продолжала Марья Дмитриевна. – Ну они узнают, что ж они так оставят? Ведь он, отец твой, я его знаю, ведь он, если его на дуэль вызовет, хорошо это будет? А?
– Ах, оставьте меня, зачем вы всему помешали! Зачем? зачем? кто вас просил? – кричала Наташа, приподнявшись на диване и злобно глядя на Марью Дмитриевну.
– Да чего ж ты хотела? – вскрикнула опять горячась Марья Дмитриевна, – что ж тебя запирали что ль? Ну кто ж ему мешал в дом ездить? Зачем же тебя, как цыганку какую, увозить?… Ну увез бы он тебя, что ж ты думаешь, его бы не нашли? Твой отец, или брат, или жених. А он мерзавец, негодяй, вот что!
– Он лучше всех вас, – вскрикнула Наташа, приподнимаясь. – Если бы вы не мешали… Ах, Боже мой, что это, что это! Соня, за что? Уйдите!… – И она зарыдала с таким отчаянием, с каким оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной. Марья Дмитриевна начала было опять говорить; но Наташа закричала: – Уйдите, уйдите, вы все меня ненавидите, презираете. – И опять бросилась на диван.
Марья Дмитриевна продолжала еще несколько времени усовещивать Наташу и внушать ей, что всё это надо скрыть от графа, что никто не узнает ничего, ежели только Наташа возьмет на себя всё забыть и не показывать ни перед кем вида, что что нибудь случилось. Наташа не отвечала. Она и не рыдала больше, но с ней сделались озноб и дрожь. Марья Дмитриевна подложила ей подушку, накрыла ее двумя одеялами и сама принесла ей липового цвета, но Наташа не откликнулась ей. – Ну пускай спит, – сказала Марья Дмитриевна, уходя из комнаты, думая, что она спит. Но Наташа не спала и остановившимися раскрытыми глазами из бледного лица прямо смотрела перед собою. Всю эту ночь Наташа не спала, и не плакала, и не говорила с Соней, несколько раз встававшей и подходившей к ней.
На другой день к завтраку, как и обещал граф Илья Андреич, он приехал из Подмосковной. Он был очень весел: дело с покупщиком ладилось и ничто уже не задерживало его теперь в Москве и в разлуке с графиней, по которой он соскучился. Марья Дмитриевна встретила его и объявила ему, что Наташа сделалась очень нездорова вчера, что посылали за доктором, но что теперь ей лучше. Наташа в это утро не выходила из своей комнаты. С поджатыми растрескавшимися губами, сухими остановившимися глазами, она сидела у окна и беспокойно вглядывалась в проезжающих по улице и торопливо оглядывалась на входивших в комнату. Она очевидно ждала известий об нем, ждала, что он сам приедет или напишет ей.
Когда граф взошел к ней, она беспокойно оборотилась на звук его мужских шагов, и лицо ее приняло прежнее холодное и даже злое выражение. Она даже не поднялась на встречу ему.
– Что с тобой, мой ангел, больна? – спросил граф. Наташа помолчала.
– Да, больна, – отвечала она.
На беспокойные расспросы графа о том, почему она такая убитая и не случилось ли чего нибудь с женихом, она уверяла его, что ничего, и просила его не беспокоиться. Марья Дмитриевна подтвердила графу уверения Наташи, что ничего не случилось. Граф, судя по мнимой болезни, по расстройству дочери, по сконфуженным лицам Сони и Марьи Дмитриевны, ясно видел, что в его отсутствие должно было что нибудь случиться: но ему так страшно было думать, что что нибудь постыдное случилось с его любимою дочерью, он так любил свое веселое спокойствие, что он избегал расспросов и всё старался уверить себя, что ничего особенного не было и только тужил о том, что по случаю ее нездоровья откладывался их отъезд в деревню.


Со дня приезда своей жены в Москву Пьер сбирался уехать куда нибудь, только чтобы не быть с ней. Вскоре после приезда Ростовых в Москву, впечатление, которое производила на него Наташа, заставило его поторопиться исполнить свое намерение. Он поехал в Тверь ко вдове Иосифа Алексеевича, которая обещала давно передать ему бумаги покойного.
Когда Пьер вернулся в Москву, ему подали письмо от Марьи Дмитриевны, которая звала его к себе по весьма важному делу, касающемуся Андрея Болконского и его невесты. Пьер избегал Наташи. Ему казалось, что он имел к ней чувство более сильное, чем то, которое должен был иметь женатый человек к невесте своего друга. И какая то судьба постоянно сводила его с нею.
«Что такое случилось? И какое им до меня дело? думал он, одеваясь, чтобы ехать к Марье Дмитриевне. Поскорее бы приехал князь Андрей и женился бы на ней!» думал Пьер дорогой к Ахросимовой.
На Тверском бульваре кто то окликнул его.
– Пьер! Давно приехал? – прокричал ему знакомый голос. Пьер поднял голову. В парных санях, на двух серых рысаках, закидывающих снегом головашки саней, промелькнул Анатоль с своим всегдашним товарищем Макариным. Анатоль сидел прямо, в классической позе военных щеголей, закутав низ лица бобровым воротником и немного пригнув голову. Лицо его было румяно и свежо, шляпа с белым плюмажем была надета на бок, открывая завитые, напомаженные и осыпанные мелким снегом волосы.
«И право, вот настоящий мудрец! подумал Пьер, ничего не видит дальше настоящей минуты удовольствия, ничто не тревожит его, и оттого всегда весел, доволен и спокоен. Что бы я дал, чтобы быть таким как он!» с завистью подумал Пьер.
В передней Ахросимовой лакей, снимая с Пьера его шубу, сказал, что Марья Дмитриевна просят к себе в спальню.
Отворив дверь в залу, Пьер увидал Наташу, сидевшую у окна с худым, бледным и злым лицом. Она оглянулась на него, нахмурилась и с выражением холодного достоинства вышла из комнаты.
– Что случилось? – спросил Пьер, входя к Марье Дмитриевне.
– Хорошие дела, – отвечала Марья Дмитриевна: – пятьдесят восемь лет прожила на свете, такого сраму не видала. – И взяв с Пьера честное слово молчать обо всем, что он узнает, Марья Дмитриевна сообщила ему, что Наташа отказала своему жениху без ведома родителей, что причиной этого отказа был Анатоль Курагин, с которым сводила ее жена Пьера, и с которым она хотела бежать в отсутствие своего отца, с тем, чтобы тайно обвенчаться.
Пьер приподняв плечи и разинув рот слушал то, что говорила ему Марья Дмитриевна, не веря своим ушам. Невесте князя Андрея, так сильно любимой, этой прежде милой Наташе Ростовой, променять Болконского на дурака Анатоля, уже женатого (Пьер знал тайну его женитьбы), и так влюбиться в него, чтобы согласиться бежать с ним! – Этого Пьер не мог понять и не мог себе представить.
Милое впечатление Наташи, которую он знал с детства, не могло соединиться в его душе с новым представлением о ее низости, глупости и жестокости. Он вспомнил о своей жене. «Все они одни и те же», сказал он сам себе, думая, что не ему одному достался печальный удел быть связанным с гадкой женщиной. Но ему всё таки до слез жалко было князя Андрея, жалко было его гордости. И чем больше он жалел своего друга, тем с большим презрением и даже отвращением думал об этой Наташе, с таким выражением холодного достоинства сейчас прошедшей мимо него по зале. Он не знал, что душа Наташи была преисполнена отчаяния, стыда, унижения, и что она не виновата была в том, что лицо ее нечаянно выражало спокойное достоинство и строгость.
– Да как обвенчаться! – проговорил Пьер на слова Марьи Дмитриевны. – Он не мог обвенчаться: он женат.
– Час от часу не легче, – проговорила Марья Дмитриевна. – Хорош мальчик! То то мерзавец! А она ждет, второй день ждет. По крайней мере ждать перестанет, надо сказать ей.
Узнав от Пьера подробности женитьбы Анатоля, излив свой гнев на него ругательными словами, Марья Дмитриевна сообщила ему то, для чего она вызвала его. Марья Дмитриевна боялась, чтобы граф или Болконский, который мог всякую минуту приехать, узнав дело, которое она намерена была скрыть от них, не вызвали на дуэль Курагина, и потому просила его приказать от ее имени его шурину уехать из Москвы и не сметь показываться ей на глаза. Пьер обещал ей исполнить ее желание, только теперь поняв опасность, которая угрожала и старому графу, и Николаю, и князю Андрею. Кратко и точно изложив ему свои требования, она выпустила его в гостиную. – Смотри же, граф ничего не знает. Ты делай, как будто ничего не знаешь, – сказала она ему. – А я пойду сказать ей, что ждать нечего! Да оставайся обедать, коли хочешь, – крикнула Марья Дмитриевна Пьеру.
Пьер встретил старого графа. Он был смущен и расстроен. В это утро Наташа сказала ему, что она отказала Болконскому.
– Беда, беда, mon cher, – говорил он Пьеру, – беда с этими девками без матери; уж я так тужу, что приехал. Я с вами откровенен буду. Слышали, отказала жениху, ни у кого не спросивши ничего. Оно, положим, я никогда этому браку очень не радовался. Положим, он хороший человек, но что ж, против воли отца счастья бы не было, и Наташа без женихов не останется. Да всё таки долго уже так продолжалось, да и как же это без отца, без матери, такой шаг! А теперь больна, и Бог знает, что! Плохо, граф, плохо с дочерьми без матери… – Пьер видел, что граф был очень расстроен, старался перевести разговор на другой предмет, но граф опять возвращался к своему горю.
Соня с встревоженным лицом вошла в гостиную.
– Наташа не совсем здорова; она в своей комнате и желала бы вас видеть. Марья Дмитриевна у нее и просит вас тоже.
– Да ведь вы очень дружны с Болконским, верно что нибудь передать хочет, – сказал граф. – Ах, Боже мой, Боже мой! Как всё хорошо было! – И взявшись за редкие виски седых волос, граф вышел из комнаты.
Марья Дмитриевна объявила Наташе о том, что Анатоль был женат. Наташа не хотела верить ей и требовала подтверждения этого от самого Пьера. Соня сообщила это Пьеру в то время, как она через коридор провожала его в комнату Наташи.
Наташа, бледная, строгая сидела подле Марьи Дмитриевны и от самой двери встретила Пьера лихорадочно блестящим, вопросительным взглядом. Она не улыбнулась, не кивнула ему головой, она только упорно смотрела на него, и взгляд ее спрашивал его только про то: друг ли он или такой же враг, как и все другие, по отношению к Анатолю. Сам по себе Пьер очевидно не существовал для нее.
– Он всё знает, – сказала Марья Дмитриевна, указывая на Пьера и обращаясь к Наташе. – Он пускай тебе скажет, правду ли я говорила.
Наташа, как подстреленный, загнанный зверь смотрит на приближающихся собак и охотников, смотрела то на того, то на другого.
– Наталья Ильинична, – начал Пьер, опустив глаза и испытывая чувство жалости к ней и отвращения к той операции, которую он должен был делать, – правда это или не правда, это для вас должно быть всё равно, потому что…
– Так это не правда, что он женат!
– Нет, это правда.
– Он женат был и давно? – спросила она, – честное слово?
Пьер дал ей честное слово.
– Он здесь еще? – спросила она быстро.
– Да, я его сейчас видел.
Она очевидно была не в силах говорить и делала руками знаки, чтобы оставили ее.


Пьер не остался обедать, а тотчас же вышел из комнаты и уехал. Он поехал отыскивать по городу Анатоля Курагина, при мысли о котором теперь вся кровь у него приливала к сердцу и он испытывал затруднение переводить дыхание. На горах, у цыган, у Comoneno – его не было. Пьер поехал в клуб.
В клубе всё шло своим обыкновенным порядком: гости, съехавшиеся обедать, сидели группами и здоровались с Пьером и говорили о городских новостях. Лакей, поздоровавшись с ним, доложил ему, зная его знакомство и привычки, что место ему оставлено в маленькой столовой, что князь Михаил Захарыч в библиотеке, а Павел Тимофеич не приезжали еще. Один из знакомых Пьера между разговором о погоде спросил у него, слышал ли он о похищении Курагиным Ростовой, про которое говорят в городе, правда ли это? Пьер, засмеявшись, сказал, что это вздор, потому что он сейчас только от Ростовых. Он спрашивал у всех про Анатоля; ему сказал один, что не приезжал еще, другой, что он будет обедать нынче. Пьеру странно было смотреть на эту спокойную, равнодушную толпу людей, не знавшую того, что делалось у него в душе. Он прошелся по зале, дождался пока все съехались, и не дождавшись Анатоля, не стал обедать и поехал домой.
Анатоль, которого он искал, в этот день обедал у Долохова и совещался с ним о том, как поправить испорченное дело. Ему казалось необходимо увидаться с Ростовой. Вечером он поехал к сестре, чтобы переговорить с ней о средствах устроить это свидание. Когда Пьер, тщетно объездив всю Москву, вернулся домой, камердинер доложил ему, что князь Анатоль Васильич у графини. Гостиная графини была полна гостей.
Пьер не здороваясь с женою, которую он не видал после приезда (она больше чем когда нибудь ненавистна была ему в эту минуту), вошел в гостиную и увидав Анатоля подошел к нему.
– Ah, Pierre, – сказала графиня, подходя к мужу. – Ты не знаешь в каком положении наш Анатоль… – Она остановилась, увидав в опущенной низко голове мужа, в его блестящих глазах, в его решительной походке то страшное выражение бешенства и силы, которое она знала и испытала на себе после дуэли с Долоховым.
– Где вы – там разврат, зло, – сказал Пьер жене. – Анатоль, пойдемте, мне надо поговорить с вами, – сказал он по французски.
Анатоль оглянулся на сестру и покорно встал, готовый следовать за Пьером.
Пьер, взяв его за руку, дернул к себе и пошел из комнаты.
– Si vous vous permettez dans mon salon, [Если вы позволите себе в моей гостиной,] – шопотом проговорила Элен; но Пьер, не отвечая ей вышел из комнаты.
Анатоль шел за ним обычной, молодцоватой походкой. Но на лице его было заметно беспокойство.
Войдя в свой кабинет, Пьер затворил дверь и обратился к Анатолю, не глядя на него.
– Вы обещали графине Ростовой жениться на ней и хотели увезти ее?
– Мой милый, – отвечал Анатоль по французски (как и шел весь разговор), я не считаю себя обязанным отвечать на допросы, делаемые в таком тоне.
Лицо Пьера, и прежде бледное, исказилось бешенством. Он схватил своей большой рукой Анатоля за воротник мундира и стал трясти из стороны в сторону до тех пор, пока лицо Анатоля не приняло достаточное выражение испуга.
– Когда я говорю, что мне надо говорить с вами… – повторял Пьер.
– Ну что, это глупо. А? – сказал Анатоль, ощупывая оторванную с сукном пуговицу воротника.
– Вы негодяй и мерзавец, и не знаю, что меня воздерживает от удовольствия разможжить вам голову вот этим, – говорил Пьер, – выражаясь так искусственно потому, что он говорил по французски. Он взял в руку тяжелое пресспапье и угрожающе поднял и тотчас же торопливо положил его на место.
– Обещали вы ей жениться?
– Я, я, я не думал; впрочем я никогда не обещался, потому что…
Пьер перебил его. – Есть у вас письма ее? Есть у вас письма? – повторял Пьер, подвигаясь к Анатолю.
Анатоль взглянул на него и тотчас же, засунув руку в карман, достал бумажник.
Пьер взял подаваемое ему письмо и оттолкнув стоявший на дороге стол повалился на диван.
– Je ne serai pas violent, ne craignez rien, [Не бойтесь, я насилия не употреблю,] – сказал Пьер, отвечая на испуганный жест Анатоля. – Письма – раз, – сказал Пьер, как будто повторяя урок для самого себя. – Второе, – после минутного молчания продолжал он, опять вставая и начиная ходить, – вы завтра должны уехать из Москвы.
– Но как же я могу…
– Третье, – не слушая его, продолжал Пьер, – вы никогда ни слова не должны говорить о том, что было между вами и графиней. Этого, я знаю, я не могу запретить вам, но ежели в вас есть искра совести… – Пьер несколько раз молча прошел по комнате. Анатоль сидел у стола и нахмурившись кусал себе губы.
– Вы не можете не понять наконец, что кроме вашего удовольствия есть счастье, спокойствие других людей, что вы губите целую жизнь из того, что вам хочется веселиться. Забавляйтесь с женщинами подобными моей супруге – с этими вы в своем праве, они знают, чего вы хотите от них. Они вооружены против вас тем же опытом разврата; но обещать девушке жениться на ней… обмануть, украсть… Как вы не понимаете, что это так же подло, как прибить старика или ребенка!…
Пьер замолчал и взглянул на Анатоля уже не гневным, но вопросительным взглядом.
– Этого я не знаю. А? – сказал Анатоль, ободряясь по мере того, как Пьер преодолевал свой гнев. – Этого я не знаю и знать не хочу, – сказал он, не глядя на Пьера и с легким дрожанием нижней челюсти, – но вы сказали мне такие слова: подло и тому подобное, которые я comme un homme d'honneur [как честный человек] никому не позволю.
Пьер с удивлением посмотрел на него, не в силах понять, чего ему было нужно.
– Хотя это и было с глазу на глаз, – продолжал Анатоль, – но я не могу…
– Что ж, вам нужно удовлетворение? – насмешливо сказал Пьер.
– По крайней мере вы можете взять назад свои слова. А? Ежели вы хотите, чтоб я исполнил ваши желанья. А?
– Беру, беру назад, – проговорил Пьер и прошу вас извинить меня. Пьер взглянул невольно на оторванную пуговицу. – И денег, ежели вам нужно на дорогу. – Анатоль улыбнулся.
Это выражение робкой и подлой улыбки, знакомой ему по жене, взорвало Пьера.
– О, подлая, бессердечная порода! – проговорил он и вышел из комнаты.
На другой день Анатоль уехал в Петербург.


Пьер поехал к Марье Дмитриевне, чтобы сообщить об исполнении ее желанья – об изгнании Курагина из Москвы. Весь дом был в страхе и волнении. Наташа была очень больна, и, как Марья Дмитриевна под секретом сказала ему, она в ту же ночь, как ей было объявлено, что Анатоль женат, отравилась мышьяком, который она тихонько достала. Проглотив его немного, она так испугалась, что разбудила Соню и объявила ей то, что она сделала. Во время были приняты нужные меры против яда, и теперь она была вне опасности; но всё таки слаба так, что нельзя было думать везти ее в деревню и послано было за графиней. Пьер видел растерянного графа и заплаканную Соню, но не мог видеть Наташи.
Пьер в этот день обедал в клубе и со всех сторон слышал разговоры о попытке похищения Ростовой и с упорством опровергал эти разговоры, уверяя всех, что больше ничего не было, как только то, что его шурин сделал предложение Ростовой и получил отказ. Пьеру казалось, что на его обязанности лежит скрыть всё дело и восстановить репутацию Ростовой.
Он со страхом ожидал возвращения князя Андрея и каждый день заезжал наведываться о нем к старому князю.
Князь Николай Андреич знал через m lle Bourienne все слухи, ходившие по городу, и прочел ту записку к княжне Марье, в которой Наташа отказывала своему жениху. Он казался веселее обыкновенного и с большим нетерпением ожидал сына.
Чрез несколько дней после отъезда Анатоля, Пьер получил записку от князя Андрея, извещавшего его о своем приезде и просившего Пьера заехать к нему.
Князь Андрей, приехав в Москву, в первую же минуту своего приезда получил от отца записку Наташи к княжне Марье, в которой она отказывала жениху (записку эту похитила у княжны Марьи и передала князю m lle Вourienne) и услышал от отца с прибавлениями рассказы о похищении Наташи.
Князь Андрей приехал вечером накануне. Пьер приехал к нему на другое утро. Пьер ожидал найти князя Андрея почти в том же положении, в котором была и Наташа, и потому он был удивлен, когда, войдя в гостиную, услыхал из кабинета громкий голос князя Андрея, оживленно говорившего что то о какой то петербургской интриге. Старый князь и другой чей то голос изредка перебивали его. Княжна Марья вышла навстречу к Пьеру. Она вздохнула, указывая глазами на дверь, где был князь Андрей, видимо желая выразить свое сочувствие к его горю; но Пьер видел по лицу княжны Марьи, что она была рада и тому, что случилось, и тому, как ее брат принял известие об измене невесты.
– Он сказал, что ожидал этого, – сказала она. – Я знаю, что гордость его не позволит ему выразить своего чувства, но всё таки лучше, гораздо лучше он перенес это, чем я ожидала. Видно, так должно было быть…
– Но неужели совершенно всё кончено? – сказал Пьер.
Княжна Марья с удивлением посмотрела на него. Она не понимала даже, как можно было об этом спрашивать. Пьер вошел в кабинет. Князь Андрей, весьма изменившийся, очевидно поздоровевший, но с новой, поперечной морщиной между бровей, в штатском платье, стоял против отца и князя Мещерского и горячо спорил, делая энергические жесты. Речь шла о Сперанском, известие о внезапной ссылке и мнимой измене которого только что дошло до Москвы.
– Теперь судят и обвиняют его (Сперанского) все те, которые месяц тому назад восхищались им, – говорил князь Андрей, – и те, которые не в состоянии были понимать его целей. Судить человека в немилости очень легко и взваливать на него все ошибки другого; а я скажу, что ежели что нибудь сделано хорошего в нынешнее царствованье, то всё хорошее сделано им – им одним. – Он остановился, увидав Пьера. Лицо его дрогнуло и тотчас же приняло злое выражение. – И потомство отдаст ему справедливость, – договорил он, и тотчас же обратился к Пьеру.
– Ну ты как? Все толстеешь, – говорил он оживленно, но вновь появившаяся морщина еще глубже вырезалась на его лбу. – Да, я здоров, – отвечал он на вопрос Пьера и усмехнулся. Пьеру ясно было, что усмешка его говорила: «здоров, но здоровье мое никому не нужно». Сказав несколько слов с Пьером об ужасной дороге от границ Польши, о том, как он встретил в Швейцарии людей, знавших Пьера, и о господине Десале, которого он воспитателем для сына привез из за границы, князь Андрей опять с горячностью вмешался в разговор о Сперанском, продолжавшийся между двумя стариками.
– Ежели бы была измена и были бы доказательства его тайных сношений с Наполеоном, то их всенародно объявили бы – с горячностью и поспешностью говорил он. – Я лично не люблю и не любил Сперанского, но я люблю справедливость. – Пьер узнавал теперь в своем друге слишком знакомую ему потребность волноваться и спорить о деле для себя чуждом только для того, чтобы заглушить слишком тяжелые задушевные мысли.
Когда князь Мещерский уехал, князь Андрей взял под руку Пьера и пригласил его в комнату, которая была отведена для него. В комнате была разбита кровать, лежали раскрытые чемоданы и сундуки. Князь Андрей подошел к одному из них и достал шкатулку. Из шкатулки он достал связку в бумаге. Он всё делал молча и очень быстро. Он приподнялся, прокашлялся. Лицо его было нахмурено и губы поджаты.
– Прости меня, ежели я тебя утруждаю… – Пьер понял, что князь Андрей хотел говорить о Наташе, и широкое лицо его выразило сожаление и сочувствие. Это выражение лица Пьера рассердило князя Андрея; он решительно, звонко и неприятно продолжал: – Я получил отказ от графини Ростовой, и до меня дошли слухи об искании ее руки твоим шурином, или тому подобное. Правда ли это?
– И правда и не правда, – начал Пьер; но князь Андрей перебил его.
– Вот ее письма и портрет, – сказал он. Он взял связку со стола и передал Пьеру.
– Отдай это графине… ежели ты увидишь ее.
– Она очень больна, – сказал Пьер.
– Так она здесь еще? – сказал князь Андрей. – А князь Курагин? – спросил он быстро.
– Он давно уехал. Она была при смерти…
– Очень сожалею об ее болезни, – сказал князь Андрей. – Он холодно, зло, неприятно, как его отец, усмехнулся.
– Но господин Курагин, стало быть, не удостоил своей руки графиню Ростову? – сказал князь Андрей. Он фыркнул носом несколько раз.
– Он не мог жениться, потому что он был женат, – сказал Пьер.
Князь Андрей неприятно засмеялся, опять напоминая своего отца.
– А где же он теперь находится, ваш шурин, могу ли я узнать? – сказал он.
– Он уехал в Петер…. впрочем я не знаю, – сказал Пьер.
– Ну да это всё равно, – сказал князь Андрей. – Передай графине Ростовой, что она была и есть совершенно свободна, и что я желаю ей всего лучшего.
Пьер взял в руки связку бумаг. Князь Андрей, как будто вспоминая, не нужно ли ему сказать еще что нибудь или ожидая, не скажет ли чего нибудь Пьер, остановившимся взглядом смотрел на него.
– Послушайте, помните вы наш спор в Петербурге, – сказал Пьер, помните о…
– Помню, – поспешно отвечал князь Андрей, – я говорил, что падшую женщину надо простить, но я не говорил, что я могу простить. Я не могу.
– Разве можно это сравнивать?… – сказал Пьер. Князь Андрей перебил его. Он резко закричал:
– Да, опять просить ее руки, быть великодушным, и тому подобное?… Да, это очень благородно, но я не способен итти sur les brisees de monsieur [итти по стопам этого господина]. – Ежели ты хочешь быть моим другом, не говори со мною никогда про эту… про всё это. Ну, прощай. Так ты передашь…
Пьер вышел и пошел к старому князю и княжне Марье.
Старик казался оживленнее обыкновенного. Княжна Марья была такая же, как и всегда, но из за сочувствия к брату, Пьер видел в ней радость к тому, что свадьба ее брата расстроилась. Глядя на них, Пьер понял, какое презрение и злобу они имели все против Ростовых, понял, что нельзя было при них даже и упоминать имя той, которая могла на кого бы то ни было променять князя Андрея.
За обедом речь зашла о войне, приближение которой уже становилось очевидно. Князь Андрей не умолкая говорил и спорил то с отцом, то с Десалем, швейцарцем воспитателем, и казался оживленнее обыкновенного, тем оживлением, которого нравственную причину так хорошо знал Пьер.


В этот же вечер, Пьер поехал к Ростовым, чтобы исполнить свое поручение. Наташа была в постели, граф был в клубе, и Пьер, передав письма Соне, пошел к Марье Дмитриевне, интересовавшейся узнать о том, как князь Андрей принял известие. Через десять минут Соня вошла к Марье Дмитриевне.
– Наташа непременно хочет видеть графа Петра Кирилловича, – сказала она.
– Да как же, к ней что ль его свести? Там у вас не прибрано, – сказала Марья Дмитриевна.
– Нет, она оделась и вышла в гостиную, – сказала Соня.
Марья Дмитриевна только пожала плечами.
– Когда это графиня приедет, измучила меня совсем. Ты смотри ж, не говори ей всего, – обратилась она к Пьеру. – И бранить то ее духу не хватает, так жалка, так жалка!
Наташа, исхудавшая, с бледным и строгим лицом (совсем не пристыженная, какою ее ожидал Пьер) стояла по середине гостиной. Когда Пьер показался в двери, она заторопилась, очевидно в нерешительности, подойти ли к нему или подождать его.
Пьер поспешно подошел к ней. Он думал, что она ему, как всегда, подаст руку; но она, близко подойдя к нему, остановилась, тяжело дыша и безжизненно опустив руки, совершенно в той же позе, в которой она выходила на середину залы, чтоб петь, но совсем с другим выражением.
– Петр Кирилыч, – начала она быстро говорить – князь Болконский был вам друг, он и есть вам друг, – поправилась она (ей казалось, что всё только было, и что теперь всё другое). – Он говорил мне тогда, чтобы обратиться к вам…
Пьер молча сопел носом, глядя на нее. Он до сих пор в душе своей упрекал и старался презирать ее; но теперь ему сделалось так жалко ее, что в душе его не было места упреку.
– Он теперь здесь, скажите ему… чтобы он прост… простил меня. – Она остановилась и еще чаще стала дышать, но не плакала.
– Да… я скажу ему, – говорил Пьер, но… – Он не знал, что сказать.
Наташа видимо испугалась той мысли, которая могла притти Пьеру.
– Нет, я знаю, что всё кончено, – сказала она поспешно. – Нет, это не может быть никогда. Меня мучает только зло, которое я ему сделала. Скажите только ему, что я прошу его простить, простить, простить меня за всё… – Она затряслась всем телом и села на стул.
Еще никогда не испытанное чувство жалости переполнило душу Пьера.
– Я скажу ему, я всё еще раз скажу ему, – сказал Пьер; – но… я бы желал знать одно…
«Что знать?» спросил взгляд Наташи.
– Я бы желал знать, любили ли вы… – Пьер не знал как назвать Анатоля и покраснел при мысли о нем, – любили ли вы этого дурного человека?
– Не называйте его дурным, – сказала Наташа. – Но я ничего – ничего не знаю… – Она опять заплакала.
И еще больше чувство жалости, нежности и любви охватило Пьера. Он слышал как под очками его текли слезы и надеялся, что их не заметят.
– Не будем больше говорить, мой друг, – сказал Пьер.
Так странно вдруг для Наташи показался этот его кроткий, нежный, задушевный голос.
– Не будем говорить, мой друг, я всё скажу ему; но об одном прошу вас – считайте меня своим другом, и ежели вам нужна помощь, совет, просто нужно будет излить свою душу кому нибудь – не теперь, а когда у вас ясно будет в душе – вспомните обо мне. – Он взял и поцеловал ее руку. – Я счастлив буду, ежели в состоянии буду… – Пьер смутился.
– Не говорите со мной так: я не стою этого! – вскрикнула Наташа и хотела уйти из комнаты, но Пьер удержал ее за руку. Он знал, что ему нужно что то еще сказать ей. Но когда он сказал это, он удивился сам своим словам.
– Перестаньте, перестаньте, вся жизнь впереди для вас, – сказал он ей.
– Для меня? Нет! Для меня всё пропало, – сказала она со стыдом и самоунижением.
– Все пропало? – повторил он. – Ежели бы я был не я, а красивейший, умнейший и лучший человек в мире, и был бы свободен, я бы сию минуту на коленях просил руки и любви вашей.
Наташа в первый раз после многих дней заплакала слезами благодарности и умиления и взглянув на Пьера вышла из комнаты.
Пьер тоже вслед за нею почти выбежал в переднюю, удерживая слезы умиления и счастья, давившие его горло, не попадая в рукава надел шубу и сел в сани.
– Теперь куда прикажете? – спросил кучер.
«Куда? спросил себя Пьер. Куда же можно ехать теперь? Неужели в клуб или гости?» Все люди казались так жалки, так бедны в сравнении с тем чувством умиления и любви, которое он испытывал; в сравнении с тем размягченным, благодарным взглядом, которым она последний раз из за слез взглянула на него.
– Домой, – сказал Пьер, несмотря на десять градусов мороза распахивая медвежью шубу на своей широкой, радостно дышавшей груди.
Было морозно и ясно. Над грязными, полутемными улицами, над черными крышами стояло темное, звездное небо. Пьер, только глядя на небо, не чувствовал оскорбительной низости всего земного в сравнении с высотою, на которой находилась его душа. При въезде на Арбатскую площадь, огромное пространство звездного темного неба открылось глазам Пьера. Почти в середине этого неба над Пречистенским бульваром, окруженная, обсыпанная со всех сторон звездами, но отличаясь от всех близостью к земле, белым светом, и длинным, поднятым кверху хвостом, стояла огромная яркая комета 1812 го года, та самая комета, которая предвещала, как говорили, всякие ужасы и конец света. Но в Пьере светлая звезда эта с длинным лучистым хвостом не возбуждала никакого страшного чувства. Напротив Пьер радостно, мокрыми от слез глазами, смотрел на эту светлую звезду, которая, как будто, с невыразимой быстротой пролетев неизмеримые пространства по параболической линии, вдруг, как вонзившаяся стрела в землю, влепилась тут в одно избранное ею место, на черном небе, и остановилась, энергично подняв кверху хвост, светясь и играя своим белым светом между бесчисленными другими, мерцающими звездами. Пьеру казалось, что эта звезда вполне отвечала тому, что было в его расцветшей к новой жизни, размягченной и ободренной душе.


С конца 1811 го года началось усиленное вооружение и сосредоточение сил Западной Европы, и в 1812 году силы эти – миллионы людей (считая тех, которые перевозили и кормили армию) двинулись с Запада на Восток, к границам России, к которым точно так же с 1811 го года стягивались силы России. 12 июня силы Западной Европы перешли границы России, и началась война, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие. Миллионы людей совершали друг, против друга такое бесчисленное количество злодеяний, обманов, измен, воровства, подделок и выпуска фальшивых ассигнаций, грабежей, поджогов и убийств, которого в целые века не соберет летопись всех судов мира и на которые, в этот период времени, люди, совершавшие их, не смотрели как на преступления.
Что произвело это необычайное событие? Какие были причины его? Историки с наивной уверенностью говорят, что причинами этого события были обида, нанесенная герцогу Ольденбургскому, несоблюдение континентальной системы, властолюбие Наполеона, твердость Александра, ошибки дипломатов и т. п.
Следовательно, стоило только Меттерниху, Румянцеву или Талейрану, между выходом и раутом, хорошенько постараться и написать поискуснее бумажку или Наполеону написать к Александру: Monsieur mon frere, je consens a rendre le duche au duc d'Oldenbourg, [Государь брат мой, я соглашаюсь возвратить герцогство Ольденбургскому герцогу.] – и войны бы не было.
Понятно, что таким представлялось дело современникам. Понятно, что Наполеону казалось, что причиной войны были интриги Англии (как он и говорил это на острове Св. Елены); понятно, что членам английской палаты казалось, что причиной войны было властолюбие Наполеона; что принцу Ольденбургскому казалось, что причиной войны было совершенное против него насилие; что купцам казалось, что причиной войны была континентальная система, разорявшая Европу, что старым солдатам и генералам казалось, что главной причиной была необходимость употребить их в дело; легитимистам того времени то, что необходимо было восстановить les bons principes [хорошие принципы], а дипломатам того времени то, что все произошло оттого, что союз России с Австрией в 1809 году не был достаточно искусно скрыт от Наполеона и что неловко был написан memorandum за № 178. Понятно, что эти и еще бесчисленное, бесконечное количество причин, количество которых зависит от бесчисленного различия точек зрения, представлялось современникам; но для нас – потомков, созерцающих во всем его объеме громадность совершившегося события и вникающих в его простой и страшный смысл, причины эти представляются недостаточными. Для нас непонятно, чтобы миллионы людей христиан убивали и мучили друг друга, потому что Наполеон был властолюбив, Александр тверд, политика Англии хитра и герцог Ольденбургский обижен. Нельзя понять, какую связь имеют эти обстоятельства с самым фактом убийства и насилия; почему вследствие того, что герцог обижен, тысячи людей с другого края Европы убивали и разоряли людей Смоленской и Московской губерний и были убиваемы ими.
Для нас, потомков, – не историков, не увлеченных процессом изыскания и потому с незатемненным здравым смыслом созерцающих событие, причины его представляются в неисчислимом количестве. Чем больше мы углубляемся в изыскание причин, тем больше нам их открывается, и всякая отдельно взятая причина или целый ряд причин представляются нам одинаково справедливыми сами по себе, и одинаково ложными по своей ничтожности в сравнении с громадностью события, и одинаково ложными по недействительности своей (без участия всех других совпавших причин) произвести совершившееся событие. Такой же причиной, как отказ Наполеона отвести свои войска за Вислу и отдать назад герцогство Ольденбургское, представляется нам и желание или нежелание первого французского капрала поступить на вторичную службу: ибо, ежели бы он не захотел идти на службу и не захотел бы другой, и третий, и тысячный капрал и солдат, настолько менее людей было бы в войске Наполеона, и войны не могло бы быть.
Ежели бы Наполеон не оскорбился требованием отступить за Вислу и не велел наступать войскам, не было бы войны; но ежели бы все сержанты не пожелали поступить на вторичную службу, тоже войны не могло бы быть. Тоже не могло бы быть войны, ежели бы не было интриг Англии, и не было бы принца Ольденбургского и чувства оскорбления в Александре, и не было бы самодержавной власти в России, и не было бы французской революции и последовавших диктаторства и империи, и всего того, что произвело французскую революцию, и так далее. Без одной из этих причин ничего не могло бы быть. Стало быть, причины эти все – миллиарды причин – совпали для того, чтобы произвести то, что было. И, следовательно, ничто не было исключительной причиной события, а событие должно было совершиться только потому, что оно должно было совершиться. Должны были миллионы людей, отрекшись от своих человеческих чувств и своего разума, идти на Восток с Запада и убивать себе подобных, точно так же, как несколько веков тому назад с Востока на Запад шли толпы людей, убивая себе подобных.
Действия Наполеона и Александра, от слова которых зависело, казалось, чтобы событие совершилось или не совершилось, – были так же мало произвольны, как и действие каждого солдата, шедшего в поход по жребию или по набору. Это не могло быть иначе потому, что для того, чтобы воля Наполеона и Александра (тех людей, от которых, казалось, зависело событие) была исполнена, необходимо было совпадение бесчисленных обстоятельств, без одного из которых событие не могло бы совершиться. Необходимо было, чтобы миллионы людей, в руках которых была действительная сила, солдаты, которые стреляли, везли провиант и пушки, надо было, чтобы они согласились исполнить эту волю единичных и слабых людей и были приведены к этому бесчисленным количеством сложных, разнообразных причин.
Фатализм в истории неизбежен для объяснения неразумных явлений (то есть тех, разумность которых мы не понимаем). Чем более мы стараемся разумно объяснить эти явления в истории, тем они становятся для нас неразумнее и непонятнее.