Офицер и смеющаяся девушка
| |
| Ян Вермеер | |
| Офицер и смеющаяся девушка. ок. 1657 | |
| нидерл. De soldaat en het lachende meisje | |
| Холст, масло. 50.48 × 46.04 см | |
| Коллекция Фрика, Нью-Йорк, США | |
«Офицер и смеющаяся девушка» — картина нидерландского художника Яна Вермеера, созданная между 1655 и 1660 годами. В настоящее время находится в Коллекции Фрика в Нью-Йорке.
Картина выполнена в типичном для Вермеера стиле. Женщина в жёлтом платье, свет из открытого окна слева, большая карта на стене — все эти элементы встречаются на других картинах художника, но здесь появляется мужчина, сидящий за столом. Большинство искусствоведов, различно трактующих картину, сходятся в том, что Вермеера вдохновила «Сводница» Геррита ван Хонтхорста, и что перспектива картины создана с помощью камеры-обскуры.
Главным персонажем картины является девушка, чьё лицо освещено прямым мягким светом. Она имеет сходство с женой Вермеера, Катариной Болнес, которая, как считается, позировала для многих его картин. Рентгеновские снимки показали, что Вермеер планировал изобразить женщину с большим белым воротничком, который скрывал бы большую часть платья[1], а чепчик, закрывающий голову целиком, был увеличен, чтобы сконцентрировать внимание зрителя на выражении её лица. Платье с тесьмой, которое можно увидеть и на других картинах Вермеера, называлось «скорт» и служило обычной повседневной одеждой. Синий передник, надетый поверх платья и частично скрытый в тени стола, также был широко распространён. По одежде искусствоведы делают вывод, что визит офицера оказался неожиданным для девушки, занимавшейся до его прихода домашними делами[1]. Девушка держит бокал, обычно предназначавшийся для белого вина, более дорогого, чем пиво, что должно подчёркивать её достаток.
Офицер изображён в красном плаще и дорогой шляпе, указывающих на его состоятельность и высокое звание. Широкополая шляпа из бобрового меха предназначена для суровых погодных условий, с дождём и снегом. Материал для таких шляп завозился из Новых Нидерландов, находившихся под управлением Голландской Вест-Индской компании[2]. Красный цвет одежды ассоциируется с могуществом и страстью, что придаёт картине эмоционально-романтический настрой. Об офицерском звании свидетельствует также чёрная перевязь. Несмотря на то, что главным персонажем является девушка, крупная фигура офицера бросается в глаза первой. Его присутствие добавляет композиции драматичность и загадочность. Этот художественный приём, с помещением объекта на передний план для усиления глубины фона, называется репуссуар. Такую технику часто использовал Караваджо, и Вермеер мог позаимствовать её из картин караваджистов.
Сущность беседы между девушкой и офицером неизвестна. Большинство искусствоведов считает, что сцена показывает безобидные и целомудренные ухаживания офицера. Однако другие видят в улыбке девушки и её протянутой левой ладони намёк на то, что речь идёт об оказании услуг интимного характера.
Карты, воспроизведённые с подробнейшей детальностью, появляются в целом ряде картин Вермеера, что свидетельствует об его особом интересе к картографии. Считается, что в «Офицере и смеющейся девушке» показана карта Голландии и Западной Фрисландии Балтазара Флориса ван Беркенрода, которую можно увидеть на двух других картинах Вермеера. Не сохранившаяся до наших дней, карта известна по архивным источникам и второму её изданию, опубликованному Виллемом Блау в 1621 году[3].
Окно и освещение сцены характерны для ряда других работ Вермеера (скорее всего потому, что таким же было освещение в мастерской художника). Окно, практически аналогичное окнам в «Девушке, читающей письмо у открытого окна» и «Молочнице», выполнено Вермеером с большой тщательностью и вниманием к деталям. За ним видна лишь часть стены и неясные тени, так как Вермеер никогда не позволял зрителю заглянуть из своих картин во внешний мир.
Некоторые искусствоведы считают, что работая над перспективой картины, Вермеер использовал камеру-обскуру[4]. Вместо применения математических расчётов или точки схода, он мог оценивать относительные размеры натурщиков с помощью данного механического устройства. Исторических свидетельств, подтверждающих эту версию, не существует, но безупречно выдержанная перспектива во многих картинах Вермеера, включая «Офицера и смеющуюся девушку», даёт основания предполагать такую возможность.
Напишите отзыв о статье "Офицер и смеющаяся девушка"
Примечания
Отрывок, характеризующий Офицер и смеющаяся девушка
– Да, ma chere, – сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. – Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика: идет в военную службу, ma chere. А уж ему место в архиве было готово, и всё. Вот дружба то? – сказал граф вопросительно.– Да ведь война, говорят, объявлена, – сказала гостья.
– Давно говорят, – сказал граф. – Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chere, вот дружба то! – повторил он. – Он идет в гусары.
Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.
– Совсем не из дружбы, – отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. – Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.
Он оглянулся на кузину и на гостью барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения.
– Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? – сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
– Я уж вам говорил, папенька, – сказал сын, – что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую, – говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью барышню.
Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.
– Ну, ну, хорошо! – сказал старый граф, – всё горячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, – прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к молодому Ростову:
– Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без вас, – сказала она, нежно улыбаясь ему.
Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. – В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.
– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. – Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.
