Оттон Нортхеймский

Оттон Нортхеймский нем. Otto von Northeim
герцог Баварии
1061 — 1070
Предшественник:	Агнеса де Пуатье
Преемник:	Вельф IV
Рождение:	ок. 1020
Смерть:	11 января 1083(1083-01-11)
Отец:	Бенно Нортхеймский
Супруга:	Рихенца, дочь Отто II, герцога Швабского

Оттон Нортхеймский (нем. Otto von Northeim, ок. 1020 — 11 января 1083) — граф Нортхейма, герцог Баварии (1061—1070). Один из лидеров саксонского восстания против императора Генриха IV. Сын графа Бенно Нортхеймского. Представитель Нортхеймской династии.

Биография

Правление

Наряду с Биллунгами и Штаденами принадлежал к самым влиятельным семействам в восточной Саксонии. В 1061 году Оттон получил герцогство Бавария от вдовствующей императрицы Агнессы де Пуатье, матери Генриха IV.

В 1062 году Оттон принимает участие в государственном перевороте в Кайзерверте, подготовившего конец регентству императрицы.

В 1063 году по поручению имперского правительства Оттон провел успешный военный поход в Венгрию по восстановлению на троне короля Шоломона, который был помолвлен на сестре Генриха IV.

Получив реальную власть, Генрих IV начал собирать потерянные в период регентства немецкие земли в районе горного массива Гарца (территория современной Нижней Саксонии, Саксонии-Анхальта и Тюрингии). В период с 1065 по 1074 год он заложил несколько городов, куда приглашал министериалов из Швабии, рассматривая их как главную опору в дальнейшей борьбе за возврат потерянных земель и объединение королевства.

В 1070 году Генрих IV выступил против Оттона Нортхеймского, чьи владения и лен представляли собой препятствие для проведения политики короля по восстановлению и расширению имперских владений в тюрингено-саксонском регионе. Обвинив Оттона в планировании покушения на короля, его вызвали на поединок в Гослар. Но когда он потребовал в качестве условия приезда гарантии неприкосновенности и, не получив их, не явился на поединок, то был поставлен вне закона и смещен. Герцогство Бавария было передано Вельфу IV, бывшему зятю Оттона.

Оттон Нортхеймский в союзе с Магнусом Биллунгом, сыном саксонского герцога, вступил в борьбу. Но в начале 1071 года оба вынудены были подчиниться и были заключены королём под стражу. Через год, по ходатайству Адальберта Бременского, король помиловал Оттона, освободив его из заключения (1072). Оттон вынужден был уступить королю часть своего имперского ленного владения, но частично получил обратно свой аллод. Тот факт, что после освобождения Оттона Генрих все еще удерживал под стражей герцога Саксонии Магнуса, хотя его отец Ордульф умер в марте 1072 года, вызвал новое недовольство в Саксонии.

Когда в 1073 году Генрих поднял саксов в поход против поляков, саксонские князья потребовали устранения нарушений и организовали в июле в Хётенслебене (под Хальденслебеном) настоящий заговор. Наряду с Оттоном Нортхеймским руководителями все активнее выступали архиепископ Вернер Магдебургский и епископ Бурхард II Хальберштадский. Поскольку король не дал посланникам определенного ответа, войско во главе с Оттоном Нортхеймским и Бурхардом Хальберштадским подошло к Гарцбургу, где находился король. Повстанческое движение охватило всю восточную Саксонию и Тюрингию. В руки противников короля перешла также часть крепостей. Генриху IV удалось бежать из осажденного города в августе 1073 года и укрыться в Вормсе.

Зимой 1073/74 года король с небольшим войском двинулся в Саксонию, но оказался недостаточно силен, чтобы позволить себе военное столкновение. Он решился на переговоры, во время которых ему удалось добиться посредничества Оттона Нортхеймского в обмен на обещание вернуть Баварию. По Герстунгенскому миру (2 февраля 1074 года) Генрих был вынужден в полной мере признать требования саксов, пообещав разрушить построенные укрепления-бурги.

Летом 1075 года Генрих IV с имперским войском, при котором находились многие духовные и светские князья, вторгся в Саксонию и 9 июня 1075 года под Гомбургом на реке Унструт полностью разбил восставших саксонцев. Но мирные переговоры сорвались из-за поставленных им условий.

Осенью 1075 года король отправился в Саксонию с новым ополчением, предводители саксов безоговорочно подчинились своему государю, объявив о капитуляции в Шпире (под Зондерсхаузеном) (октябрь 1075 года). Они были заключены под стражу, их имущество отошло к короне, а королевские бурги были восстановлены. Только Оттону Нортхеймскому, с которым во время последних боев было достигнуто соглашение, выпала лучшая участь. Король попытался склонить его на свою сторону, вернув ему свободу и сделав наместником в Саксонии.

После отлучения Генриха IV от церкви в 1076 году князья южной Германии вошли в оппозицию королю. В это же время в Саксонии вновь разгорается восстание, к которому примкнул Оттон Нортхеймский. Несмотря на то, что отлучение с Генриха было снято, 15 марта 1077 года мятежные духовные и светские князья на съезде в Форххейме объявили Генриха IV низложенным и избрали королём Рудольфа Швабского, мужа одной из сестер Генриха IV.

Рейнские города, в которые Рудольф пытался вступить, были против него; в Майнце он был принят недружелюбно, Вормс отказался впустить его, и даже прежние союзники покинули его. Генрих IV на приглашение папы отправиться в Форхгейм ответил, что его удерживают дела в Италии. Однако, когда Генрих после снятия с него отлучения от церкви возвратился в Германию, в Регенсбурге под его началом собралось 12-тысячное войско, на его сторону перешло так много графов и епископов, что Рудольф был вынужден отступить из Южной Германии в Саксонию, где старая вражда саксонцев к королю снискала ему симпатию. Баварцы, швабы и франки поддержали Генриха. Оттон Нортхеймский, как и прежде, оставался одним из ведущих деятелей антикоролевской партии в Германии.

В октябре 1080 года Генрих IV вторгается в Тюрингию, дойдя до реки Эльстер, но здесь его настиг антикороль Рудольф Швабский вместе с Оттоном Нортхеймским, принудив к битве на неудобной заболоченной местности. 15 октября 1080 года в сражении на реке Эльстер (близ Мерзебурга) Генрих потерпел поражение, но Рудольф Швабский потерял в бою правую руку и на следующий день умер. В лагере немецкой оппозиции сначала не могли прийти к единому мнению относительно нового кандидата, поскольку Оттон Нортхеймский столкнулся с сопротивлением южнонемецких князей. Лишь 6 августа 1081 года был избран новый антикороль. Саксами и швабами был выбран малоизвестный и незначительный князь, граф Герман Зальмский. Во время отсутствия Генриха IV, отправившегося весной 1081 года с войском в Италию, в Германии продолжалась борьба. Со смертью Оттона Нортхеймского в 1083 году противники короля потеряли своего предводителя. Влияние антикороля Германа фон Зальма не распространялось дальше Саксонии.

Брак и дети

Жена — с 1053 года Рихенца, дочь Отто II, герцога Швабского и пфальцграфа Лотарингии, вдова Германа III (ум. 1052/53), графа фон Верл.

• Этелинда, брак:
  1. (1062) Вельф IV (ум. 1101) (развод в 1070)
  2. Герман фон Кальвеланге (ум. 1082)
• Ида (ум. ок. 1103), брак — Тимо (до 1034—1091/1118), граф Брены и Веттина
• Генрих Толстый (ок. 1055—1101), маркграф Фризии.
• Зигфрид III (ум. 1107), граф фон Бойнебург, граф в Гессегау, Нетагау и Иттергау, фогт Корвея и Нортхейма.
• Куно (ум. 1103), граф фон Бейхлинген.
• Матильда, брак — Конрад II фон Верл-Арнсберг (ум. 1092)

Литература

• Бульст-Тиле Мария Луиза, Йордан Карл, Флекенштейн Йозеф. Священная Римская империя: эпоха становления / Пер. с нем. Дробинской К.Л., Неборской Л.Н. под редакцией Ермаченко И.О. — СПб.: Евразия, 2008. — 480 с. — 1000 экз. — ISBN 978-5-8071-310-9.
• Гельмольд фон Бозау. Славянская хроника ([www.vostlit.info/Texts/rus/Gelmold/framegel2.htm Книга 1. Гл.21—40)]

Ссылки

• [www.vostlit.info/Texts/rus17/Ann_Magdeb/frametext3.htm Магдебургские анналы]

Отрывок, характеризующий Оттон Нортхеймский

– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.