Очарованный принц

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Очарованный принц
Жанр:

роман

Автор:

Леонид Соловьёв

Язык оригинала:

русский

Дата написания:

1950

Дата первой публикации:

1956

Предыдущее:

Возмутитель спокойствия

«Очарованный принц» — вторая часть дилогии Леонида Соловьёва «Повесть о Ходже Насреддине», написанная около 1950 года. Впервые опубликована в 1956 году, а в 1958 году дилогия была опубликована в одной книге, под общим названием «Повесть о Ходже Насреддине». Выдержала множество переизданий, переведена на многие языки мира.

В 2013 году «Повесть о Ходже Насреддине» была включена в список «100 книг», рекомендованный Министерством образования и науки РФ школьникам для самостоятельного чтения[1].





Персонажи

  • Ходжа Насреддин — бродяга, поэт, философ, защитник обездоленных, враг угнетателей.
  • Гюльджан — любимая жена Насреддина.
  • Дервиш.
  • Багдадский вор, он же «Очарованный принц» в человеческом облике.
  • Ишак — верный и незаменимый спутник Ходжи Насреддина, он же «Очарованный принц» в животном облике.
  • Хранитель гробницы Турахона — старик с добрым сердцем, готовый «делать чудеса своими руками».
  • Камильбек — начальник городской стражи в Коканде.
  • Рахимбай — кокандский купец и меняла.
  • Арзи-биби — жена Рахимбая, тайная возлюбленная Камильбека.
  • Агабек — хозяин горного озера.
  • Зульфия и Саид — влюблённые из селения Чорак.

Сюжет

События второй книги начинаются несколько лет спустя после приключений, описанных в первой книге. Ходжа Насреддин живёт в Ходженте под чужим именем, с женой и семью сыновьями, но мечтает ещё хоть раз побродить по свету. Престарелый дервиш-философ узнаёт его и умоляет помочь исправить совершённый некогда дервишем непростительный грех — он проиграл в кости горное озеро близ Ферганы свирепому кровопийце Агабеку, и тот теперь жестоко угнетает соседних крестьян, нуждающихся в воде. Данный дервишем обет разрешает ему разговаривать лишь два дня в году, и за философскими рассуждениями он не успел указать Насреддину точное местоположение озера. Тем не менее, Насреддин, не колеблясь, отправляет семью к родственникам и пускается в путь на верном ишаке.

Вскоре его компаньоном становится одноглазый вор, которого, как и дервиша, мучает совесть. Пять лет тому назад он разграбил в Коканде подарки, традиционно выставляемые детям перед праздником в честь местного праведника Турахона. Дух Турахона явился к вору во сне и проклял его; с тех пор душа его не знает покоя. Проклятье Турахона вынуждает вора совершать кражи против его воли, и если он пытается не воровать, то начинает испытывать жесточайшие мучения. Вор заклинает Насреддина помочь ему заслужить прощение.

Прибыв в Коканд как раз в канун праздника Турахона, путники стали свидетелем того, как бессовестный меняла Рахимбай обманул и ограбил нищую вдову, мать троих детей, которая хотела продать последние оставшиеся ценности. Насреддин даёт себе клятву наказать подлеца и вернуть вдове её деньги. Вор, как и в прежние годы, сажает черенок розы у гробницы Турахона и заклинает дух праведника дать ростку расцвести в знак прощения. До сих пор посаженные им кустики неизменно засыхали.

После серии приключений компаньоны становятся обладателями десяти тысяч таньга, которые потратили на праздничные подарки кокандским детям, из них три тысячи и богатые дары достались сыновьям бедной вдовы. Перед отъездом компаньоны навещают гробницу Турахона и потрясены видом роскошного розового куста; счастливый вор возносит благодарственную молитву Турахону. Насреддин понял, что «чудо» сотворил добрый старый хранитель гробницы; в разговоре с ним он узнаёт наконец, как найти Агабека.

Несколько дней спустя друзья достигли цели — горного посёлка Чорак, вотчины негодяя Агабека. Там они узнают, что за весенний полив хозяин озера потребовал себе в жёны юную красавицу Зульфию, возлюбленную Саида, или четыре тысячи таньга. Насреддин посылает одноглазого обратно в Коканд, приказав раздобыть эту сумму, но без воровства. Не без труда, одноглазый находит выход: он забирается к Рахимбаю и уносит присвоенные жирным менялой драгоценности вдовы, а заодно халат и саблю Камильбека, некстати посетившего жену купца. Драгоценности Насреддин подкладывает в сад отца Зульфии, чтобы тот быстро обнаружил этот «клад». Девушка спасена, крестьяне получили воду, чудесное спасение крестьяне приписали Турахону, а бывший вор совершил тем самым ещё один подвиг во имя Турахона.

Тем временем, сам Насреддин входит в доверие к Агабеку и даже становится хранителем озера. Ведёт он себя таинственно; подозрительный Агабек тайком наблюдает за Насреддином и видит удивительную сцену: новый слуга подобострастно ухаживает за своим ишаком, называя его принцем и будущим египетским султаном, кормит лучшими лепёшками и абрикосами. После возвращения вора наступает время решающего спектакля — Агабек выслушивает сказку о заколдованном принце, превращённом в ишака, для убедительности ему после колдовских манипуляций показывают вора в драгоценном халате Камильбека. Лжепринц предлагает Агабеку должность визиря и главного хранителя египетской казны, тот в предвкушении такой карьеры меняет доходное озеро вместе с домом на ишака (нелепо малая цена) и покидает Чорак вместе с «принцем». Насреддин передаёт озеро общине в коллективное пользование, обменяв его на воробья, который одинаково вредил всем крестьянам (принадлежал «всем сообща и никому в отдельности»).

В этом месте автор поместил небольшой вставной рассказ о детстве Насреддина.

Усадьбу Агабека Насреддин передал Саиду и Зульфии как свадебный подарок. Вернувшись в Коканд, он выручает ишака и возвращает вдове её драгоценности. Агабека местные стражи закона за странные речи об ишаках и принцах избили и ограбили дочиста. Бывший вор поселился при усыпальнице Турахона, а Ходжа Насреддин вернулся к семье. Жена ругает его за то, что он за столько времени так и не починил старый забор. Дервиш, как оказалось, уже скончался, но, ко всеобщему удивлению, с радостным лицом, зная, что его прегрешение исправлено.

История создания

В 1940-е годы Л. В. Соловьёв стал известным писателем, автором вошедшего в классику «Возмутителя спокойствия». В соавторстве с В. С. Витковичем им написаны сценарии кинофильмов «Насреддин в Бухаре» (1943) и «Похождения Насреддина» (1946).

В сентябре 1946 года Соловьёва арестовали по обвинению в «подготовке террористического акта» и десять месяцев держали в предварительном заключении. В качестве основания для ареста следствие предъявило показания ранее арестованной в 1944 году «антисоветской группы писателей» — С. А. Бондарина, Л. Н. Улина и А. Г. Гехта, которые признали наличие у знакомого им Л. В. Соловьёва «террористических настроений» против Сталина. В деле содержатся примеры антисоветских высказываний писателя: колхозы себя не оправдали, литература деградирует, произошёл застой творческой мысли[2].

Приговор Особого совещания МГБ от 9 июня 1947 года гласил: «За антисоветскую агитацию и террористические высказывания заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на десять лет». Отправили писателя в Дубровлаг (Мордовия), где в виде исключения ему разрешили заниматься литературным творчеством. Родителям и сестре Зинаиде он писал в мае 1948 года, что присылать ему ничего не надо, кроме бумаги: «Я должен быть дервишем — ничего лишнего… Вот куда, оказывается, надо мне спасаться, чтобы хорошо работать — в лагерь!.. Никаких соблазнов, и жизнь, располагающая к мудрости. Сам иногда улыбаюсь этому»[3]. Повесть «Очарованный принц» была написана в сталинском лагере, на основе сценария фильма «Похождения Насреддина» (1946 год), и закончена к концу 1950 года. «Очарованный принц» сильно отличается от первой книги, он написан в ином — философском, сдержанно-грустном стиле.

После смерти Сталина (1953 год) родственники через влиятельного писателя и депутата А. А. Фадеева ходатайствовали о смягчении участи Соловьёва. Вышел он на свободу по амнистии в июне 1954 года, проведя в лагерях восемь лет. Поселился в Ленинграде, друзья помогли ему опубликовать в «Лениздате» полную дилогию «Повесть о Ходже Насреддине» (обе книги, 1956 год). Книга имела огромный успех.

Экранизации

Напишите отзыв о статье "Очарованный принц"

Примечания

  1. [минобрнауки.рф/%D0%B4%D0%BE%D0%BA%D1%83%D0%BC%D0%B5%D0%BD%D1%82%D1%8B/2977 Письмо Минобрнауки РФ о перечне «100 книг»]
  2. Дело Леонида Соловьёва, 2015, с. 279—280..
  3. Соколова Т., 2015, с. 275—276.

Литература

  • Васюченко И. Н. Смех и мудрость бродяги: Заметки о «Повести о Ходже Насреддине» Л. Соловьёва // Детская литература. — 1993. — № 12.
  • Калмановский Е. С. [nashnasreddin.ru/leonid-solovyov/zhizn-i-knigi-leonida-solovyova Жизнь и книги Леонида Соловьёва] // Соловьёв Л. Повесть о Ходже Насреддине. Книга юности: Повесть и рассказы. — Л.: Лениздат, 1990. — 672 с.
  • Соловьёв Л. В. Очарованный принц. — М.: Теревинф, 2015. — 304 с. — (Руслит. Литературные памятники XX века). — ISBN 978-5-4212-0181-6.
    • Соколова Т. «Я должен быть дервишем», стр. 270—277.
    • Бернштейн И. Дело Леонида Соловьёва, стр. 278—286.
    • Пригарина Н. «Очарованный принц» и суфизм, стр. 287—303.

Отрывок, характеризующий Очарованный принц

– Ну, полно, Вася, – сказал Николай.
– Точно кота Ваську угова'ивают, – шутя сказал Денисов.
– Целый вечер вам буду петь, – сказала Наташа.
– Волшебница всё со мной сделает! – сказал Денисов и отстегнул саблю. Он вышел из за стульев, крепко взял за руку свою даму, приподнял голову и отставил ногу, ожидая такта. Только на коне и в мазурке не видно было маленького роста Денисова, и он представлялся тем самым молодцом, каким он сам себя чувствовал. Выждав такт, он с боку, победоносно и шутливо, взглянул на свою даму, неожиданно пристукнул одной ногой и, как мячик, упруго отскочил от пола и полетел вдоль по кругу, увлекая за собой свою даму. Он не слышно летел половину залы на одной ноге, и, казалось, не видел стоявших перед ним стульев и прямо несся на них; но вдруг, прищелкнув шпорами и расставив ноги, останавливался на каблуках, стоял так секунду, с грохотом шпор стучал на одном месте ногами, быстро вертелся и, левой ногой подщелкивая правую, опять летел по кругу. Наташа угадывала то, что он намерен был сделать, и, сама не зная как, следила за ним – отдаваясь ему. То он кружил ее, то на правой, то на левой руке, то падая на колена, обводил ее вокруг себя, и опять вскакивал и пускался вперед с такой стремительностью, как будто он намерен был, не переводя духа, перебежать через все комнаты; то вдруг опять останавливался и делал опять новое и неожиданное колено. Когда он, бойко закружив даму перед ее местом, щелкнул шпорой, кланяясь перед ней, Наташа даже не присела ему. Она с недоуменьем уставила на него глаза, улыбаясь, как будто не узнавая его. – Что ж это такое? – проговорила она.
Несмотря на то, что Иогель не признавал эту мазурку настоящей, все были восхищены мастерством Денисова, беспрестанно стали выбирать его, и старики, улыбаясь, стали разговаривать про Польшу и про доброе старое время. Денисов, раскрасневшись от мазурки и отираясь платком, подсел к Наташе и весь бал не отходил от нее.


Два дня после этого, Ростов не видал Долохова у своих и не заставал его дома; на третий день он получил от него записку. «Так как я в доме у вас бывать более не намерен по известным тебе причинам и еду в армию, то нынче вечером я даю моим приятелям прощальную пирушку – приезжай в английскую гостинницу». Ростов в 10 м часу, из театра, где он был вместе с своими и Денисовым, приехал в назначенный день в английскую гостинницу. Его тотчас же провели в лучшее помещение гостинницы, занятое на эту ночь Долоховым. Человек двадцать толпилось около стола, перед которым между двумя свечами сидел Долохов. На столе лежало золото и ассигнации, и Долохов метал банк. После предложения и отказа Сони, Николай еще не видался с ним и испытывал замешательство при мысли о том, как они свидятся.
Светлый холодный взгляд Долохова встретил Ростова еще у двери, как будто он давно ждал его.
– Давно не видались, – сказал он, – спасибо, что приехал. Вот только домечу, и явится Илюшка с хором.
– Я к тебе заезжал, – сказал Ростов, краснея.
Долохов не отвечал ему. – Можешь поставить, – сказал он.
Ростов вспомнил в эту минуту странный разговор, который он имел раз с Долоховым. – «Играть на счастие могут только дураки», сказал тогда Долохов.
– Или ты боишься со мной играть? – сказал теперь Долохов, как будто угадав мысль Ростова, и улыбнулся. Из за улыбки его Ростов увидал в нем то настроение духа, которое было у него во время обеда в клубе и вообще в те времена, когда, как бы соскучившись ежедневной жизнью, Долохов чувствовал необходимость каким нибудь странным, большей частью жестоким, поступком выходить из нее.
Ростову стало неловко; он искал и не находил в уме своем шутки, которая ответила бы на слова Долохова. Но прежде, чем он успел это сделать, Долохов, глядя прямо в лицо Ростову, медленно и с расстановкой, так, что все могли слышать, сказал ему:
– А помнишь, мы говорили с тобой про игру… дурак, кто на счастье хочет играть; играть надо наверное, а я хочу попробовать.
«Попробовать на счастие, или наверное?» подумал Ростов.
– Да и лучше не играй, – прибавил он, и треснув разорванной колодой, прибавил: – Банк, господа!
Придвинув вперед деньги, Долохов приготовился метать. Ростов сел подле него и сначала не играл. Долохов взглядывал на него.
– Что ж не играешь? – сказал Долохов. И странно, Николай почувствовал необходимость взять карту, поставить на нее незначительный куш и начать игру.
– Со мной денег нет, – сказал Ростов.
– Поверю!
Ростов поставил 5 рублей на карту и проиграл, поставил еще и опять проиграл. Долохов убил, т. е. выиграл десять карт сряду у Ростова.
– Господа, – сказал он, прометав несколько времени, – прошу класть деньги на карты, а то я могу спутаться в счетах.
Один из игроков сказал, что, он надеется, ему можно поверить.
– Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.
Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.


Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.