Очерки русской смуты

Очерки русской смуты
Очерки русской смуты
Автор:	А. И. Деникин
Жанр:	мемуары; документалистика; публицистика.
Язык оригинала:	Русский
Издатель:	Первое издание — Париж, 1921 год (I том), Первое издание в СССР — 1926 год (фрагмент II тома), первые полные издания в СССР и России — Воениздат (1989), затем «Наука» (1990), «Айрисс-пресс» и др.
Носитель:	Книга

«О́черки ру́сской сму́ты» — книга генерал-лейтенанта А. И. Деникина, историко-биографический очерк одного из лидеров Белого движения о революционных событиях, ставших причиной крушения Российской империи, и событиях Гражданской войны в России. Книга охватывает период с февраля 1917 года по апрель 1920 года. Первый том издан в Париже в 1921 году, а последний, пятый, в Берлине в 1926 году. Книга выдержала много изданий.

Структура и содержание

Книга состоит из 5 томов:

• Том I. «Крушение власти и армии. (Февраль-сентябрь 1917 г.)»;
• Том II. «Борьба Генерала Корнилова. (Август 1917 г. — апрель 1918 г.)»;
• Том III. «Белое движение и борьба Добровольческой армии»;
• Том IV. «Вооруженные силы юга России». Октябрь 1918 — январь 1919 г.";
• Том V. «Вооруженные силы юга России. Поход на Москву. 1919—1920 гг».

История создания

Генерал Деникин после оставления ВСЮР весной 1920 года и передачи командования оставшимися на Юге силами Белого движения генералу Врангелю, отбыл в Англию, где в августе 1920 года в Таймс он отказался от предложения лорда Керзона заключить перемирие с большевиками, и сообщил, что:

Как раньше, так и теперь я считаю неизбежной и необходимой вооружённую борьбу с большевиками до полного их поражения. Иначе не только Россия, но и вся Европа обратится в развалины.

Оставив свои военные посты, Деникин к осени 1920 года ограничил и своё участие в политической борьбе, перенеся основные усилия своей непримиримой борьбы с большевизмом в плоскость публицистики. Осенью 1920 года Деникин переехал в Бельгию, где приступил к написанию своего фундаментального документального исследования о Гражданской войне — «Очерков русской смуты». Накануне Рождества в декабре 1920 года, генерал Деникин писал своему коллеге, бывшему главе английской миссии на Юге России генералу Бриггсу:

Я совершенно удалился от политики и ушел весь в историческую работу. Доканчиваю первый том «Очерков», охватывающих события русской революции от 27 февраля до 27 августа 1917 года. В своей работе нахожу некоторое забвение от тяжелых переживаний.

В 1922 году из Бельгии Деникин переехал в Венгрию, где жил и работал до 1926 года. За три года жизни в Венгрии он трижды сменил место жительства. Сначала генерал поселился в Шопроне, затем провел несколько месяцев в Будапеште, а после этого снова поселился в провинциальном местечке вблизи озера Балатон.

Таким образом, первые два тома «Очерков русской смуты» были написаны Деникиным в Бельгии, а следующие три — в Венгрии.

Трудности в работе

Дмитрий Лехович пишет, что у генерала Деникина имеются интересные сведения о том, как трудно ему было работать над составлением «Очерков»:

Архив, вывезенный им из России, был далеко не полным. Всю работу, связанную с поиском документов, их систематизацией, проверкой, составлением чертежей и т. д., пришлось ему выполнить лично. Сундук с делами канцелярии Особого совещания (то есть бывшего правительства Юга России), вывезенный в Константинополь, поступил в распоряжение генерала только в 1921 году. Кроме журналов Особого совещания сундук содержал подлинные приказы Главнокомандующего, а также сношения с иностранными державами и сведения о положении во всех новых государствах на окраинах России. С архивом бывшей Ставки генерала Деникина вопрос обстоял сложнее. Антон Иванович не желал обращаться к своему преемнику на посту Главнокомандующего. Но вопрос этот уладился благополучно сам собой. Зная о работе Антона Ивановича, генерал Кусонский, заместитель начальника штаба генерала Врангеля, предложил Деникину пользоваться архивом Ставки. Вскоре и сам генерал Врангель (находившийся после оставления им Крыма в Югославии) распорядился, чтобы все дела штаба Главнокомандующего за время управления Югом России генералом Деникиным перешли бы к последнему на хранение. Приходилось вести большую корреспонденцию с бывшими сотрудниками и подчиненными, чтобы получить от них детальные сведения о происходившем.

Сам генерал Деникин вспоминает такой эпизод, связанный с написанием «Очерков»:

Предлагал мне своё сотрудничество Филимонов, бывший Кубанский атаман, но перед тем, не дожидаясь описания мною Кубанского периода в «Очерках русской смуты», он напечатал в «Архиве Русской революции» статью-памфлет, в которой пристрастно отнесся к моей деятельности и сказал неправду, которую нетрудно было опровергнуть документально… Встретив (как-то) полковника Успенского (бывшего адъютанта генерала Романовского), Филимонов сказал ему:

— Читали? Генерал Деникин, наверно, будет ругать меня в своих «Очерках». Так я, по казачьей сноровке, забежал вперед и сам его поругал. Покуда ещё выйдет его книга, а от моего писания след все-таки останется.

Впоследствии, не найдя в моей книге никаких выпадов по своему адресу, что было бы и несправедливо, Филимонов прислал мне письмо, в котором выражал готовность осветить мне кубанские события. Я не воспользовался его предложением, о чём сожалею.

Дмитрий Лехович пишет, что ближайшим помощником генерала была его жена. Она перепечатывала рукописи и была, как вспоминал Антон Иванович, его «первым читателем и цензором», делая свои замечания, часто весьма основательные, в частности с точки зрения, как она говорила, рядового обывателя.

Первое издание в Париже и Берлине

Первый том «Очерков русской смуты» под названием «Крушение власти и армии (февраль-сентябрь 1917)» был издан двумя выпусками в Париже, и полностью вышел к октябрю 1921 года. Второй том под названием «Борьба генерала Корнилова» был посвящён событиям второй половины 1917 — начала 1918 гг. и издан также в Париже в издательстве Поволоцкого в ноябре 1922 года. Третий том под названием «Белое движение и борьба Добровольческой армии», охватывающий описание событий весны — осени 1918 года, впервые вышел в Берлине в марте 1924 года в издательстве «Слово». Четвёртый и пятый тома посвящены событиям 1919—1920 гг. в России, охваченной пламенем Гражданской войны, впервые также изданы в Берлине: четвёртый том в сентябре 1925 года в издательстве «Слово», а пятый в октябре 1926 года — в издательстве «Медный всадник».

По мнению историка С. В. Карпенко, выход последнего тома «Очерков» подтолкнул Врангеля к публикации его «Записок», которые были написаны ещё в 1921—1923 годах, но опубликованы ген. А. А. Лампе в сборниках «Белое дело» в 1928 году, вскоре после смерти Врангеля. При этом, хотя сам Врангель не хотел, чтобы его «Записки» воспринимались как ответ на «Очерки русской смуты» Деникина, многими эмигрантами они воспринимались именно так.

Книга в СССР и России

Отрывочные издания в 1920-е гг.

Стереотип о том, что в советском государстве Деникин не издавался вплоть до конца 1980-х гг, не совсем верен. В середине 1920-х гг., в период НЭПа в СССР фрагменты «Очерков русской смуты» Деникина попадали в официальную печать. Известны несколько случаев издания фрагментов книги Деникина советским Государственным издательством. Так, например, фрагмент второго тома «Очерков русской смуты» на 25 страницах с названием «Большевистский переворот» был издан в СССР в 1926 году в сборнике «Октябрьская революция» серии «Революция и гражданская война в описаниях белогвардейцев». В 1927 году различные фрагменты «Очерков» Деникина были изданы вместе с отрывками из мемуаров других участников гражданской войны. Государственным издательством также в 1928 году был издан отдельной книгой фрагмент второго тома «Очерков» Деникина на 106 страницах под названием «Поход и смерть генерала Корнилова» тиражом 5 тысяч экземпляров.

Кроме того, советское издательство «Федерация» выпустило в 1928 году книгу с объёмом 313 страниц тиражом 10 тысяч экземпляров под названием «Поход на Москву» с выборками из четвёртого и пятого томов «Очерков русской смуты». «Мы пытались извлечь из Деникина, — говорилось в предисловии, — все наиболее любопытные страницы». Биограф Деникина, писатель Дмитрий Лехович пишет о том, что, «сообразно с заданием книги, эти „любопытные страницы“ были лишь подтасовкой фактов, с умышленно однобоким освещением событий».

С конца 1920-х гг. по 1980-х гг. книги Деникина в СССР не издавались.

Первые издания в период перестройки

В годы перестройки в Советском Союзе существенно возрос интерес к документалистике, публицистике и мемуарам деятелей Белого движения. Впервые полная версия книги «Очерки русской смуты» в СССР была издана в 1989 году (издательством «Воениздат») и 1990 году (издательством «Наука»).

После 1991 года

Но, по-настоящему широкому читателю на пространстве стран СНГ книга Деникина «Очерки русской смуты» стала доступна только после 1991 года. За 1990-е и 2000-е гг. книга выдержала массу переизданий.

Рецензии и отзывы

• В рецензии В. Руднева на первый том «Очерков русской смуты», увидевшей свет в литературном журнале русской эмиграции «Современные записки» в 1922 году, отмечено следующее:

Задуманы «Очерки» весьма широко. Они заключают в себе не только личные воспоминания автора, но и попытку осветить события революции с некоторой более общей точки зрения. Разрешены обе эти задачи далеко не с одинаковым успехом. Там, где автор передает лично им пережитое и непосредственно ему известное, «Очерки» представляют исключительный интерес; огромное знание среды наряду с искренностью и прямотой суждения, живое изложение, яркие и образные характеристики составляют бесспорные достоинства тех глав, которые посвящены течению революции в армии, на фронте. Напротив того, поверхностны, неоригинальны и неубедительны критические экскурсы Деникина в области политических и социальных отношений революционной эпохи; выдавая осведомленность из вторых рук, обнаруживая предвзятость и отсутствие исторической перспективы, они представляют интерес разве только для характеристики самого автора.

Разумеется, вся книга Деникина — суровый обвинительный акт против т. н. «революционной демократии». Она и только она одна ответственна за крушение государства, за «растление и гибель» армии. Сравнительно сдержанный тон, которым, кстати сказать, труд Деникина выгодно отличается от книг Наживина и др. обличителей революции, не ослабляет, а лишь усиливает серьёзный характер обвинения.

• По мнению писателя Дмитрия Леховича, появление «Очерков русской смуты» стало большим событием в русской мемуарной литературе.
• П. А. Кусонский в письме А. А. фон Лампе от 10.04.1924 так отзывался о 3 томе очерков:

Прочел и я 3-й том Антона Ивановича [Деникина], и в восторге от этого капитальнейшего и беспристрастного, правдивого труда, мне ещё не бросились в глаза мелочи, вроде выпадов против Лисового; что же касается распрей с П. Н. и литератором, то обойти их молчанием он никак не мог, и я должен признать, что А. И., видно, много поработал над собой в этом отношении за истекшие 4-5 лет, ибо пишет о литераторе спокойно, выдавая ему должное, между тем как в своё время он без раздражения говорить о нём не мог.

• По оценке генерала А. А. фон Лампе первые четыре тома «Очерков русской смуты», опубликованные в 1923—1925 гг., были «очень объективными». Однако в 5-м томе «Очерков» Деникин, по мнению фон Лампе, «принужденный упоминать имя и подвиги генерала Врангеля, сразу же потерял равновесие и всемерно стремился к тому, чтобы дискредитировать своего бывшего подчиненного и заместителя»
• И. А. Ильин в частном письме П. Н. Врангелю от 22 февраля 1927 г. критически отозвался о прочитанном им пятом томе Очерков, назвав Деникина «человеком, не разглядевшим из-за своей мелкой и мнимой „правоты“ своих немелких и немнимых слабостей» и сравнив пятый том Очерков с книгой Керенского о его конфликте с Л. Г. Корниловым.
• 24 мая 2009 года во время мероприятий по открытию мемориала белым воинам в Донском монастыре премьер-министр России В. Путин порекомендовал всем обязательно читать книгу Деникина «Очерки русской смуты».
• «Очерки русской смуты» Деникина в 2013 году были включены Министерством образования и науки Российской Федерации в число 100 книг, рекомендуемых российским школьникам к прочтению.

Дополнительная информация

В 2013 году «Очерки русской смуты» были включены в список «100 книг», рекомендованных школьникам Министерством образования и науки РФ для самостоятельного чтения.

См. также

• Литературная деятельность Антона Деникина

Литература

• Ходаков И. М. [www.dissercat.com/content/ocherki-russkoi-smuty-ai-denikina-kak-istochnik-po-izucheniyu-grazhdanskoi-voiny-na-yuge-ros "Очерки Русской Смуты" А. И. Деникина как источник по изучению гражданской войны на юге России]. — диссертация на соискание уч. степени д.и.н по специальности 07.00.09 — историография, источниковедение и методы исторического исследования. — Москва, 2006.
• Антонова Л. А. [www.dissercat.com/content/politicheskie-vozzreniya-ai-denikina-v-rossii-i-emigratsii-formirovanie-i-evolyutsiya Политические воззрения А. И. Деникина в России и эмиграции: формирование и эволюция]. — дис. на соискание уч. степ канд. ист. наук 07.00.02. — Ростов-на-Дону, 2011. — 210 с.

Ссылки

• [militera.lib.ru/memo/russian/denikin_ai2/index.html «Очерки русской смуты» на сайте militera.ru. Полная версия]
• [www.emigrantika.ru/bib/185-bookv Руднев В. В. Армия и революция: (Рецензия на кн.: Деникин А. И. Очерки русской смуты. Paris: Povolozky, 1921. Т. 1. Вып. 1-2) / В. Руднев. // Современные записки. 1922. Кн. IX. Культура и жизнь. С. 315—329.]
• Ходаков Игорь Михайлович. «Очерки Русской Смуты» А. И. Деникина как источник по изучению гражданской войны на юге России : дис. … канд. ист. наук : 07.00.09. Москва, 2006. — 508 с. РГБ ОД, 61:07-7/89.

Отрывок, характеризующий Очерки русской смуты

L'Europe n'eut bientot fait de la sorte veritablement qu'un meme peuple, et chacun, en voyageant partout, se fut trouve toujours dans la patrie commune. Il eut demande toutes les rivieres navigables pour tous, la communaute des mers, et que les grandes armees permanentes fussent reduites desormais a la seule garde des souverains.
De retour en France, au sein de la patrie, grande, forte, magnifique, tranquille, glorieuse, j'eusse proclame ses limites immuables; toute guerre future, purement defensive; tout agrandissement nouveau antinational. J'eusse associe mon fils a l'Empire; ma dictature eut fini, et son regne constitutionnel eut commence…
Paris eut ete la capitale du monde, et les Francais l'envie des nations!..
Mes loisirs ensuite et mes vieux jours eussent ete consacres, en compagnie de l'imperatrice et durant l'apprentissage royal de mon fils, a visiter lentement et en vrai couple campagnard, avec nos propres chevaux, tous les recoins de l'Empire, recevant les plaintes, redressant les torts, semant de toutes parts et partout les monuments et les bienfaits.
Русская война должна бы была быть самая популярная в новейшие времена: это была война здравого смысла и настоящих выгод, война спокойствия и безопасности всех; она была чисто миролюбивая и консервативная.
Это было для великой цели, для конца случайностей и для начала спокойствия. Новый горизонт, новые труды открывались бы, полные благосостояния и благоденствия всех. Система европейская была бы основана, вопрос заключался бы уже только в ее учреждении.
Удовлетворенный в этих великих вопросах и везде спокойный, я бы тоже имел свой конгресс и свой священный союз. Это мысли, которые у меня украли. В этом собрании великих государей мы обсуживали бы наши интересы семейно и считались бы с народами, как писец с хозяином.
Европа действительно скоро составила бы таким образом один и тот же народ, и всякий, путешествуя где бы то ни было, находился бы всегда в общей родине.
Я бы выговорил, чтобы все реки были судоходны для всех, чтобы море было общее, чтобы постоянные, большие армии были уменьшены единственно до гвардии государей и т.д.
Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение – антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…
Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..
Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитывания моего сына, на то, чтобы мало помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния.]
Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния!
«Des 400000 hommes qui passerent la Vistule, – писал он дальше о русской войне, – la moitie etait Autrichiens, Prussiens, Saxons, Polonais, Bavarois, Wurtembergeois, Mecklembourgeois, Espagnols, Italiens, Napolitains. L'armee imperiale, proprement dite, etait pour un tiers composee de Hollandais, Belges, habitants des bords du Rhin, Piemontais, Suisses, Genevois, Toscans, Romains, habitants de la 32 e division militaire, Breme, Hambourg, etc.; elle comptait a peine 140000 hommes parlant francais. L'expedition do Russie couta moins de 50000 hommes a la France actuelle; l'armee russe dans la retraite de Wilna a Moscou, dans les differentes batailles, a perdu quatre fois plus que l'armee francaise; l'incendie de Moscou a coute la vie a 100000 Russes, morts de froid et de misere dans les bois; enfin dans sa marche de Moscou a l'Oder, l'armee russe fut aussi atteinte par, l'intemperie de la saison; elle ne comptait a son arrivee a Wilna que 50000 hommes, et a Kalisch moins de 18000».
[Из 400000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, виртембергцы, мекленбургцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы. Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32 й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т.д.; в ней едва ли было 140000 человек, говорящих по французски. Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50000 человек; русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская армия; пожар Москвы стоил жизни 100000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец во время своего перехода от Москвы к Одеру русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну она состояла только из 50000 людей, а в Калише менее 18000.]
Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.


Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить всо и побежать куда попало.
Но хотя уже к концу сражения люди чувствовали весь ужас своего поступка, хотя они и рады бы были перестать, какая то непонятная, таинственная сила еще продолжала руководить ими, и, запотелые, в порохе и крови, оставшиеся по одному на три, артиллеристы, хотя и спотыкаясь и задыхаясь от усталости, приносили заряды, заряжали, наводили, прикладывали фитили; и ядра так же быстро и жестоко перелетали с обеих сторон и расплюскивали человеческое тело, и продолжало совершаться то страшное дело, которое совершается не по воле людей, а по воле того, кто руководит людьми и мирами.
Тот, кто посмотрел бы на расстроенные зады русской армии, сказал бы, что французам стоит сделать еще одно маленькое усилие, и русская армия исчезнет; и тот, кто посмотрел бы на зады французов, сказал бы, что русским стоит сделать еще одно маленькое усилие, и французы погибнут. Но ни французы, ни русские не делали этого усилия, и пламя сражения медленно догорало.
Русские не делали этого усилия, потому что не они атаковали французов. В начале сражения они только стояли по дороге в Москву, загораживая ее, и точно так же они продолжали стоять при конце сражения, как они стояли при начале его. Но ежели бы даже цель русских состояла бы в том, чтобы сбить французов, они не могли сделать это последнее усилие, потому что все войска русских были разбиты, не было ни одной части войск, не пострадавшей в сражении, и русские, оставаясь на своих местах, потеряли половину своего войска.
Французам, с воспоминанием всех прежних пятнадцатилетних побед, с уверенностью в непобедимости Наполеона, с сознанием того, что они завладели частью поля сраженья, что они потеряли только одну четверть людей и что у них еще есть двадцатитысячная нетронутая гвардия, легко было сделать это усилие. Французам, атаковавшим русскую армию с целью сбить ее с позиции, должно было сделать это усилие, потому что до тех пор, пока русские, точно так же как и до сражения, загораживали дорогу в Москву, цель французов не была достигнута и все их усилия и потери пропали даром. Но французы не сделали этого усилия. Некоторые историки говорят, что Наполеону стоило дать свою нетронутую старую гвардию для того, чтобы сражение было выиграно. Говорить о том, что бы было, если бы Наполеон дал свою гвардию, все равно что говорить о том, что бы было, если б осенью сделалась весна. Этого не могло быть. Не Наполеон не дал своей гвардии, потому что он не захотел этого, но этого нельзя было сделать. Все генералы, офицеры, солдаты французской армии знали, что этого нельзя было сделать, потому что упадший дух войска не позволял этого.
Не один Наполеон испытывал то похожее на сновиденье чувство, что страшный размах руки падает бессильно, но все генералы, все участвовавшие и не участвовавшие солдаты французской армии, после всех опытов прежних сражений (где после вдесятеро меньших усилий неприятель бежал), испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения. Нравственная сила французской, атакующей армии была истощена. Не та победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках, называемых знаменами, и тем пространством, на котором стояли и стоят войска, – а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своем бессилии, была одержана русскими под Бородиным. Французское нашествие, как разъяренный зверь, получивший в своем разбеге смертельную рану, чувствовало свою погибель; но оно не могло остановиться, так же как и не могло не отклониться вдвое слабейшее русское войско. После данного толчка французское войско еще могло докатиться до Москвы; но там, без новых усилий со стороны русского войска, оно должно было погибнуть, истекая кровью от смертельной, нанесенной при Бородине, раны. Прямым следствием Бородинского сражения было беспричинное бегство Наполеона из Москвы, возвращение по старой Смоленской дороге, погибель пятисоттысячного нашествия и погибель наполеоновской Франции, на которую в первый раз под Бородиным была наложена рука сильнейшего духом противника.



Для человеческого ума непонятна абсолютная непрерывность движения. Человеку становятся понятны законы какого бы то ни было движения только тогда, когда он рассматривает произвольно взятые единицы этого движения. Но вместе с тем из этого то произвольного деления непрерывного движения на прерывные единицы проистекает большая часть человеческих заблуждений.
Известен так называемый софизм древних, состоящий в том, что Ахиллес никогда не догонит впереди идущую черепаху, несмотря на то, что Ахиллес идет в десять раз скорее черепахи: как только Ахиллес пройдет пространство, отделяющее его от черепахи, черепаха пройдет впереди его одну десятую этого пространства; Ахиллес пройдет эту десятую, черепаха пройдет одну сотую и т. д. до бесконечности. Задача эта представлялась древним неразрешимою. Бессмысленность решения (что Ахиллес никогда не догонит черепаху) вытекала из того только, что произвольно были допущены прерывные единицы движения, тогда как движение и Ахиллеса и черепахи совершалось непрерывно.
Принимая все более и более мелкие единицы движения, мы только приближаемся к решению вопроса, но никогда не достигаем его. Только допустив бесконечно малую величину и восходящую от нее прогрессию до одной десятой и взяв сумму этой геометрической прогрессии, мы достигаем решения вопроса. Новая отрасль математики, достигнув искусства обращаться с бесконечно малыми величинами, и в других более сложных вопросах движения дает теперь ответы на вопросы, казавшиеся неразрешимыми.
Эта новая, неизвестная древним, отрасль математики, при рассмотрении вопросов движения, допуская бесконечно малые величины, то есть такие, при которых восстановляется главное условие движения (абсолютная непрерывность), тем самым исправляет ту неизбежную ошибку, которую ум человеческий не может не делать, рассматривая вместо непрерывного движения отдельные единицы движения.
В отыскании законов исторического движения происходит совершенно то же.
Движение человечества, вытекая из бесчисленного количества людских произволов, совершается непрерывно.
Постижение законов этого движения есть цель истории. Но для того, чтобы постигнуть законы непрерывного движения суммы всех произволов людей, ум человеческий допускает произвольные, прерывные единицы. Первый прием истории состоит в том, чтобы, взяв произвольный ряд непрерывных событий, рассматривать его отдельно от других, тогда как нет и не может быть начала никакого события, а всегда одно событие непрерывно вытекает из другого. Второй прием состоит в том, чтобы рассматривать действие одного человека, царя, полководца, как сумму произволов людей, тогда как сумма произволов людских никогда не выражается в деятельности одного исторического лица.
Историческая наука в движении своем постоянно принимает все меньшие и меньшие единицы для рассмотрения и этим путем стремится приблизиться к истине. Но как ни мелки единицы, которые принимает история, мы чувствуем, что допущение единицы, отделенной от другой, допущение начала какого нибудь явления и допущение того, что произволы всех людей выражаются в действиях одного исторического лица, ложны сами в себе.
Всякий вывод истории, без малейшего усилия со стороны критики, распадается, как прах, ничего не оставляя за собой, только вследствие того, что критика избирает за предмет наблюдения большую или меньшую прерывную единицу; на что она всегда имеет право, так как взятая историческая единица всегда произвольна.
Только допустив бесконечно малую единицу для наблюдения – дифференциал истории, то есть однородные влечения людей, и достигнув искусства интегрировать (брать суммы этих бесконечно малых), мы можем надеяться на постигновение законов истории.
Первые пятнадцать лет XIX столетия в Европе представляют необыкновенное движение миллионов людей. Люди оставляют свои обычные занятия, стремятся с одной стороны Европы в другую, грабят, убивают один другого, торжествуют и отчаиваются, и весь ход жизни на несколько лет изменяется и представляет усиленное движение, которое сначала идет возрастая, потом ослабевая. Какая причина этого движения или по каким законам происходило оно? – спрашивает ум человеческий.
Историки, отвечая на этот вопрос, излагают нам деяния и речи нескольких десятков людей в одном из зданий города Парижа, называя эти деяния и речи словом революция; потом дают подробную биографию Наполеона и некоторых сочувственных и враждебных ему лиц, рассказывают о влиянии одних из этих лиц на другие и говорят: вот отчего произошло это движение, и вот законы его.
Но ум человеческий не только отказывается верить в это объяснение, но прямо говорит, что прием объяснения не верен, потому что при этом объяснении слабейшее явление принимается за причину сильнейшего. Сумма людских произволов сделала и революцию и Наполеона, и только сумма этих произволов терпела их и уничтожила.
«Но всякий раз, когда были завоевания, были завоеватели; всякий раз, когда делались перевороты в государстве, были великие люди», – говорит история. Действительно, всякий раз, когда являлись завоеватели, были и войны, отвечает ум человеческий, но это не доказывает, чтобы завоеватели были причинами войн и чтобы возможно было найти законы войны в личной деятельности одного человека. Всякий раз, когда я, глядя на свои часы, вижу, что стрелка подошла к десяти, я слышу, что в соседней церкви начинается благовест, но из того, что всякий раз, что стрелка приходит на десять часов тогда, как начинается благовест, я не имею права заключить, что положение стрелки есть причина движения колоколов.
Всякий раз, как я вижу движение паровоза, я слышу звук свиста, вижу открытие клапана и движение колес; но из этого я не имею права заключить, что свист и движение колес суть причины движения паровоза.
Крестьяне говорят, что поздней весной дует холодный ветер, потому что почка дуба развертывается, и действительно, всякую весну дует холодный ветер, когда развертывается дуб. Но хотя причина дующего при развертыванье дуба холодного ветра мне неизвестна, я не могу согласиться с крестьянами в том, что причина холодного ветра есть раэвертыванье почки дуба, потому только, что сила ветра находится вне влияний почки. Я вижу только совпадение тех условий, которые бывают во всяком жизненном явлении, и вижу, что, сколько бы и как бы подробно я ни наблюдал стрелку часов, клапан и колеса паровоза и почку дуба, я не узнаю причину благовеста, движения паровоза и весеннего ветра. Для этого я должен изменить совершенно свою точку наблюдения и изучать законы движения пара, колокола и ветра. То же должна сделать история. И попытки этого уже были сделаны.