Оцхели, Пётр Григорьевич
Поделись знанием:
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.
Красный Любим выскочил из за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
– Караюшка! Отец!.. – плакал Николай…
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут – Николай видел только, что что то сделалось с Караем – он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
| Пётр Григорьевич Оцхели | |
| პეტრე ოცხელი |
Оцхели Пётр Григорьевич (груз. პეტრე ოცხელი; 25 сентября (8 октября) 1907 — 1937) — грузинский театральный художник. Художественное образование получил в Тбилисской академии художеств, в которой учился с 1925 г. В 1927 г. в Тбилисском рабочем театре оформил свой первый спектакль «Поджигатели» А. Луначарского. В 1928 г. как художник-декоратор участвует в создании К. А. Марджанишвили Второго государственного театра в Кутаиси (ныне — Театр им. Марджанишвили) и оформляет ряд спектаклей под руководством этого выдающегося режиссёра.
Содержание
Офомленные спектакли
В театре имени К. А. Марджанишвили
- 1928 «В самое сердце», премьера комедии грузинского драматурга Ш. Н. Дадиани (режиссёр Гогоберидзе).
- 1929 «Уриэль Акоста» трагедия немецкого автора Карла Фердинанда Гуцков (Gutzkow) посвященная жизни голландского философа, направленная против подавления свободы мысли и религиозного мракобесия. Трагедия сыграла заметную роль в истории грузинского театра (режиссёр Сулиашвили; Уриэль — У. Чхеидзе, Кобахидзе, Юдифь — В. Анджапаридзе, де Сантос — Имедашвили, Сараули, В. Годзиашвили, де Сильва -Гамбашидзе, Бен-Акиба — А. М. Жоржолиани; музыка — Т. Н. Вахвахишвили),
- 1930 «Да, однако» Бухникашвили (режиссёр Г. Сулиашвили),
- 1930 «Беатриче Ченчи» Шелли (режиссёр Абашидзе, в роли Беатриче Ченчи — Т. И. Чавчавадзе),
- 1930 «Хатидже» пьеса К. Р. Каладзе о раскрепощении женщин (режиссёр Абашидзе; в роли Хатидже — Т. И. Чавчавадзе),
- 1930 «Хандзари» Т. Вахвахишвили (хореограф Мачавариани) — совместно с Е. Ахвледиани,
- 1931 «Поэма о топоре» пьеса Н. Погодина о трудовом энтузиазме коллектива рабочих (режиссёры Гогоберидзе и Сулиашвили, в ролях: Анка — С. Такайшвили, Степан — В. Годзиашвили)),
- 1932 «Немые заговорили» Баазова (реж. Антадзе)
- 1934 «Мы — народ» Раиса (реж. Кушиташвили)
- 1934 «Апракуне Чимчимели» Вакели (режиссёры В. и Н. Годзиашвили)
- 1935 «Сломанный мост» инсценировка Дадиани по И. Чавчавадзе (режиссёр Кушиташвили)
В Грузинском ТЮЗ (Тбилиси)
- 1934 «Сурамская крепость» по Д. Чонкадзе
В Театре б. Корш (Москва)
«Строитель Сольнес» Ибсена (1931), пост. К. Марджанишвили.
В Малом театре (Москва)
- 1936 «Слава» Гусева (реж. Хохлов)
- 1937 «Коварство и любовь» Шиллера (реж. Абашидзе)
Напишите отзыв о статье "Оцхели, Пётр Григорьевич"
Примечания
Отрывок, характеризующий Оцхели, Пётр Григорьевич
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.
Красный Любим выскочил из за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
– Караюшка! Отец!.. – плакал Николай…
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут – Николай видел только, что что то сделалось с Караем – он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
