Офион
| Офион |
|---|
Офион (Офионей, иногда Опион, др.-греч. Ὀφίων «змей», Ὀφιονεύς) — в древнегреческой мифологии[1], Великий Змей, Король Титанов, по некоторым мифам-первый владыка Олимпа, сын и муж океаниды Евриномы[2]. По некоей версии, Уран — сын Офиона и старшей Фетиды[3].
Офион имел форму огромного змея. Согласно одной из версий греческих мифов (излагаемой Ферекидом Сиросским[4]), задолго до прихода Зевса и воцарения на Олимпе богов, там правили Офион[5] и Эвринома. По Ферекиду, Офион — противник Кроноса, отец Офионидов[6].
По некоторым мифам является, на пару со своей создательницей, Эвриномой, богом-творцом всего сущего. (Пеласгический миф.)
Когда Эвринома, богиня всего сущего, в начале творения восстала из Хаоса и обнаружила, что ей не на что опереться, она вначале отделила небо от моря, а затем, танцуя над волнами, поймала и сжала в ладонях северный ветер — и перед ней появился Офион. Чтобы согреться, Эвринома плясала все неистовей, пока не пробудилось в Офионе желание, и он обвил её божественные чресла и оплодотворил богиню.
Затем, превратившись в голубку, Эвринома снесла Мировое яйцо, Великий Змей Офион обернулся семь раз вокруг этого яйца и высиживал его. Потом яйцо раскололось и из него появилось все, что только есть на свете: солнце, луна, планеты, звезды, земля и её горы, реки, деревья, травы и живые существа.
Офион и Эвринома обосновались на Олимпе. По некоторым вариантам мифа, Офион обидел её, объявив себя творцом Вселенной. За это ударила она его пяткой по голове, выбила ему все зубы и изгнала в мрачные подземные пещеры,где он беззубо шипит, прельщая неокрепшие души. (Здесь выступает как антигерой созидательного мифа, обозначается как сила, противополярная богине, возможно, более поздний вариант мифа.)
Однако затем они уступили Олимп титанам Кроносу и Рее и были низвергнуты в Тартар. (По иным источникам, в глубь Океана.)
Офион боролся с Кроносом врукопашную[7].
Кронос сверг его и стал править на Олимпе.
Напишите отзыв о статье "Офион"
Литература
- Лукиан. Трагоподагра, 100.
- Нонн. Деяния Диониса, II 573; VIII 161; XII 44; XLI 352.
Примечания
- ↑ Любкер Ф. Реальный словарь классических древностей. М., 2001. В 3 т. Т.2. С.493
- ↑ Аполлоний Родосский. Аргонавтика I 500
- ↑ Первый Ватиканский мифограф III 1, 1
- ↑ Примечания Н. А. Чистяковой в кн. Аполлоний Родосский. Аргонавтика. М., 2001. С.184
- ↑ Ликофрон. Александра 1194
- ↑ Ферекид Сирский, фр. В4 Дильс-Кранц
- ↑ Схолии к Ликофрону. Александра 1191 // Примечания Н. А. Чистяковой в кн. Аполлоний Родосский. Аргонавтика. М., 2001. С.184
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Офион
Князь Андрей остановился в Брюнне у своего знакомого, русского дипломата .Билибина.
– А, милый князь, нет приятнее гостя, – сказал Билибин, выходя навстречу князю Андрею. – Франц, в мою спальню вещи князя! – обратился он к слуге, провожавшему Болконского. – Что, вестником победы? Прекрасно. А я сижу больной, как видите.
Князь Андрей, умывшись и одевшись, вышел в роскошный кабинет дипломата и сел за приготовленный обед. Билибин покойно уселся у камина.
Князь Андрей не только после своего путешествия, но и после всего похода, во время которого он был лишен всех удобств чистоты и изящества жизни, испытывал приятное чувство отдыха среди тех роскошных условий жизни, к которым он привык с детства. Кроме того ему было приятно после австрийского приема поговорить хоть не по русски (они говорили по французски), но с русским человеком, который, он предполагал, разделял общее русское отвращение (теперь особенно живо испытываемое) к австрийцам.
Билибин был человек лет тридцати пяти, холостой, одного общества с князем Андреем. Они были знакомы еще в Петербурге, но еще ближе познакомились в последний приезд князя Андрея в Вену вместе с Кутузовым. Как князь Андрей был молодой человек, обещающий пойти далеко на военном поприще, так, и еще более, обещал Билибин на дипломатическом. Он был еще молодой человек, но уже немолодой дипломат, так как он начал служить с шестнадцати лет, был в Париже, в Копенгагене и теперь в Вене занимал довольно значительное место. И канцлер и наш посланник в Вене знали его и дорожили им. Он был не из того большого количества дипломатов, которые обязаны иметь только отрицательные достоинства, не делать известных вещей и говорить по французски для того, чтобы быть очень хорошими дипломатами; он был один из тех дипломатов, которые любят и умеют работать, и, несмотря на свою лень, он иногда проводил ночи за письменным столом. Он работал одинаково хорошо, в чем бы ни состояла сущность работы. Его интересовал не вопрос «зачем?», а вопрос «как?». В чем состояло дипломатическое дело, ему было всё равно; но составить искусно, метко и изящно циркуляр, меморандум или донесение – в этом он находил большое удовольствие. Заслуги Билибина ценились, кроме письменных работ, еще и по его искусству обращаться и говорить в высших сферах.
Билибин любил разговор так же, как он любил работу, только тогда, когда разговор мог быть изящно остроумен. В обществе он постоянно выжидал случая сказать что нибудь замечательное и вступал в разговор не иначе, как при этих условиях. Разговор Билибина постоянно пересыпался оригинально остроумными, законченными фразами, имеющими общий интерес.
