Отелло (опера Верди)

Опера

Отелло
Франческо Таманьо в роли Отелло в первой постановке оперы
Источник сюжета	«Отелло» Шекспира
Год создания	1886
Место первой постановки	Ла Скала

Оте́лло (итал. Otello) — опера Джузеппе Верди в 4 действиях, на либретто Арриго Бойто, по мотивам одноименной пьесы Шекспира. Премьера состоялась 5 февраля 1887 г. в театре Ла Скала, при участии Ф. Таманьо (Отелло) и В. Мореля (Яго).

Действующие лица

Роль	Голос	Исполнитель на премьере 5 февраля 1887 (Дирижёр — Франко Фаччо)
Отелло, мавр, полководец венецианской армии	тенор	Франческо Таманьо
Дездемона, его супруга	сопрано	Ромильда Панталеони
Яго, мичман	баритон	Виктор Морель
Эмилия, его жена	меццо-сопрано	Джиневра Петрович
Кассио, начальник эскадры	тенор	Джованни Пароли
Родриго, венецианский патриций	тенор	Винченцо Форнари
Лодовико, посланник Венецианской Республики	бас	Франческо Наваррини
Монтано, предшественник Отелло в управлении островом Кипр	бас	Наполеоне Лимонта
Герольд	бас	Анджело Лагомарсино
Хор: венецианские солдаты и моряки, кипрские горожане, дети.

Содержание

Фабула в основном совпадает с исходной пьесой, за исключением того, что Бойто исключил шекспировский первый акт (сцены в Венеции). Следовательно, всё действие оперы происходит на Кипре, в конце 15 века.

I акт

Жители Кипра ожидают прибытия нового губернатора, попавшего в бурю. Им оказывается мавр Отелло, который сообщает о гибели турецкого флота. Хорунжий Яго переговаривается с дворянином Родриго, влюблённым в Дездемону, жену Отелло. Лейтенант Кассио получает повышение в чине, чем провоцирует зависть Яго. Яго подпаивает Кассио и вызывает его ссору с офицером Монтано. Отелло лишает Кассио почестей. Появляется Дездемона и исполняет с мужем дуэт Già nella notte densa s'estingue ogni clamor.

II акт

Яго советует Кассио обратиться за помощью к Дездемоне. После его ухода он поёт арию Credo in un Dio crudel и намекает пришедшему Отелло на неверность Дездемоны. Хор, чествующий молодую губернаторшу, успокаивает мавра, но вскоре он ссорится с женой и бросает наземь её платок, который поднимает супруга Яго Эмилия. Яго говорит, что видел платок у Кассио.

III акт

Яго просит Отелло подслушать его разговор с Кассио, будто бы подтверждающий виновность Дездемоны. Является она сама и ходатайствует за лейтенанта, вызывая ревность мужа. Он гонит её со сцены и поёт арию Dio! mi potevi scagliar tutti i mali della miseria. Яго на глазах у Отелло вызывает Кассио на разговор о любовнице последнего, представив дело так, будто речь идёт о Дездемоне. В конце диалога лейтенант демонстрирует платок губернаторши, подкинутый ему Яго.

На Кипр из Венеции прибывает посол Лодовико, читающий приказ о замене Отелло на Кассио. Мавр бьёт Дездемону, разгоняет хор и падает в обморок к радости Яго.

IV акт

Готовясь ко сну, Дездемона исполняет балладу Piangea cantando nell’erma landa и молитву Ave Maria. Отелло целует Дездемону и после диалога душит её. Являются Эмилия и другие персонажи оперы. Отелло узнаёт, что его жена не изменяла ему, и кончает с собой.

Ссылки

• [www.belcanto.ru/otello.html Описание на Бельканто.ру]
• [www.aria-database.com/cgi-bin/aria-search.pl?opera=Otello&a База данных арий]  (англ.)
• [classiclive.org/index.php?option=com_content&view=article&id=118:2011-05-06-11-51-38&catid=52:2011-05-02-07-35-47&Itemid=76 Либретто оперы Отелло]

Опера

Отрывок, характеризующий Отелло (опера Верди)

Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. – В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.
– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. – Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.
– Да, меня совсем иначе воспитывали, – сказала старшая, красивая графиня Вера, улыбаясь.
Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.
Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что она сказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.
– Всегда с старшими детьми мудрят, хотят сделать что нибудь необыкновенное, – сказала гостья.
– Что греха таить, ma chere! Графинюшка мудрила с Верой, – сказал граф. – Ну, да что ж! всё таки славная вышла, – прибавил он, одобрительно подмигивая Вере.