Очаковская слобода
Оча́ковская слобода́ (Оча́ков) — исторический район современного Железнодорожного округа города Курска, располагающийся вдоль левого берега петляющей реки Тускари от улицы Малых (бывшей Раздельной), отделяющей Стрелецкую слободу от Очаковской, до улицы Полевой (ранее Дядин переулок), отделяющей Очаков от Цыганского бугра[1]. Включает улицы Кожевенную, 2-ю Кожевенную, 3-ю Кожевенную, 4-ю Кожевенную, 9-го Января, Антокольского, Артёма, Курчатова, Кутузова, Минина, Очаковскую, Пожарского, Попова, Ровецкую, Тамбовскую и Чистую, а также переулки Тамбовский и Чистый.
Происхождение названия
Название района «Очаков» происходит от располагавшейся ранее здесь Очаковской слободы, со временем вошедшей в черту города Курска. Очаковской слобода называлась из-за того, что от реки Тускари к её рукаву, Кривцу, пересекалась тремя небольшими ровцами, и вся слобода располагалась как бы на островах, а «очак» — древнерусское слово, обозначающее остров между рекой и её притоками[2].
История
Изначально Очаковская слобода была приписана к мужскому Троицкому монастырю[3], основанному при Борисе Годунове и по его грамоте[2] и располагавшемуся на противоположном правом берегу Тускари на высоком холме (теперь на этом месте стоит Храм Троицы Живоначальной). Жители слободы трудились во благо монастыря. В 1649 году Очаковская слобода из-под опеки монастыря перешла в государственную казну. В 1808 году эта слобода как административная единица была упразднена, а жители причислены к сословию мещан города Курска[4].
В XVIII веке бывшая Очаковская слобода являлась центром курского религиозного раскола. Здесь располагались две старообрядческие часовни. В тридцатых годах XIX века в ходе предпринятых мер по ослаблению раскола на месте одной из часовен была возведена Успенская единоверческая церковь, после чего бывшие очаковские старообрядцы приняли единоверие, а в 1889 году они окончательно присоединились к православию[5].
Район Очаков издавна был центром кожевенного производства. В XIX веке вдоль Тускари имелось около 30 кожевенных заводов, примерно 70 заведений того же профиля и большое количество кустарей-одиночек. Постепенно происходило слияние предприятий в более крупные. В середине 1910-х годов среди прочих работали два крупных кожевенных завода курских купцов Лавровых, которые после революции были национализированы и переименованы во 2-й и 3-й государственные кожзаводы, а в 1922 году они стали единым кожевенным заводом, позже названным именем рабочего Серегина. Кожзавод был экономической основой Очаковской слободы, большую часть мужского населения которой составляли рабочие-кожевники. Благодаря основному занятию жителей бывшей слободы улицы её приобрели соответствующие названия: Сыромятная, Овчарная, 1-я, 2-я, 3-я, 4-я Кожевенные[4].
Напишите отзыв о статье "Очаковская слобода"
Примечания
- ↑ [www.mke.su/doc/TsYGANSKII%20BUGOR.html Малая Курская Энциклопедия (МКЭ). Статья «Цыганский бугор»]
- ↑ 1 2 Владимир Степанов. [old-kursk.ru/strit/ntroi.html «Строил Иона в Курске…»]. Курск дореволюционный (2008). Проверено 3 ноября 2011. [www.webcitation.org/67iuLGoxt Архивировано из первоисточника 17 мая 2012].
- ↑ Златоверховников Н.И. [old-kursk.ru/book/zlat/zl001.html Город Курск] // Памятники старины и нового времени и другие достопримечательности Курской губернии. — Курск: Типография губернского правления, 1902.
- ↑ 1 2 Ковалев В.Т. [old-kursk.ru/book/kovalev-mem/kov105.html Курск довоенный. Воспоминания. Часть первая. Старый город. Очаковская слобода]. Курск дореволюционный (2006). Проверено 9 ноября 2011. [www.webcitation.org/67j0xda1k Архивировано из первоисточника 17 мая 2012].
- ↑ Травина А.С. Слободы пригородные // Курск. Краеведческий словарь-справочник. — Курск: ЮМЭКС, 1997. — С. 361-362. — 10 000 экз. — ISBN 5-89365-005-0.
Литература
- Травина А.С. Слободы пригородные // Курск. Краеведческий словарь-справочник. — Курск: ЮМЭКС, 1997. — С. 361-362. — 10 000 экз. — ISBN 5-89365-005-0.
Ссылки
- Ковалев В.Т. [old-kursk.ru/book/kovalev-mem/kov105.html Курск довоенный. Воспоминания. Часть первая. Старый город. Очаковская слобода]. Курск дореволюционный (2006). Проверено 9 ноября 2011. [www.webcitation.org/67j0xda1k Архивировано из первоисточника 17 мая 2012].
- Бугров Ю.А. [old-kursk.ru/book/zheleznodor/zhel002.html История железнодорожного округа. Всё начиналось со слобод. Очаковская слобода]. Курск дореволюционный (17.07.2009). Проверено 26 ноября 2011. [www.webcitation.org/67j0ywIX3 Архивировано из первоисточника 17 мая 2012].
Отрывок, характеризующий Очаковская слобода
Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
