Офицер конных егерей императорской гвардии, идущий в атаку
| |
| Теодор Жерико | |
| Офицер конных егерей императорской гвардии, идущий в атаку. 1812 | |
| Officier de chasseurs à cheval de la garde impériale chargeant | |
| Холст, масло. 292 × 194 см | |
| Лувр, Париж | |
«Офицер конных егерей императорской гвардии, идущий в атаку» (фр. Officier de chasseurs à cheval de la garde impériale chargeant) — конный портрет, написанный Теодором Жерико в 1812 году. Первоначальное название — Portrait du lieutenant M. D. («Портрет лейтенанта М. Д.») — под ним картина была выставлена в Парижском салоне 1812 года.
На картине изображен офицер полка конных егерей Императорской гвардии верхом на вставшей на дыбы лошади. Композиция портрета имеет сходство с композицией картины Давида «Наполеон на перевале Сен-Бернар» (1801). По мнению исследователей, картина была написана Жерико в течение всего пяти недель. В настоящее время полотно хранится в Лувре (Париж).
История создания
По сообщению Шарля Клемана, биографа Жерико, замысел картины возник у последнего, при виде на дороге в Сен-Клу лошади, вставшей на дыбы. Однако, вероятно, произведение явилось плодом долгих размышлений и систематической работы: в так называемом Альбоме Зубалова (альбом набросков художника, ныне — в собрании Лувра) имеются зарисовки лошадей, вставших на дыбы, выполненные с натуры или при изучении древнеримских саркофагов. Несколько живописных штудий Жерико представляют вздыбившуюся белую лошадь во время грозы — их композиционные построения близки композиции «Офицера конных егерей…». На его копиях картин старых мастеров (Ван Дейка, Рубенса) и современника Жерико Гро (одного из лучших французских мастеров из тех, кто писал лошадей) также есть мотивы лошадей, вставших на дыбы[1].
Сохранилась лишь часть из двух десятков эскизов, исполненных Жерико для «Офицера конных императорских егерей…» В карандашных набросках к картине персонаж держит знамя, первый план занимает разбитая пушка. В первых живописных эскизах всадник движется справа налево, впоследствии Жерико «переворачивает» композицию, и уже на большом полотне движение развивается в другую сторону — подобный приём впоследствии художник повторял и при работе над другими картинами[2].
Родственник лейтенанта Робера Дьедонне, Жак-Огюстен Дьедонне, учился у Гро и Бозио, вероятно, через него Жерико познакомился с героем своей первой большой картины. Стиль эскиза «Портрет лейтенанта Робера Дьедонне» (Байонна, Музей Бонна), по мнению искусствоведа Клаус Бергер[de], «находится между Гойей и Мане». Позднее, так как лейтенант в силу занятости не мог тратить много времени на позирование, художнику моделью служил их общий знакомый. Перенося облик Дьедонне в окончательный вариант, Жерико уменьшил портретное сходство с оригиналом, «дал несколько идеализированный, а главное, эмоционально другой образ»[3].
Композиция
Художник опустил линию горизонта, и поэтому фигура офицера верхом занимает верхнюю часть полотна. Сквозь дым пожарищ прорывается солнечный луч и освещает наполовину лошадь и всадника. Офицер обернулся назад, в опущенной руке он держит обнажённую саблю. Движение направлено по диагонали, в глубь картины, однако разворот фигуры всадника в противоположную сторону мешает зрителю ощутить перспективное сокращение. На дальнем плане кавалерия атакует батарею противника, слева видно очертание головы другой лошади[4].
Жерико до того времени не писал больших парадных портретов, но, для новичка, он на удивление удачно овладел материалом. Солидные размеры полотна усиливают его представительность, однако, как отмечает Турчин, картина при этом не становится «декоративным панно», как это случилось с полотном Давида «Наполеон на перевале Сен-Бернар». Персонаж верхом на лошади показан в полный рост — картина похожа на «Портрет полковника Фурнье-Сарловеза» Гро, созданный в то же время, однако концепция «Офицера…» была сложнее. Художник показал солдата в напряжении битвы, в критический момент, когда всё готово измениться. По словам А. Эфроса, это не парадная героика, это героика «почти пароксическая, самоуничтожающаяся». Однако броская поза, отсутствие жеста, подобающего ситуации (Жерико, отказавшись от «говорящего» жеста «старой системы», не предложил ничего нового), холодное спокойствие героя резко диссонируют с тревожной обстановкой боя. Впоследствии Жерико уже не будет допускать таких промахов[5].
Холодные цвета, которыми обыкновенно изображались дальние планы, Жерико выносит вперёд, освещая их солнечным лучом. Тёплыми тонами прописаны фон и тени. Живописная фактура полотна обобщённа, красочные переходы выполнены с тонкой нюансировкой[6].
Парижский салон
Картина была выставлена в Салоне 1812 года, её заметили и оценили критики. Полотно похвалил М.-Б. Бутар, Ж. Дюрдан в «Галери де Пейнтюр франсэз» назвал его автора «быть может, лучшим из всех наших живописцев», а Ш.-П. Ландор советовал «больше сдерживать кисть». На картину обратил внимание сам Давид[7].
«Офицер…» выставлялся и на Салоне 1814 года вместе с другой работой художника — «Раненым кирасиром, покидающем поле боя» (Париж, Лувр). Оба произведения (в отличие от работ других художников) напоминали публике об Империи в то время, когда Наполеон уже потерял свою власть. Естественно, что на Салоне 1814 года критики либо обошли вниманием картины Жерико, либо писали о них «с оттенком плохо скрываемого раздражения»[8].
Напишите отзыв о статье "Офицер конных егерей императорской гвардии, идущий в атаку"
Примечания
- ↑ Турчин, 1982, с. 36.
- ↑ Турчин, 1982, с. 36, 38.
- ↑ Турчин, 1982, с. 38.
- ↑ Турчин, 1982, с. 38—39.
- ↑ Турчин, 1982, с. 36, 39—40.
- ↑ Турчин, 1982, с. 40.
- ↑ Турчин, 1982, с. 35—36.
- ↑ Турчин, 1982, с. 44, 53.
Литература
- Турчин В. Теодор Жерико: Монография. — М.: Изобразительное искусство, 1982. — 208 с.
Ссылки
- [cartelfr.louvre.fr/cartelfr/visite?srv=car_not_frame&idNotice=22733 Base Atlas Лувра]
Отрывок, характеризующий Офицер конных егерей императорской гвардии, идущий в атаку
– Какое врать, правда истинная.– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.
Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.
Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
