Охапкин, Олег Александрович

Олег Охапкин
Имя при рождении:	Охапкин Олег Александрович
Место рождения:	Ленинград, РСФСР, СССР
Род деятельности:	поэт

Оле́г Алекса́ндрович Оха́пкин (12 октября 1944, Ленинград — 30 сентября 2008, Санкт-Петербург) — русский поэт. Один из самых активных деятелей ленинградской «второй культуры» 1970—1980-х годов. Идеолог концепции «Бронзового века» русской литературы.

Биография

Родился 12 октября 1944 года в только что освобождённом от Блокады Ленинграде.

Отец — Александр Васильевич Охапкин, офицер пожарной охраны, родом из Тверской губернии. Рано оставил семью. Мать — Анна Ивановна Соколова, ткачиха. Бабушка — Ольга Григорьевна Соколова, работала в детском саду вместе с Евдокией Ивановной Горшковой, занимавшейся воспитанием Олега (из-за болезни матери) с 12 лет.

Е. И. Горшкова была в среде почитателей отца Иоанна Кронштадтского, но умеренного крыла. Она не принадлежала к тому кругу иоаннитов, которые были признаны Миссионерским съездом 1908 года сектой, не состояла в структурах этой секты более позднего времени. С подачи Д. Я. Дара, который в своё время не разобрался в этом вопросе, бытует мнение на счёт характера религиозного воспитания Олега. Оно не было фанатичным, но было в духе свободного религиозного творчества отца Иоанна Кронштадтского (как известно, последнего не очень одобрял К. П. Победоносцев, который любил в Церкви «тихих тружеников»). В юношеские годы вместе со своей воспитательницей он часто посещал монастыри, где было живо старчество.

В 1957—1958 года пел в хоре Александро-Невской лавры. В 1961 году окончил Архитектурно-художественное ремесленное училище. Затем поступил в музыкальное училище им. Мусоргского (класс вокала). Параллельно работал маляром, осветителем и статистом в Малом оперном театре (1963—1965), певцом в хоре Ленинградского радио и телевидения под управлением Г. Сандлера (1965-66). Однако, в 1966 году оставляет музыкальное училище, окончательно решив посвятить себя поэзии. В 1966 году пришел в литобъединении «Голос юности» к Давиду Яковлевичу Дару.

Служение поэзии требовало новой организации жизненного времени. Устраивается рабочим в Эрмитаж на зимнее время (1966-1970), а летом — в археологические экспедиции по Средней Азии, Архангельской области, в геофизическую экспедицию в Якутию. Конец 60-х ознаменовался судьбоносными встречами с И. Бродским и Н. Козыревым. Художественное творчество первого и научное — второго существенно повлияли на формирование собственного стиля Олега Охапкина. В 1970 году становится литературным секретарём лауреата Сталинской премии писательницы Веры Пановой (жены Д. Дара), а через год по их рекомендации был принят в профком литераторов при Союзе писателей. С открытием в 1971 году литературно-мемориального музея Ф. М. Достоевского, работал некоторое время и секретарём директора этого музея. С 1979 по 1986 — эпоха литературного подполья с непременной работой оператором газовой котельной.

За этот период подготовлены поэтические книги: «Ночное дыхание» (1966-68), «Возвращение мест» (1969), «Душа города» (1968-69), «Моление о Чаше» (1970), «Времена года» (1970-71), «Посох» (1971-72), «Высокая цель» (1973-74). В 70-е несколько стихотворений и поэтических переводов были опубликованы в официальных изданиях, однако большинство рукописей расходилось в самиздате. Стихи печатались в машинописных журналах «Обводный канал», «Часы», «37», «Вече» (Москва) и других. После публикации в альманахе «Аполлон-77» стихи Охапкина начинают печататься за рубежом: в «Антологии Голубой Лагуны», в журналах «Грани», «Время и мы». «Эхо», «Вестник РХД».

В этот период он один из самых активных участников самиздата двух столиц. В 1976 году у него на квартире состоялся первый семинар «Гумилёвские чтения» под руководством литературоведа И. Мартынова (сейчас живёт в США). В 1978 стал соредактором религиозно-философского журнала «Община» (печатный орган междугородного христианского семинара). В 1980 было возбуждено политическое дело в отношении главного редактора этого журнала В. Пореша (ст.172 УК СССР), по которому О. Охапкин проходил свидетелем. Обстоятельства этого дела сильно подорвали его психофизическое состояние. В 1984 году он впервые оказывается в психиатрической больнице. С тех пор он периодически вынужден был находиться там не всегда по медицинским показаниям.

В конце 1981 по инициативе И. Адамацкого, Б. Иванова и Ю. Новикова, по согласованию с управлением КГБ и Ленинградского отделением Союза писателей СССР создаётся «Клуб-81». Он становится членом этого Клуба в числе иных 70 представителей независимой культуры. Благодаря деятельности «Клуба-81» произошла легализация авторов самиздата. Это новое литературное образование выпускает в 1985 году в Ленинградском отделении Союза писателей сборник «Круг», в числе авторов и Охапкин. Это было его первой официальной публикацией.

Первая книга стихов (написанных в период с 1968 по 1973) вышла в 1989 году по-прежнему усилиями друзей. Её готовит в своём парижском издательстве «Беседа» философ Татьяна Горичева. Однако, в период Перестройки его стали активно печатать толстые литературные журналы «Звезда», «Нева», «Аврора».

В 1990 году вступает в Союз писателей, примкнув к его либерально-демократическому крылу под названием «Апрель»(ныне- Союз писателей СПб), что не удивило его друзей в другом православно-монархическом крыле. О. Охапкин всегда был чужд политических разборок и дружил со всеми «с кем приводил Бог дружить».

Маленький сборник стихов «Пылающая купина» 1990 года, выпущенный под эгидой Союза писателей (блок книжек вновь вступивших авторов назывался «Октава») — вершина официальной карьеры Охапкина. Последующие две книги опять издали друзья. В 1994 году к 50-летию книга поэм «Возвращение Одиссея» и к 60-летию книга «Моление о Чаше» в издательстве Дмитрия Шагина «Mitkilibris».

Усилиями его друзей-демократов была учреждена в 1995 году литературная Державинская премия, первым лауреатом которой был избран именно «православный поэт Олег Охапкин». Премия дана ему «за развитие российской оды».

Умер Олег Охапкин утром 30 сентября 2008 года в психиатрической больнице № 5, не пробыв там и суток. По уникальному стечению обстоятельств в том месте, где и родился. Ранее старинная больница у Троицкого (Измайловского) собора была родильным домом, а семья Олега жила поблизости, на Фонтанке у Египетского моста.

Отпевание состоялось в Петербурге 4 октября 2008 года в Церкви Спаса Нерукотворного Образа на Конюшенной площади. Отпевание совершили о. Константин Константинов и друг поэта о. Борис Куприянов. В этом храме отпевали А. Пушкина, О. Григорьева. Похоронен на Волковском православном кладбище (Пещерская дорожка).

Семья

Сестра — Охапкина Галина Александровна, 1945 года рождения, торговый работник.

Был женат дважды. Первая жена (с 1976 по 1981) — Елена Кимовна Кривицкая. Родилась в Минске в 1956 году. Инженер коммунального хозяйства. Дочь — Мария.

Вторая жена (с 1989 по 2004) Татьяна Ивановна Ковалькова. Родилась в Ленинграде в 1964 году. Журналист. Дочь — Ксения.

Творчество

В русской поэзии продолжил линию Державин — Тютчев, обогатив её живым языком XX века. В поэтическом пространстве 1960-х годов складывалось множество различных направлений. Были «ахматовские сироты» (Найман, Бродский, Бобышев, Рейн), «аристократы-эзотерики» (во главе с Волохонским), неодадаисты (Эрль, Миронов). Олег Охапкин и Леонид Аронзон стояли особняком. Охапкин был лидером группы, в которой проявляли интерес к архаическим поэтическим формам поэзии XVII века, к силлабике. Но они не пытались их реконструировать. Это был своеобразный авангардизм через архаизм.

Из статьи Виктора Кривулина «Петербургская спиритуальная лирика вчера и сегодня»: «В нашей среде торжествовало поздневизантийское сакральное отвращение к обыденной жизни. И этому сопутствовало завораживающе-прекрасное отвращение продуцируемого текста к самому себе, то есть к словам, его составляющим. Пытаясь воссоздать атмосферу духовных поисков 60-70-х гг., нужно иметь в виду, что никакой позднейший текстовой анализ не в состоянии передать действовавшие на протяжении четверти века творчески-разрушительные импульсы, которые усиливались эффектом „проживания сказанного“.

В этом смысле самая, пожалуй, характерная и „чистая“ фигура — Олег Охапкин. Воспитанник полуподпольных „иоаннитов“, пришедший в поэзию из церковной среды, он строил свою жизнь „по слову“, как метафору тотального сомнения в реальности собственного физического бытия. Достаточно вспомнить его поэму „Голод“ (начало 70-х). В то время он действительно голодал, но проживал это состояние не как физиологический факт, но как знак эсхатологического противостояния соблазнам окружающего „совка“. Он сам себя обрёк на голод „ради слова“, и, фиксируя своё состояние в поэтической форме, говорил фактически о „голоде словесном“, о неутолимой потребности героически подражать Богу-Слову. В этом деле подражания Христу сосновополянская хрущоба представала пещерой монаха-отшельника. И не всегда, вероятно, форма делания соответствовала высокой цели.

Любое жизненное обстоятельство, с которым сталкивался поэт, воспринималось им символически, в контексте литургии. Он чувствовал себя сораспинаемым с Богом даже в тот момент, когда вынужден был общаться с участковым милиционером или чиновником из Союза писателей».

Библиография

• Стихи. — Л.-Париж: Беседа, 1989.-175 с. Предисловие Виктора Кривулина.
• Пылающая купина. — Л.:Советский писатель, 1990. В «Октаве». — 65 с. Предисловие Владимира Кучерявкина.
• Возвращение Одиссея. — СПб.: Mitkilibris, 1994. — 80 с. Предисловие Андрея Арьева.
• Моление о Чаше.-СПб.: Mitkilibris, 2004.- 104 с. Предисловие Андрея Арьева.
• Лампада. -СПб.: Русская культура. 2010.-167 c. Предисловие Татьяны Ковальковой.
• Любовная лирика.-СПб.: Союз писателей России & Русская культура.2013.- 125 с. Предисловие Тамары Буковской.
• Философская лирика. - СПб.: Русская культура. 2014.- 155 с. Предисловие Татьяны Горичевой. Послесловие Александра Щипкова.

Публикации

АНТОЛОГИИ

• Сборник «Круг», Л., «Советский писатель», 1985, с.155-161.
• Поздние петербуржцы. СПб, «Европейский дом», 1995, с.385-397.
• Строфы века. Минск-Москва, «Полифакт», 1995, с.887.
• Петербург, Петроград, Ленинград в русской поэзии. СПб, «Лимбус Пресс», 1999, с.538.
• В Петербурге мы сойдемся снова. СПб, 1993, с.63-77.
• У Голубой Лагуны. Том 2 Б и 4 Б.
• День поэзии. Л., 1987.

ЖУРНАЛЫ

В России

• Молодой Ленинград: 1970, 1971, 1989.
• Аврора: 12 (1977), 2 (1993).
• Северная почта: 8 (1981).
• Нева: 9 (1987).
• Звезда: 7 (1991) , 4 (1993).
• Новый журнал: 4 (1991).
• Знамя: 4 (1993), 1 (2001), 3 (2002).
• Вестник новой литературы: 7 (1994), 14 (1995).

В зарубежье:

• Грани: 103 (1977), 110 (1978).
• Эхо: 1 (1979).
• Время и мы: 23 (1977), 30 (1978), 34 (1978).
• Третья волна: 5 (1979).
• Перекрестки: 3 (1979).
• Вече: 1 (1981).
• Вестник РХД: 134 (1981).
• Беседа: 2 (1984).
• Стрелец: 2 (1985).
• Согласие: 3 (1993).

Самиздат:

• «37»: 2 (1976), 3 (1977).
• Часы: 8 (1977), 33 (1981), 69 (1987).
• Обводный канал: 1 (1981), 3 (1982), 7 и 8 (1986).
• Община: 2 (1978).
• Майя: 1 (1980), 2 (1981), 3 (1987), 4 (1987), 5 (1990), 6 (1993).
• АКТ Литературный самиздат: 3 (2001).

Критики об О.Охапкине

• Щипков А. В. [www.reading-hall.ru/publication.php?id=15774 Поэзия Олега Охапкина и археоавангард] // Футурум АРТ № 1 (44), 2016.
• В.Пореш. О стихах Олега Охапкина. Журнал «Община» № 2, 1978.
• Д.Дар. Ленинград. Судьба. Поэт. Журнал «Грани» № 110, 1978.
• И.Мартынов. Рецензия на книгу «Возвращение Одиссея». «Новый журнал» № 201, 1996.
• В.Кривулин. Скромное обаяние поэзии. Цирк «Олимп» № 3,1996(о Кушнере и Охапкине).

Ссылки

• Олег Охапкин. Избранное.www.religare.ru/25_861.html
• Татьяна Ковалькова. Единое на потребу/О поэтических буднях Олега Охапкина.www.religare.ru/25_862.html
• Константин Кузьминский. The blue lagoon. [b-bbib.narod.ru/tom3b/fin.htm]
• Антология новейшей русской поэзии «У Голубой лагуны». Том 4Б [kkk-bluelagoon.ru/]
• Питерский Поребрик:Оксана Рижская. [porebrik.com/]
• Неофициальная поэзия. Круг Давида Дара. [rvb.ru/]
• Журнальный зал. [magazines.russ.ru/]
• Журнал ЗВЕЗДА .Олег ОХАПКИН. Видение Блока. Всю неделю. Солнечный денек. Высокая цель. Стихи.- С. 80. [zvezdaspb.ru/]
• Дмитрий Волчек. Только стихи. Памяти Олега Охапкина. [svobodanews.ru/]
• Олег Охапкин. Новая литературная карта России..[litkarta.ru/]
• Религия и СМИ. [religare.ru]
• Православный самиздат в Советском Союзе . [kiev-orthodox.org/]
• Поэтический альманах «Параллель». [45parallel.net/]
• Стихи Олега Охапкина. [nattch.narod.ru/okhapkin.html]
• Петербургский текст русской литературы. [novruslit.ru/spb]
• Антология одного стихотворения: Охапкин. [slovolov.ru/]
• Некролог. [idelo.ru/]
• Виктор Кривулин. Из беседы В. Кулакова с В. Кривулиным «Поэзия это разговор самого языка» [www.litkarta.ru/dossier/poeziya-eto-razgovor-samogo-yazyka/]
• Новое литературное обозрение, № 14, 1995. С. 230. [aptechka.agava.ru/]
• Виктор Кривулин. Петербургская спиритуальная лирика. [religion.russ.ru/culture/20020311-krivulin.html]
• АКТ литературный самиздат. [actsamizdat.narod.ru/]
• Открытого поэтического общества. Учредители:

Александр Ольшанский, Анатолий Васильев, Виктор Кривулин, Глеб Горбовский, Олег Охапкин. [olshansky2004.narod.ru/]

• Пять книг недели .Олег Охапкин. Моленье о Чаше. — СПб.: MITKILIBRIS, 2004, 104 с. [www.ng.ru/]
• Юрий Колкер: Ленинградский Клуб-81. [yuri-kolker.narod.ru/]
• Энциклопедия отечественного кино. [russiancinema.ru/]
• Предисловие к книге Евгения Шешолина 'Измарагд со дна Великой. [spintongues.msk.ru/]
• Михаил Берг. Academy of Russian rubbish. [www.mberg.net/]
• В. Б. Лапенков, К. К. Кузьминский и Другие. Петля самиздата [netslova.ru/]

Отрывок, характеризующий Охапкин, Олег Александрович

Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.
Но никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его. Она вспоминала всю свою жизнь с ним, и в каждом слове, поступке его она находила выражение его любви к ней. Изредка между этими воспоминаниями врывались в ее воображение искушения дьявола, мысли о том, что будет после его смерти и как устроится ее новая, свободная жизнь. Но с отвращением отгоняла она эти мысли. К утру он затих, и она заснула.
Она проснулась поздно. Та искренность, которая бывает при пробуждении, показала ей ясно то, что более всего в болезни отца занимало ее. Она проснулась, прислушалась к тому, что было за дверью, и, услыхав его кряхтенье, со вздохом сказала себе, что было все то же.
– Да чему же быть? Чего же я хотела? Я хочу его смерти! – вскрикнула она с отвращением к себе самой.
Она оделась, умылась, прочла молитвы и вышла на крыльцо. К крыльцу поданы были без лошадей экипажи, в которые укладывали вещи.
Утро было теплое и серое. Княжна Марья остановилась на крыльце, не переставая ужасаться перед своей душевной мерзостью и стараясь привести в порядок свои мысли, прежде чем войти к нему.
Доктор сошел с лестницы и подошел к ней.
– Ему получше нынче, – сказал доктор. – Я вас искал. Можно кое что понять из того, что он говорит, голова посвежее. Пойдемте. Он зовет вас…
Сердце княжны Марьи так сильно забилось при этом известии, что она, побледнев, прислонилась к двери, чтобы не упасть. Увидать его, говорить с ним, подпасть под его взгляд теперь, когда вся душа княжны Марьи была переполнена этих страшных преступных искушений, – было мучительно радостно и ужасно.
– Пойдемте, – сказал доктор.
Княжна Марья вошла к отцу и подошла к кровати. Он лежал высоко на спине, с своими маленькими, костлявыми, покрытыми лиловыми узловатыми жилками ручками на одеяле, с уставленным прямо левым глазом и с скосившимся правым глазом, с неподвижными бровями и губами. Он весь был такой худенький, маленький и жалкий. Лицо его, казалось, ссохлось или растаяло, измельчало чертами. Княжна Марья подошла и поцеловала его руку. Левая рука сжала ее руку так, что видно было, что он уже давно ждал ее. Он задергал ее руку, и брови и губы его сердито зашевелились.
Она испуганно глядела на него, стараясь угадать, чего он хотел от нее. Когда она, переменя положение, подвинулась, так что левый глаз видел ее лицо, он успокоился, на несколько секунд не спуская с нее глаза. Потом губы и язык его зашевелились, послышались звуки, и он стал говорить, робко и умоляюще глядя на нее, видимо, боясь, что она не поймет его.
Княжна Марья, напрягая все силы внимания, смотрела на него. Комический труд, с которым он ворочал языком, заставлял княжну Марью опускать глаза и с трудом подавлять поднимавшиеся в ее горле рыдания. Он сказал что то, по нескольку раз повторяя свои слова. Княжна Марья не могла понять их; но она старалась угадать то, что он говорил, и повторяла вопросительно сказанные им слона.
– Гага – бои… бои… – повторил он несколько раз. Никак нельзя было понять этих слов. Доктор думал, что он угадал, и, повторяя его слова, спросил: княжна боится? Он отрицательно покачал головой и опять повторил то же…
– Душа, душа болит, – разгадала и сказала княжна Марья. Он утвердительно замычал, взял ее руку и стал прижимать ее к различным местам своей груди, как будто отыскивая настоящее для нее место.
– Все мысли! об тебе… мысли, – потом выговорил он гораздо лучше и понятнее, чем прежде, теперь, когда он был уверен, что его понимают. Княжна Марья прижалась головой к его руке, стараясь скрыть свои рыдания и слезы.
Он рукой двигал по ее волосам.
– Я тебя звал всю ночь… – выговорил он.
– Ежели бы я знала… – сквозь слезы сказала она. – Я боялась войти.
Он пожал ее руку.
– Не спала ты?
– Нет, я не спала, – сказала княжна Марья, отрицательно покачав головой. Невольно подчиняясь отцу, она теперь так же, как он говорил, старалась говорить больше знаками и как будто тоже с трудом ворочая язык.
– Душенька… – или – дружок… – Княжна Марья не могла разобрать; но, наверное, по выражению его взгляда, сказано было нежное, ласкающее слово, которого он никогда не говорил. – Зачем не пришла?
«А я желала, желала его смерти! – думала княжна Марья. Он помолчал.
– Спасибо тебе… дочь, дружок… за все, за все… прости… спасибо… прости… спасибо!.. – И слезы текли из его глаз. – Позовите Андрюшу, – вдруг сказал он, и что то детски робкое и недоверчивое выразилось в его лице при этом спросе. Он как будто сам знал, что спрос его не имеет смысла. Так, по крайней мере, показалось княжне Марье.
– Я от него получила письмо, – отвечала княжна Марья.
Он с удивлением и робостью смотрел на нее.
– Где же он?
– Он в армии, mon pere, в Смоленске.
Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
– Да, – сказал он явственно и тихо. – Погибла Россия! Погубили! – И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
– Надень твое белое платье, я люблю его, – говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.
Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.