Оцеп, Фёдор Александрович

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Оцеп, Федор Александрович»)
Перейти к: навигация, поиск
Фёдор Оцеп
Имя при рождении:

Фёдор Александрович Оцеп

Дата рождения:

9 февраля 1895(1895-02-09)

Место рождения:

Москва, Российская империя

Дата смерти:

20 июня 1949(1949-06-20) (54 года)

Место смерти:

Беверли-Хиллз, Калифорния, США

Гражданство:

Российская империя Российская империя
СССР СССР
США США

Профессия:

кинорежиссёр, сценарист

Карьера:

1915—1947

Фёдор Александрович Оцеп (нем. Fedor Ozep, исп. Pedro Otzoup; 9 февраля 1895, Москва, Российская империя — 20 июня 1949, Беверли-Хиллз, Калифорния, США) — русский и советский кинорежиссёр, сценарист, критик и организатор кинопроизводства. После эмиграции работал также в Германии, Франции, Италии, Испании, США и Канаде.





Биография

Фёдор Оцеп родился 9 февраля 1895 года (по другим данным, включая дату на могильной плите[1]1893 года) в Москве в семье владельца фабрики по производству зонтиков. После окончания лицея учился в Московском университете. Одновременно с учёбой работал журналистом, писал рецензии на фильмы в популярном журнале «Кино-Театр и жизнь» под псевдонимом Фёдор Машков. Быстро завоевал репутацию талантливого критика[2].

С 1915 года также работает ассистентом на хронике и сценаристом у продюсера Иосифа Ермольева и режиссёра Якова Протазанова. Написал целый ряд киносценариев: «Николай Ставрогин» (1915, по роману «Бесы» Ф. Достоевского), «Дети Ванюшина», «Пара гнедых» и «Мертвый дом» (все — 1915), «Пиковая дама» (1916), «Проклятые миллионы» (1917), «Отец Сергий» (1918, совместно с Н. Эфросом и А. Волковым), «Тайна королевы» (по роману Элинор Глин «Три недели»).

После Октябрьской революции продолжил работу кинодраматурга, написал сценарии для фильмов «Поликушка» (1919), «Аэлита» и «Папиросница от Моссельпрома» (1924), «Коллежский регистратор» (1926, по повести А. Пушкина «Станционный смотритель»). Кроме того, являлся заведующим художественной частью киноколлектива «Русь». В 1924 на его базе было создано акционерное общество «Межрабпом-Русь», единственное негосударственное кинопредприятие в постреволюционной России. Оцеп вошёл в состав его руководства.

В 1926 году совместно с Борисом Барнетом дебютировал в качестве режиссёра в картине «Мисс Менд» по мотивам популярного приключенческого комикса Мариэтты Шагинян «Месс-менд», значительно переосмысленного в процессе съёмок. Фильм пользовалася огромным зрительским успехом, став самым кассовым советским фильмом 1920-х гг.[3] В этом фильме в небольшой роли дебютировала восемнадцатилетняя дочь украинца и шведки — красавица Анна Стэн, его будущая жена. В 1927 году снял фильм «Земля в плену» с Анной Стэн в главной роли.

В 1929 году Оцеп поставил совместный германо-советский фильм «Живой труп» (Der lebende Leichnam) по пьесе Льва Толстого с В. Пудовкиным в главной роли. Фильм был с восторгом принят немецкой прессой, однако на родине картина получила холодный приём[2]. Оставшись в Германии, в 1931 году снял фильм «Убийца Дмитрий Карамазов» (Der Mörder Dmitri Karamasoff), экранизацию романа Фёдора Достоевского. Этот фильм, как это было принято на заре звукового кино, был снят в двух вариантах — с немецкими актёрами на немецком и с французскими — на французском языке. Но главную женскую роль в обоих вариантах исполнила Анна Стэн, которую вызвали из Советской России специально для участия в этом фильме.

Позднее Анна Стэн уехала по приглашению в Голливуд, а Фёдор Оцеп с 1932 года работал во Франции, где в том же году поставил «Призраки Парижа» (Mirages de Paris). В 1934 году снял фильм «Страх» (La peur) и экранизацию новеллы Стефана Цвейга «Амок» (Amok). В 1935 вынашивал планы экранизации «Анны Карениной» Льва Толстого; с этой целью он даже заказал сценарий Евгению Замятину, однако замыслу не суждено было сбыться. В 1937 году поставил экранизацию «Пиковой дамы» (La dame de pique) Александра Пушкина, а в 1938 году в Италии вместе с Марио Солдати — «Княжну Тараканову» (La principessa Tarakanova) с Анной Маньяни и Альберто Сорди. В том же году Эрих фон Штрогейм сыграл главную роль в военной драме Оцепа «Гибралтар» (Gibraltar, 1938).

Вторая мировая война застала его врасплох. По распоряжению французской администрации он, как и многие иностранцы, был помещён в лагерь для перемещённых лиц, где находился вплоть до поражения Франции в мае 1940 года. Затем через Марокко Оцеп эмигрировал в США. В 1943 году на пике моды русской темы в Голливуде вместе с Генри Кеслером снял военную кинокомедию «Три русские девушки» (Three Russian Girls) с Анной Стэн в главной роли. В 1945 году поставил в Испании комедийный мюзикл «Ноль за поведение» (Cero en conducta). Последние фильмы снял в Канаде: «Отец Шопен» (Le Père Chopin, 1945), «Город слухов» (Whispering City, 1947), «Крепость» (La forteresse, 1947).

Умер от сердечного приступа 20 июня 1949 в Беверли-Хиллз (по другим данным — в Оттаве[2] или в Голливуде[1]).

Семья

Жена — Анна Стэн, актриса советского и американского кино

Племянник — Юлий Райзман, советский кинорежиссёр, сценарист, педагог

Двоюродный брат — Моисей Алейников, организатор кинопроизводства[2]

Фильмография

Режиссёр

Сценарист

Напишите отзыв о статье "Оцеп, Фёдор Александрович"

Литература

  • Jörg Schöning (Red.): Fantaisies russes. Russische Filmemacher in Berlin und Paris 1920-1930. edition text + kritik, München 1995.

Примечания

  1. 1 2 [russianlandmarks.wordpress.com/2015/11/22/fedor-ozep-burial-site-hollywood-ca/ Fedor Ozep burial site, Hollywood, CA]. Russian Culture in Landmarks (22 ноября 2015).
  2. 1 2 3 4 Шелохаев В. В. [www.booksite.ru/localtxt/zol/ota/ya/zolotaya_kniga/25.htm ОЦЕП Федор Александрович]. Русское зарубежье. Золотая книга эмиграции. Первая треть XX века. Энциклопедический биографический словарь. Вологодская областная универсальная научная библиотека имени И. В. Бабушкина (1997).
  3. В. Баскаков. Экран 90 / сост. Юрий Тюрин, Галина Долматовская. — М.: Искусство, 1990. — С. 289. — 320 с. — ISBN 5-210-00213-6.

Ссылки

  • [www.edu.of.ru/attach/17/42895.doc Федоров А. В. Забытые звезды: Федор Оцеп и Анна Стэн //Pro КИNO. 2004. N 1 (5). C.18-20.]
  • [www.kino-teatr.ru/kino/director/sov/7967/bio/ Биография, фильмография и фото режиссёра на сайте kino-teatr.ru]

Отрывок, характеризующий Оцеп, Фёдор Александрович

– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]