Очерки античного символизма и мифологии

Очерки античного символизма и мифологии — историко-философское исследование А. Ф. Лосева, посвящённое истории античной философии и культуры.

Содержание работы

Работа состоит из нескольких очерков, в которых исследованы разные стороны античной культуры. Первый очерк носит характер введения. В нём излагаются наиболее интересные, с точки зрения автора, концепции античного символизма, прежде всего, Ф. Ницше и О. Шпенглера. Опираясь на изложеный материал, А. Ф. Лосев даёт собственную концепцию античности как типа культуры. Согласно его выводам, для античности характерны интуиции телесности и пластическая и визуальная выразительность, имеющая своей целью синтез бесконечного и конечного в конкретной, нередко мистически осмысленной, форме.

Второй очерк посвящён мифологическим и символическим аспектам ранней греческой философской мысли. А. Ф. Лосев проводит мысль о связи ранней античной науки и мифологии. Третий очерк — исследование терминологии Платона. А. Ф. Лосев проводит обзор всех мест в платоновских сочинениях, в которых используются термины «идея» и «эйдос» и даёт систематический анализ тех значений, которые имеют эти понятия в словаре философа.

Четвёртый очерк продолжает тематику предыдущего — он посвящён систематическому исследованию учения Платона об идеях. Автор находит пять основных типов значения понятия «идеи» у Платона. Первое — это «наивно-реалистическое», то есть, «идея» как обозначение внешнего вида вещи. Второе — «описательная», где понятие «идея» имеет значение целостности объекта. Третье значение получает у А. Ф. Лосева наименование «трансцендентального» — «идея» как понятие о сущности вещи. Четвёртое значение «идеи» у Платона А. Ф. Лосев называет «диалектическим» или «мифом». Здесь идея, согласно его исследовательской концепции, имеет значение непосредственной, эстетически выразительной действительности. Пятая ступень в понимании «идеи» у Платона А. Ф. Лосевым названа «аритмологической». «Идея» трактуется здесь как число, то есть, конкретное сущее, выразительное само по себе.

Далее А. Ф. Лосев останавливается на таких аспектах учения Платона, как «скульптурная» и «телесная» выразительность. А. Ф. Лосев связывание понятие «идеи» как предельно выразительной познаваемой формы вещей с представлениями о пластической чёткости, существовавшими в античной культуре. Примерами такой пластичности А. Ф. Лосев называет античную скульптуру, античную математику с её понятием числа и античную гомоэротику, имеющую корни в фаллических первобытных культах.

Следующий очерк посвящён мировоззрению Аристотеля. А. Ф. Лосев ставит своей целью дать цельную картину мировоззрения этого философа. С этой целью он исследует аристотелевкую эстетику, поэтику и педагогику. А. Ф. Лосев находит в философии Аристотеля общие, по его мнению, для всей античной культуры черты. А. Ф. Лосев считает, что мировоззрение Аристотеля в целом представляет собой развёрнутое учение о судьбе как принципе существования конкретных вещей в мире.

Последний, шестой очерк, назван А. Ф. Лосевым «Социальная природа платонизма». Автор постулирует в качестве своей задачи — изобразить платонизм как цельное мировоззрение, являющееся специфическим продуктом античного общества V века до нашей эры. А. Ф. Лосев приходит к выводу, что общественно-политические взгляды Платона, выраженные им в диалоге «Государство», являются неизбежным и строго логическим выводом, согласующихся с тенденциями античной философии и культуры.

История публикации

Работа опубликована в 1930 году в Москве под маркой «Издание автора». Переиздана в 1993 году в издательстве «Мысль» в 1993 году под общей редакцией А. А. Тахо-Годи и И. И. Маханькова. Переиздана в 2013 году в издательстве "Академический Проект" в рамках серии "Философские технологии", подготовкой текста занималась А.А. Тахо-Годи.

Ссылки

• [philosophy.ru/library/losef/01/0.html Очерки античного символизма и мифологии]
• [www.psylib.org.ua/books/lose000/index.htm Очерки античного символизма и мифологии]

Отрывок, характеризующий Очерки античного символизма и мифологии

Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что то. Князь Андрей выступил из свиты и по французски тихо сказал:
– Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.
– Где тут Долохов? – спросил Кутузов.
Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.
– Претензия? – нахмурившись слегка, спросил Кутузов.
– Это Долохов, – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.
Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.