Отель Ламбер
Координаты: 48°51′03″ с. ш. 2°21′34″ в. д. / 48.85083° с. ш. 2.35944° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=48.85083&mlon=2.35944&zoom=17 (O)] (Я)
Отел́ь Ламбе́р (фр. Hôtel Lambert) — частный особняк[1] XVII века в центре Парижа на острове Сен-Луи. Национальный исторический памятник (с 1862).
В переносном смысле «Отель Ламбер» — консервативная верхушка польской эмиграции середины XIX века в Париже, так как с 1843 года особняк Ламбер был политическим штабом и культурным центром польской эмигрантской диаспоры во Франции во главе с Адамом Ежи Чарторыйским и его братом Константином.
История
Особняк был построен архитектором Луи Лево в 1640—1644 для финансиста Жана-Батиста Ламбера; после смерти Жана-Батиста в 1644 постройку унаследовал его брат Никола. Над интерьерами дома работали Шарль Лебрен, Франсуа Перье[en] и Эсташ Лесюэр. До сегодняшнего дня сохранились лебреновские росписи «Галереи Геркулеса»; холсты Лесюэра из дома Ламбера были впоследствии выкуплены в королевскую казну и хранятся в Лувре. Сам Луи Лево выстроил себе дом по соседству и жил там в 1642—1650. После смерти Лево в 1670 его дом выкупили новые владельцы дома Ламбер; они объединили дома Ламбера и Лево в одно целое.
В XVIII веке какое-то время отель Ламбер принадлежал финансисту Дюпену. В салоне его жены, урожденной Мари-Мадлен де Лафонтен, упоминаемой Руссо в его «Исповеди», собирались лучшие умы Франции века Просвещения. Вид на Париж из окон этого особняка Вольтер считал «достойным самого Константинополя». Философ пригласил в салон камергера прусского короля, чтобы тот полюбовался особняком, который «ему не даст плохого представления о Франции». Дружба, связавшая Вольтера с маркизой Эмилией дю Шатле, и случай, позволивший маркизе купить этот особняк, приводят к тому, что в нем в 1740-е на какое-то время поселяется сам Вольтер. Полагают, что его покои находились на втором этаже. 
В 1843, после разгрома восстания 1830—1831 годов, дом купила жена князя Адама Ежи Чарторыйского. Вокруг Чарторыйских группировалась консервативная фракция сторонников польской конституции 3 мая 1791 — Юзеф Бем, Генрик Дембинский, Валериан Калинка, Владислав Замойский и другие — «посольство несуществующего государства», именовавшее себя «Повстанческо-монархическим союзом» (польск. Związek Insurekcyjno-Monarchiczny) и «Монархическим товариществом Третьего Мая» (Stowarzyszenie Monarchiczne Fundatorów i Przyjaciół «Trzeciego Maja»). Вторая, умеренно-демократическая и независимая от Чарторыйских, фракция была известна как «Объединённая польская эмиграция» (Zjednoczenie Emigracji Polskiej); позднее сложились и другие, радикальные, группировки.[2]
В 1862—1863 «Отель Ламбер», повторяя политическую линию Наполеона III, выступал против готовившегося восстания 1863 года, и поддержал его только после начала военных действий. Со временем, в особенности после разгрома восстания 1863 года, «Отель Ламбер» утратил чисто политическое лицо и стал культурным центром польской диаспоры. Здесь выступали Бальзак, Гектор Берлиоз, Адам Мицкевич, Шопен. Полонез Шопена был написан специально для исполнения на ежегодном балу в «Ламбере».
В XX веке особняк был перепланирован под отдельные апартаменты; среди известных жильцов были Мишель Морган и Алексис фон Розенберг. C 1975 г. домом владел барон Ги де Ротшильд; в 2007 г. Ротшильды продали его шейху из Катара за 80 млн. евро.
См.также
Напишите отзыв о статье "Отель Ламбер"
Примечания
- ↑ Hôtel particulier по-французски — это городской особняк, богатый частный дом между прилежащими к нему двором и садом.
- ↑ Англ.: [www.ohiou.edu/~Chastain/dh/emigpol.htm Slawomir Kalembka, "Great" Polish political Emigration (1831-1870)]. // James Chastain (ed.): Encyclopedia of Revolutions of 1848 University of Ohio, 2004.
Отрывок, характеризующий Отель Ламбер
Он прошел в другую комнату, и оттуда тотчас же послышались басистые и ворчливые звуки его голоса.Не успел князь Андрей проводить глазами Пфуля, как в комнату поспешно вошел граф Бенигсен и, кивнув головой Болконскому, не останавливаясь, прошел в кабинет, отдавая какие то приказания своему адъютанту. Государь ехал за ним, и Бенигсен поспешил вперед, чтобы приготовить кое что и успеть встретить государя. Чернышев и князь Андрей вышли на крыльцо. Государь с усталым видом слезал с лошади. Маркиз Паулучи что то говорил государю. Государь, склонив голову налево, с недовольным видом слушал Паулучи, говорившего с особенным жаром. Государь тронулся вперед, видимо, желая окончить разговор, но раскрасневшийся, взволнованный итальянец, забывая приличия, шел за ним, продолжая говорить:
– Quant a celui qui a conseille ce camp, le camp de Drissa, [Что же касается того, кто присоветовал Дрисский лагерь,] – говорил Паулучи, в то время как государь, входя на ступеньки и заметив князя Андрея, вглядывался в незнакомое ему лицо.
– Quant a celui. Sire, – продолжал Паулучи с отчаянностью, как будто не в силах удержаться, – qui a conseille le camp de Drissa, je ne vois pas d'autre alternative que la maison jaune ou le gibet. [Что же касается, государь, до того человека, который присоветовал лагерь при Дрисее, то для него, по моему мнению, есть только два места: желтый дом или виселица.] – Не дослушав и как будто не слыхав слов итальянца, государь, узнав Болконского, милостиво обратился к нему:
– Очень рад тебя видеть, пройди туда, где они собрались, и подожди меня. – Государь прошел в кабинет. За ним прошел князь Петр Михайлович Волконский, барон Штейн, и за ними затворились двери. Князь Андрей, пользуясь разрешением государя, прошел с Паулучи, которого он знал еще в Турции, в гостиную, где собрался совет.
Князь Петр Михайлович Волконский занимал должность как бы начальника штаба государя. Волконский вышел из кабинета и, принеся в гостиную карты и разложив их на столе, передал вопросы, на которые он желал слышать мнение собранных господ. Дело было в том, что в ночь было получено известие (впоследствии оказавшееся ложным) о движении французов в обход Дрисского лагеря.
Первый начал говорить генерал Армфельд, неожиданно, во избежание представившегося затруднения, предложив совершенно новую, ничем (кроме как желанием показать, что он тоже может иметь мнение) не объяснимую позицию в стороне от Петербургской и Московской дорог, на которой, по его мнению, армия должна была, соединившись, ожидать неприятеля. Видно было, что этот план давно был составлен Армфельдом и что он теперь изложил его не столько с целью отвечать на предлагаемые вопросы, на которые план этот не отвечал, сколько с целью воспользоваться случаем высказать его. Это было одно из миллионов предположений, которые так же основательно, как и другие, можно было делать, не имея понятия о том, какой характер примет война. Некоторые оспаривали его мнение, некоторые защищали его. Молодой полковник Толь горячее других оспаривал мнение шведского генерала и во время спора достал из бокового кармана исписанную тетрадь, которую он попросил позволения прочесть. В пространно составленной записке Толь предлагал другой – совершенно противный и плану Армфельда и плану Пфуля – план кампании. Паулучи, возражая Толю, предложил план движения вперед и атаки, которая одна, по его словам, могла вывести нас из неизвестности и западни, как он называл Дрисский лагерь, в которой мы находились. Пфуль во время этих споров и его переводчик Вольцоген (его мост в придворном отношении) молчали. Пфуль только презрительно фыркал и отворачивался, показывая, что он никогда не унизится до возражения против того вздора, который он теперь слышит. Но когда князь Волконский, руководивший прениями, вызвал его на изложение своего мнения, он только сказал:
– Что же меня спрашивать? Генерал Армфельд предложил прекрасную позицию с открытым тылом. Или атаку von diesem italienischen Herrn, sehr schon! [этого итальянского господина, очень хорошо! (нем.) ] Или отступление. Auch gut. [Тоже хорошо (нем.) ] Что ж меня спрашивать? – сказал он. – Ведь вы сами знаете все лучше меня. – Но когда Волконский, нахмурившись, сказал, что он спрашивает его мнение от имени государя, то Пфуль встал и, вдруг одушевившись, начал говорить:
