Отиева, Ирина Адольфовна
Поделись знанием:
Ирина Адольфовна Отиева (род. 22 ноября 1958, Тбилиси) — советская и российская джазовая певица армянского происхождения, Заслуженная артистка России (1997)[1], лауреат международных конкурсов, исполнительница русского джаза. Её диапазон — три с половиной октавы.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.
Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
| Ирина Отиева | |
| Полное имя |
Ирина Адольфовна Отиева |
|---|---|
| Дата рождения | |
| Место рождения | |
| Страна | |
| Профессии | |
| Жанры |
джаз |
| Награды |
|
Содержание
Биография
Ирина Адольфовна Отиева родилась 22 ноября 1958 года в Тбилиси в армянской семье[2][3]. Отиев — русифицированная армянская фамилия Отян или Отиян[4]. Происходит из древней династии армянских князей Аматуни[2]. Ирина окончила музыкальную школу по классу фортепиано.
- 1976 — первая победа — Лауреат джазового Фестиваля в Москве.
- 1976 — поступила на эстрадное отделение Государственного музыкального училища им. Гнесиных. Солирует в джаз-ансамбле Игоря Бриля и учится в Московской экспериментальной студии джаза, по классу джазового вокала
- 1980 — окончила эстрадное отделение музыкального училища имени Гнесиных (класс М. Л. Коробковой). Годом ранее становится солисткой джазового оркестра под управлением Олега Лундстрема.
- 1982 — Ирина получает первую премию во Всероссийском конкурсе на лучшее исполнение советской песни. В этом же году — лауреатство на Берлинском конкурсе «8 шлягеров в студии».
- 1983 — первая премия на VII Всесоюзном конкурсе артистов эстрады и гран-при на Международном конкурсе песни прибалтийских стран (Швеция, Карлсхамн).
- 1985 — Ирина покидает работу в джаз-оркестре под управлением Олега Лундстрема и начинает работу в Московской концертной организации и создаёт группу «Стимул-Бэнд», с которой работает до сих пор.
- 1986 — певица становится Лауреатом Международного фестиваля песни в Сопоте и получает специальный приз за исполнительское мастерство[5].
- 1987 — выступает на телевизионном фестивале Песня года и представляет песню «Карточный домик» (В. Резников — Л. Виноградова), ставшую лауреатом.
- 1988 — участвует в музыкальном поединке в программе «Музыкальный ринг: Ирина Отиева против Ларисы Долиной».
- 1989 — заканчивает Государственный педагогический институт им. Гнесиных (эстрадный факультет по классу вокала у И. Д. Кобзона) и становится лауреатом Международного телевизионного конкурса «Ступень к Парнасу». В эти годы Ирина участвует во многих крупных международных программах: «Звёзды Европы» в Стокгольме, «Братиславская лира», «Интер-Талант» в Праге. Гастролировала в Болгарии, Германии, Польше, Кубе, Чехии, Корее, Словакии, Вьетнаме, США, Японии, Дании, Швеции и др.
- 1994 — на заключительном фестивале «Песня года» Ирина получает специальный приз «За сохранение творческой индивидуальности».
- 1995 — выступает на Всемирном джазовом фестивале J. V. C. — в Нью-Йорке в «Линкольн-центре» на одной сцене с Рэем Чарльзом и Стиви Уандером.
- 1996 — Ирина Отиева отмечает 20-летие своей творческой деятельности.
- 1996 — выходит компакт-диск певицы — «Двадцать лет в любви». В альбом вошли песни, исполненные с 1979 по 1995 год, начиная с «Последней поэмы» (песня из кинофильма «Вам и не снилось...») и заканчивая последней на тот период композицией «Страсть».
- 1997 — Ирине Отиевой присвоено звание «Заслуженная артистка России»[1].
- 1999 — участвует в музыкальном поединке в программе «Музыкальный ринг: Ирина Отиева против Сосо Павлиашвили»
- 2001 — Ирина была награждёна орденом «Возрождения Отечества» и ей был возвращён дворянский титул.
- 2003 — вступление в партию «Яблоко»[6][7]
- 2006 — Ирина стала преподавать вокал в Музыкальной Академии им. Гнесиных на открывшемся там новом эстрадно-джазовом дневном отделении.
- 2008, сентябрь — участие в конкурсе «Суперстар 2008. Команда мечты». Шоу проходило на канале НТВ и представляло собой музыкальное состязание двух команд — Сборной России и Сборной СССР.
Награды и звания
- 1997: Заслуженная артистка России
- Орден «За верность долгу»[8]
- Золотой орденский крест «За самоотверженный труд на благо России»[8]
- 2007: Орден Екатерины Великой II степени[8]
- Медаль «Профессионал России»[8]
- Диплом Лауреата Регионального этапа Всероссийской Премии «Национальное Достояние»[8]
- Награждена Высшим Орденом общественного признания «Почётный Гражданин России»[9]
- 2007: Орден «Во имя жизни на Земле»[8]
- 2007: Золотой Орден «Служение искусству»[8]
- 2007: Орден «Слава Нации» I степени[8]
- В 2011 году[10] :
- Награждена именной Звездой об увековечивании имён выдающихся деятелей ХХI века, установленной на Площади «Славы Отечества» в городе Москве
- Присвоено учёное звание «Профессор»
- Присвоено звание Почётный Академик Международной Академии по Культуре и Искусству
Семья
- Отец — Адольф — хирург, онколог
- Мать — Елена — врач
- Старшая сестра — Наталья, врач
- Дочь — Злата Алексеевна Отиева (род. 19 марта 1996[11])
Творчество
Дискография
- 1984 — Поёт Ирина Отиева (миньон — Мелодия)
- 1984 — Музыка — любовь моя (LP — Мелодия)
- 1985 — Ирина Отиева с оркестром Олега Лундстрема (LP — Мелодия)
- 1985 — Звезди съветски естради (LP-сборник, Балкантон — Болгария)
- 1987 — Рок-н-ролл (LP-миньон — Мелодия)
- 1988 — Ностальгия по себе (LP — Мелодия)
- 1993 — Не плачь, бэби (LP — Мелодия)
- 1994 — Что ты думаешь об этом? (CD, MC — Sintez Records)
- 1996 — 20 лет в любви (CD, MC — Союз)
- 1996 — Старые песни о главном. Часть 1 (Sintez Records)
- 1997 — Свадьба, свадьба! (ZeKo Records)
- 2001 — Ангелочек мой (CD, Страна грёз)
Фильмография
- 1980 — Вам и не снилось… — вокал (нет в титрах)
- Песня «Последняя поэма» (дуэт с Верой Соколовой),
- 1980 — Снежная свадьба — вокал
- 1981 — Шляпа — вокал Галки (роль Тамары Акуловой)
- Песня «Блюз Каприз»
- 1982 — Чародеи — вокал Алёны Саниной
- Песни «Загадка женщины», «Ведьма-речка» и «Говорят, а ты не верь»
- 1984 — ТАСС уполномочен заявить… — закадровый вокал (нет в титрах)
- Песня «История о нас» на англ. языке (композитор Эдуард Артемьев); 3-я серия, сцена в баре)
- 1989 — Руанская дева по прозвищу Пышка — вокал Элизабет Руссе — «Пышки» (роль Натальи Лапиной)
- Песни «Ура, мы побеждёны! Добро пожаловать в наш город, победители…», «Продажной любви ночью спать не дано…», «Много ли надобно ей?» (Рядом со мной в кабаке захудалом…) и «Много ли надобно ей?» (Время идёт, а в глухой деревушке…)
- 1991 — Жажда страсти — певица в ресторане
- Песня «Истина»
- 1993 — Месть шута — певица
- 1995 — Старые песни о главном 1 — продавщица сельпо
- 1998 — Развязка «Петербургских тайн» — вокал
- Романс «Оплавляются свечи»
См. также
Напишите отзыв о статье "Отиева, Ирина Адольфовна"
Примечания
- ↑ 1 2 [document.kremlin.ru/doc.asp?ID=076022 Почётное звание присвоено указом президента России № 795 от 29 июля 1997 года]
- ↑ 1 2 [www.zamos.ru/dossier/o/4295/#295 Биография Ирины Отиевой] на сайте газеты «Вестник Замоскворечья»
- ↑ [www.sobesednik.am/index.php?option=com_content&view=article&id=27927:2009-03-14-15-35-54&catid=26:ourru1 Собеседник Армении // Эмиль КАРАТ: Стараюсь помогать всем нашим]
- ↑ [etvnet.com/encyclopedia/d/person/otieva/ Центральное Интернет ТВ — Персоны — Ирина Отиева — eTVnet]
- ↑ [bart.sopot.pl/sopotfestival/1986 Sopot Festival '86]
- ↑ [lenizdat.ru/articles/120768/ «Яблоко» хочет работать с Сорокиной]. Лениздат.ру (4 июня 2003). Проверено 20 апреля 2016.
- ↑ Ольга Вандышева. [www.kp.ru/daily/23755/56258/ Звезды эстрады на партийной службе]. Комсомольская правда (15 августа 2006). Проверено 20 апреля 2016.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 [otieva.ru/news/18-nagrady-iriny-otievoj-poluchennye-v-poslednee-vremya.html Официальный сайт Ирины Отиевой. Награды и звания]
- ↑ [rosskom.com/honorary_citizens_of_russia/list.php?SECTION_ID=6&PAGEN_1=4 Всероссийский Совет по общественным наградам]
- ↑ [otieva.ru/news/20-v-2011-godu-irina-otieva-udostoena-nagrad-i-zvanij.html Официальный сайт Ирины Отиевой: награды и звания в 2011 году]
- ↑ [www.otieva.ru/zlata.html Злата Отиева " Ирина Отиева, официальный сайт певицы Ирины Отиевой, джаз, вокал, выступления]
Ссылки
- [www.otieva.ru/ Официальный сайт И. Отиевой]
- [www.feershow.ru/about_artists/o/otieva_irina/ Биография И.Отиевой на официальном сайте Ваш Праздник]
- Ирина Отиева в «Твиттере»
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи по музыке желательно?: |
Отрывок, характеризующий Отиева, Ирина Адольфовна
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.
Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
