Офир, Шайке

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Шайке Офир
ивр.שייקה אופיר‏‎
Имя при рождении:

Иешаяху Гольдштейн

Профессия:

актёр, режиссёр

Годы активности:

1946—1987

Амплуа:

мим, комик

Театр:

Камери, Габима

Иешаяху (Шайке) Офи́р (ивр.ישעיהו (שייקה) אופיר‏‎, настоящая фамилия Гольдштейн, גולדשטיין; 4 ноября 1929, Иерусалим — 17 августа 1987, Тель-Авив) — израильский театральный и киноактёр, мим, режиссёр и сценарист. Ученик Марселя Марсо, основатель студии пантомимы театра «Камери», как киноактёр больше всего известный заглавной ролью в комедии «Полицейский Азулай». Лауреат ряда национальных театральных и кинопремий, в том числе трёхкратный лауреат премии «Скрипка Давида». Имя Шайке Офира с 2004 года носит премия Израильской академии кино.





Биография

Иешаяху Гольдштейн родился в 1928 году в ашкеназской семье, три поколения проживающей в ультраортодоксальном квартале Иерусалима Эвен-Иехошуа. В детстве выучил идиш, ладино, французский и арабский языки, на которых разговаривали в его окружении, а также освоил сефардское произношение на иврите, чтобы не отличаться от одноклассников[1].

Учился в школе Всемирного еврейского союза, в 1946 году вступил в «Пальям» (военно-морской отряд «Пальмаха»). С 1948 года занимался в студии при театре «Ха-Охель» и дебютировал на сцене этого театра в эпизодической роли в постановке «Грозы» Александра Островского. В ходе Войны за независимость Израиля, сопровождая автоколонны, идущие в осаждённый Иерусалим, устраивал для сослуживцев импровизированные концерты, один из которых увидел командующий «Пальмаха» Игаль Алон. По рекомендации Алона при деятельном участии Шайке был создан армейский ансамбль «Чизбатрон», просуществовавший до 1950 года. В составе этого ансамбля Шайке выступал как солист, режиссёр и автор реприз[2]. Во время военной службы по совету товарища по ансамблю, поэта Хаима Хефера, Шайке Гольдштейн поменял своё имя, звучавшее «слишком по-галутному», на Офир[1].

В 1950 году, по окончании службы, Офир отправился во Францию, где провёл три с половиной года. В Париже он учился искусству пантомимы у Этьена Декру и Марселя Марсо и выступал в составе труппы Марсо «Содружество мимов». Вернувшись в Израиль, присоединился к труппе театра «Камери», при котором создал студию пантомимы[2][3]. Студия Офира успела осуществить две постановки в 1954 и 1955 годах, после чего была распущена руководством театра[4]. Одновременно Офир играл и в спектаклях основной труппы «Камери», в том числе отличившись в постановке водевиля «Соломенная шляпка» Э. Лабиша в 1956 году[2].

В ходе Синайской кампании 1956 года Офир выступал с фронтовыми концертами перед солдатами АОИ. В конце того же года он уехал в США, куда был приглашён американским певцом и комиком Л. Гульдом для выступлений в нью-йоркском ночном клубе. В США Офир пробыл до 1961 года, выступая в том числе в дуэте с Марлен Дитрих и гастролируя по всей стране. Он также принял участие в концерте в честь юбилея ООН[2].

В Израиле Офир продолжил театральную карьеру, выступая в том числе в театре-кабаре «Хамам» (моноспектакль «Человек, который смеётся»), в театрах «Ха-Охель» («Мнимый больной» Мольера) и «Габима» (профессор Хиггинс в мюзикле «Моя прекрасная леди»)[2]. С 1964 по 1968 год он был первым режиссёром, автором текстов и пресс-секретарём популярного комедийного трио «Ха-гашаш ха-хивер» («Бледнолицый следопыт»)[4]. С середины 1960-х годов активно снимался в израильских кинофильмах, из которых самым удачным стал вышедший в 1971 году «Полицейский Азулай» Эфраима Кишона. Фильм, в котором Офир сыграл заглавную роль полицейского-недотёпы Авраама Азулая, завоевал «Золотой глобус» и Международный телевизионный приз на кинофестивале в Монте-Карло[2], а также был номинирован на «Оскар»[1]. В 1977 году Офир выступил в качестве сценариста и режиссёра в фильме «Пятьсот тысяч по-чёрному», который, однако, не преуспел в прокате[2]. В общей сложности снялся в 28 кинофильмах[3].

Шайке Офир был дважды женат — сперва на певице и актрисе Охеле Халеви, также участнице ансамбля «Чизбатрон» и дочери основателя театра «Ха-Охель» Моше Халеви; а затем на Лидии Шумахер, дочери израильского комика Исраэля Шумахера. От каждого брака у Офира было по сыну и дочери[4]. Старший сын Шайке, Ади (Эльад) Офир, и дочь от второго брака, Керен, также стали актёрами[5].

В 1987 году Офир, выступавший в спектакле театра «Габима» «Король Матиуш Первый» по произведению Януша Корчака, потерял сознание на сцене. У него был диагностирован рак лёгких. Шайке Офир умер в августе того же года[1].

Признание заслуг

За свою театральную и кинематографическую карьеру Шайке Офир был отмечен многочисленными наградами. В 1974 году он получил приз Цфатского кинофестиваля как лучший актёр, в 1981 году - приз Израильского союза актёров (АМИ) за достижения карьеры в театре, пантомиме и кино, а в 1981 году — премию имени Меира Маргалита[4]. Роли в кино принесли Офиру три приза «Скрипка Давида», присуждавшихся газетой «Едиот Ахронот»[3].

В Интернет-опросе, проходившем в Израиле, Офир был назван 33-м в списке величайших израильтян. В 2004 году в его честь была названа премия Израильской киноакадемии «Офир»[3].

Напишите отзыв о статье "Офир, Шайке"

Примечания

  1. 1 2 3 4 Алон Гур-Арье. [www.ynet.co.il/articles/0,7340,L-4266606,00.html Шайке Офир: израильтянин, который смешил весь мир] (иврит). Ynet (10 августа 2012). Проверено 23 июля 2016.
  2. 1 2 3 4 5 6 7 [www.eleven.co.il/article/13117 Офир Шайке] — статья из Электронной еврейской энциклопедии
  3. 1 2 3 4 [www.jewishvirtuallibrary.org/jsource/biography/ShaikeOphir.html Shaike Ophir]. Jewish Virtual Library. Проверено 23 июля 2016.
  4. 1 2 3 4 Шимон Лев-Ари. [www2.tau.ac.il/theatre/view_pritim.asp?id=86 Офир (Гольдштейн) Шай (Иешаяху) Шайке] (иврит). Справочник «Сто лет еврейского театра». Проверено 23 июля 2016.
  5. [www.imdb.com/name/nm0649090/bio?ref_=nm_ov_bio_sm Биография]  (англ.) на сайте IMDB

Ссылки

Внешние видеофайлы
Это всё люди
(на сайте учебного ТВ Израиля)
[23tv.co.il/79-he/Tachi.aspx?id=5519&programId=230 Выпуск 22 — Шайке Офир (ведущие Моди Бар-Он и Эфраим Кишон)]
  • [www.eleven.co.il/article/13117 Офир Шайке] — статья из Электронной еврейской энциклопедии
  • [www.jewishvirtuallibrary.org/jsource/biography/ShaikeOphir.html Shaike Ophir]. Jewish Virtual Library. Проверено 23 июля 2016.
  • Шимон Лев-Ари. [www2.tau.ac.il/theatre/view_pritim.asp?id=86 Офир (Гольдштейн) Шай (Иешаяху) Шайке] (иврит). Справочник «Сто лет еврейского театра». Проверено 23 июля 2016.
  • Шайке Офир (англ.) на сайте Internet Movie Database

Отрывок, характеризующий Офир, Шайке

– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
– C'est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что вы сказали,] – сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам полковника и одобрительно закивал головой.
– Вот это славно, – сказал он.
– Настоящэ й гусар, молодой человэк, – крикнул полковник, ударив опять по столу.
– О чем вы там шумите? – вдруг послышался через стол басистый голос Марьи Дмитриевны. – Что ты по столу стучишь? – обратилась она к гусару, – на кого ты горячишься? верно, думаешь, что тут французы перед тобой?
– Я правду говору, – улыбаясь сказал гусар.
– Всё о войне, – через стол прокричал граф. – Ведь у меня сын идет, Марья Дмитриевна, сын идет.
– А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На всё воля Божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении Бог помилует, – прозвучал без всякого усилия, с того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.
– Это так.
И разговор опять сосредоточился – дамский на своем конце стола, мужской на своем.
– А вот не спросишь, – говорил маленький брат Наташе, – а вот не спросишь!
– Спрошу, – отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери:
– Мама! – прозвучал по всему столу ее детски грудной голос.
– Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и отрицательный жест головой.
Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…