Охлупин, Игорь Леонидович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Игорь Леонидович Охлупин
Профессия:

актёр

Годы активности:

c 1960 по н.в.

Награды:

Игорь Леони́дович Охлу́пин (род. 17 сентября 1938) — российский актёр театра и кино. Народный артист РСФСР (1988).





Биография

Игорь Охлупин родился в семье актёра Леонида Охлупина, почётного гражданина Свердловска. В 1960 году окончил Высшее театральное училище им. Б. В. Щукина (ученик Веры Львовой) и в том же году был принят в труппу Театра им. Вл. Маяковского, который в то время возглавлял Николай Охлопков[1]. Дебют, правда, состоялся на телевидении — в телеспектакле «Янтарное ожерелье» по пьесе Н. Погодина, где начинающий актёр стал партнёром Юлии Борисовой; в театре Охлупин на протяжении ряда лет играл небольшие роли, нередко без слов, в основном вводы в старые спектакли. Тем не менее даже в небольших ролях молодого актёра запоминали зрители и отмечали критики. Первую большую роль Игорь Охлупин получил в 1966 году — в спектакле «Царь Эдип» по трагедии Софокла; его Эдип стал главным достоинством не имевшего успеха спектакля[2].

В 1967 году художественным руководителем Театра им. Маяковского был назначен Андрей Гончаров, и очень скоро Охлупин стал одним из ведущих актёров театра. Среди лучших ролей молодого Охлупина — Морозко в спектакле Марка Захарова «Разгром» (1969), ставшем одним из самых популярных московских спектаклей того времени.

Актёр безупречно органичный, Игорь Охлупин, как отмечала критик Нина Велехова, «любит тех, кого играет» и умеет расположить к ним зрителей[3]; среди лучших его ролей — Сергей Серёгин в «Иркутской истории» А. Н. Арбузова, Ераст Громилов в «Талантах и поклонниках» А. Н. Островского, Тригорин в чеховской «Чайке», из более поздних — Фрол Федулыч Прибытков в «Жертве века» и Он в «Старомодной комедии» А. Арбузова.

Семья

Игорь Охлупин был женат на актрисе Наталье Вилькиной; дочь — Алёна Охлупина, актриса Малого театра.

Признание и награды

Творчество

Театральные работы

Театр им. Вл. Маяковского

Театральное товарищество Олега Меньшикова

Работы на телевидении

1969 - "Здравствуйте, наши папы!" (телевизионный спектакль) - учитель

  • 1971-1972 — «День за днём» М. Анчарова (телевизионный спектакль) — Николай Андреевич Пахомов
    • Январь, 29-е. Суббота (10-я серия)
    • Февраль, 21-е. Понедельник (11-я серия)
    • Апрель, 14-е. Четверг (13-я серия)
    • Сентябрь, 24-е. Воскресенье (15 серия)
    • Октябрь, 29-е. Суббота (16 серия)
    • Декабрь, 28-е. Четверг (17 серия)

Фильмография

Напишите отзыв о статье "Охлупин, Игорь Леонидович"

Примечания

  1. [www.mayakovsky.ru/actors/truppa/igor-okhlupin/ Игорь Охлупин] // Официальный сайт Московского академического театра им. Вл. Маяковского
  2. [www.krugosvet.ru/enc/kultura_i_obrazovanie/teatr_i_kino/OHLUPIN_IGOR_LEONIDOVICH.html Охлупин, Игорь Леонидович] // Энциклопедия «Кругосвет»
  3. Велехова Н. А. Игорь Охлупин // Академический театр имени Вл. Маяковского / Б. Покровский. — М.: Центрполиграф, 2000. — С. 262—270. — ISBN 5-227-01035-8.
  4. [graph.document.kremlin.ru/page.aspx?1;1093808 Указ Президента Российской Федерации от 3 февраля 1998 года № 122]

Отрывок, характеризующий Охлупин, Игорь Леонидович

Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцатилетнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа, и несколько комических эпизодов из souvenirs d'Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les maris mangent de la choux croute и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Германии, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.


На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.