Офуда

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Офуда (яп. 御札, お札) — разновидность домашнего талисмана или амулета, получаемая в синтоистском храме. Она вешается в доме как защитный амулет (гофу, 護符). Иногда называется симпу (яп. 神符). Офуда выглядит либо как запись, содержащая имена ками и храма, либо как символ ками на полоске бумаги, дерева, ткани или металла.

Офуду полагается обновлять ежегодно, обычно перед концом года, и прикреплять к двери, столбу или потолку. Её также могут разместить в камидана — домашнем святилище. Считается, что офуда хранит семью в доме от напастей — например, болезни. Особые офуда могут размещаться в местах вроде кухни для защиты от случайного пожара. Популярную офуду дзингу-тайма (яп. 神宮大麻 дзингу: тайма) или просто тайма (大麻) получают в храме Исэ. Её делают на конопляной ткани (этот материал используется издревле).

Переносную разновидность офуды обычно называют омамори. Как правило, её выдают завёрнутой в мешочки из украшенной ткани. Омамори происходят из оммёдо и буддизма, однако позже были приняты в синтоизм. И буддистские, и синтоистские храмы выдают омамори. В отличие от офуды, используемой как семейный оберег, омамори — личный талисман.

Напишите отзыв о статье "Офуда"



Ссылки

  • wikimoon.org/index.php?title=Ofuda

Источники

  • Nelson, Andrew N., Japanese-English Character Dictionary, Charles E. Tuttle Company: Publishers, Tokyo 1999, ISBN 4-8053-0574-6
  • Masuda Koh, Kenkyusha’s New Japanese-English Dictionary, Kenkyusha Limited, Tokyo 1991, ISBN 4-7674-2015-6

Отрывок, характеризующий Офуда



Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить всо и побежать куда попало.