Очёсывающая жатка

Очёсывающая жатка (англ. stripper header) — устройство для уборки зерновых культур методом очёсывания растений на корню.

В отличие от традиционной жатки, принцип действия которой предусматривает скашивание (срезание) растений, очёсывающая жатка обмолачивает (очёсывает) только зерновую часть растений, не нарушая целостности стеблей. Именно эти две особенности, такие как обмолот растений на корню и отсутствие операции скашивания, предопределили все возможности и преимущества очёсывающей жатки и позволили ей занять особое место в ряду зерноуборочных машин.

Начав своё развитие в I веке нашей эры, очёсывающие жатки в их современном виде используются в земледелии многих стран и в настоящее время.

Возможности очёсывающей жатки

Уборка урожая — это совокупность работ на завершающей стадии земледелия. Первую операцию, а именно непосредственно сбор урожая, стремятся выполнить максимально быстро, за 5-6 дней, с минимальными потерями зерна и затратами на топливо, запасные части. Быстрота уборки зависит от скорости перемещения комбайна по полю. Эта скорость пропорциональна пропускной способности комбайна, умноженной на процентное содержание зерна в скошенной хлебной массе и обратно пропорциональна произведению ширины захвата жатки на урожайность поля. В среднем содержание зерна в хлебной массе составляет 40 % и в зависимости от урожайности оптимальный скоростной режим работы комбайна с традиционной жаткой 3-5 км/ч.

Очёсывающая жатка солому оставляет в поле, и в убранной ею хлебной массе зерно составляет 80 %, то есть в два раза больше, чем при традиционной уборке. Эта особенность очёсывающей жатки позволяет увеличить скорость движения комбайна в 2 раза до 6-10 км/ч, что, в свою очередь, сокращает сроки уборки и уменьшает потери зерна осыпанием, а при необходимости даёт возможность сократить комбайновый парк.

При традиционной технологии уборки урожая на срезание стеблей растений, их транспортировку, деформирование при обмолоте и сепарацию затрачивается определённое количество энергии, а следовательно, и топлива, на котором работает зерноуборочный комбайн.

При очёсывающей технологии такие затраты энергии отсутствуют, что позволяет сократить расход топлива на одну тонну убранного зерна на 35-40 %.

Названные преимущества очёсывающей жатки являются главными, но не исчерпывающими все возможности жатки, а именно:

• Уборка хлебов влажностью более 20 %, что практически невозможно с классической жаткой;
• Уборка полёгших и спутанных стеблестоев с минимальными потерями;
• Уборка сильно засорённых сорняками полей;
• Применение в технологиях растениеводства, в которых пожнивные остатки остаются в поле;
• Использование в технологиях, направленных на снегозадержание и многое другое.

История использования очёсывающих жаток в земледелии

История развития очёсывающей жатки носит прерывистый, многоэтапный характер. В определенных исторических ситуациях она появлялась как средство реализации насущных потребностей общества, а затем предавалась забвению, чтобы возродиться снова через века и годы. За всё время известности жатки отдельными изобретателями, организациями, предприятиями было разработано, изготовлено и испытано большое количество очёсывающих жаток. Однако только единицы из них дошли до промышленного производства и широкого применения в земледелии. Ниже изложена история очёсывающей жатки, начиная с древних времён.

Очёсывающие жатки Древнего Рима

Первое упоминание об уборке только зерновой части урожая с помощью примитивной машины содержится в «Естественной истории» Плиния Старшего, написанной для римского императора Тита в 80-х годах нашей эры. Описывая технику в Древнем Риме, Плиний акцентирует внимание на том, что эти машины использовались в крупных поместьях Галлии, то есть там, где был необходим труд более производительный, чем ручной.

Более подробное описание этой древней зерноуборочной машины даёт другой римский писатель — Палладий в своём сочинении «О земледелии». Визуальные изображения машины дошли до наших дней в виде рельефов, найденных в Бельгии.

Со слов Палладия следовало, что устройство представляло собой большой ящик на двух колёсах, сзади которого впрягался бык или осёл. На передней стенке ящика крепился наклонно металлический гребень с заострёнными боковыми гранями. Рядом с ящиком, пятясь назад, шёл человек с Т-образным орудием в виде длинной палки с перекладиной на конце. При движении устройства по полю гребень врезался в стеблестой на уровне соцветий, а человек Т-образным орудием воздействовал на колосья, которые, касаясь острых кромок гребня, обламывались и падали в ящик. При этом стебли растений оставались в поле нетронутыми.

Такая жатка была более производительна, чем ручная уборка серпами. Это достигалось за счёт увеличения ширины захвата убираемого участка поля и большей скорости движения.

В жатке главная функция — отделение колосьев от стебля — выполнялась пассивным гребнем и активным Т-образным орудием, приводимым в движение человеком. Такое устройство могло убирать только колосовые зерновые культуры, у которых соцветия находятся на конце длинного стебля. Сколько лет эта жатка использовалась в поместьях Галлии неизвестно, но если Плиний Старший упоминает о ней в 80-х годах нашей эры, а Палладий подтверждает её существование в первой половине IV века нашей эры, то есть галльскую жатку использовали для уборки урожая не менее 250 лет.

Вместе с развалом Римской империи исчезли крупные поместья, и необходимость в очёсывающей жатке отпала на много веков.

Австралийские очёсывающие жатки

Очередной раз потребность в очёсывающей зерноуборочной машине возникла в середине XIX века при колонизации Австралии англичанами. Колонисты столкнулись со следующей проблемой: в условиях сухого климата Австралии к моменту уборки хлеба пересыхали и становились ломкими, что приводило к большим потерям при скашивании. Решить эту проблему удалось в 1843 году с помощью уборочной машины Джона Ридли.

Взяв за основу идею галльской жатки, он существенно усовершенствовал её, приспособив к условиям климата Австралии.

Как и галльская жатка, она состояла из большого короба, но уже на четырёх колёсах. Задние колёса были управляемыми. Сзади короба впрягались лошади, которые толкали жатку. Спереди на коробе устанавливался гребень, а над ним располагался лопастный битер, который приводился во вращение от передних колёс короба. Щели между зубьями гребня были таковы, что сквозь них свободно проходил стебель, но застревал колос. Управлял машиной один человек.

Также как и у галльской жатки, при работе гребень внедрялся в стеблестой, но колосья обламывал не человек, а битер, который лопастями при вращении частично вымолачивал из колосьев зёрна и транспортировал продукты очёса в короб.

Благодаря улучшению управляемости жаткой и механизации обламывания колосьев очёсывающая жатка Джона Ридли могла убрать за световой день 4 гектара, заменяя собой труд десяти косарей.

Главная функция — отделение колосьев от стебля — выполнялась пассивным гребнем и активным механизированным битером. Её применение ограничивалось уборкой колосовых зерновых культур.

Жатки изготавливались промышленно многими предприятиями Австралии, но лидером считается компания Джозефа Меллора. Эта компания за несколько лет выпустила более 3000 машин.

Последующее развитие австралийской очёсывающей жатки было направлено на расширение её функциональных возможностей, а именно: обмолот очёсанных колосьев, очистки зерна от половы и соломы, загрузки очищенного зерна в мешки и разгрузки мешков с зерном на ходу. Все эти задачи были решены благодаря усилиям изобретателей, в том числе Джеймса Морроу и Виктора МакКея, которые в 1883 и 1884 годах соответственно представляют свои варианты очёсывающего комбайна.

Комбайн был трёхколесным и тянулся лошадьми, запряжёнными спереди левее от комбайна. Обслуживалась уборочная машина двумя людьми, один из которых управлял движением комбайна, а второй загружал зерно в мешки. Благодаря маневренности и простоте управления комбайн убирал урожай с 40 гектаров за световой день. По своей эффективности, то есть затратам энергии на тонну убранного урожая, австралийский очёсывающий комбайн остался непревзойдённым до настоящего времени.

Наиболее известным изготовителем очёсывающих комбайнов в промышленных масштабах являлся Виктор МакКей, который в 1895 году организовал компанию «Саншайн Харвестер».

Компания занималась постоянным совершенствованием комбайна. Так, благодаря таланту фермера и изобретателя Хедли Шеппарда Тейлора, в 1916 году компания «Саншайн Харвестер» начала выпуск новых очёсывающих комбайнов. В них под гребнем размещался режущий аппарат, а отвод очёсанной массы осуществлялся шнеком. Такие конструктивные особенности расширяли возможности уборочной машины, позволяя ей убирать влажные и засорённые хлеба.

В 1950 году в результате смены собственника компания прекращает выпуск очёсывающих комбайнов под торговой маркой «Саншайн», а через шесть лет и вовсе снимает их с производства.

Очёсывающие жатки дореволюционной России

Действующие образцы машин, которые убирали только зерновую часть урожая, создавались и в России. В 1868 году агроном Андрей Романович Власенко в Тверской губернии демонстрировал уборочную машину «Конная уборка на корню», которая состояла из косилки, транспортирующих устройств и молотилки. По словам А. Р. Власенко, она была в 20 раз производительней ручного способа уборки хлеба и в 8 раз превышала производительность американской жнейки «Маккормик». Машина тянулась двумя лошадьми и управлялась одним человеком.

Подобную машину, но в Самарской губернии, создал М. Глумилин, который знал о комбайне А. Р. Власенко и стремился объединить их усилия для создания более совершенного устройства.

К сожалению, ни А. Р. Власенко, ни М. Глумилину не удалось наладить промышленное производство машин, несмотря на то, что в 1869 году А. Р. Власенко была выдана привилегия на его изобретение, а за изготовление его машины коллективно ходатайствовали известные учёные и землевладельцы. Министр земледелия России в изготовлении машин А. Р. Власенко отказал.

Современные очёсывающие жатки

Третье возрождение очёсывающей жатки приходится на вторую половину ХХ века. Понимание учёными и инженерами всех ограничений на пути развития традиционной комбайновой уборки урожая породили стремление к созданию альтернативных методов уборки. Наиболее перспективным из них считается обмолот растений на корню.

Академик Украинских академий аграрных и инженерных наук, Российской академии сельскохозяйственных наук, доктор технических наук Погорелый Леонид Владимирович (1934—2003) писал:

«Высоко энерго-ресурсо-напряжённая хедерная технология уборки в основном выполнила свою историческую и технологическую роль, и по закону диалектического развития, и нашим прогнозам, должна уступить место принципу очёсывания для разработки высокоэффективных комбайнов нового поколения»

—

Существуют предположения, что прообразом современных очёсывающих жаток послужил очёсыватель, изготовленный американцем К. Болдуином. Основным отличием этой уборочной машины от рассмотренных ранее является использование активного рабочего органа. Он был выполнен в виде цилиндрического барабана (ротора), вдоль образующих которого были закреплены ряды гребёнок. Гребёнки при вращении барабана внедряются в стеблестой и очёсывают зерновую часть урожая.

Этот принцип действия позволял не столько обрывать колосья, сколько их обмолачивать. Кроме того, это техническое решение позволяло убирать влажные хлеба, работать в полях с полёгшим и засорённым сорняками стеблестоем.

Во второй половине 90-х годов компания «Shelbourne Reynolds» (Великобритания), используя разработки национального института сельскохозяйственного машиностроения (NJAE), освоила промышленный выпуск жаток с описанным выше принципом действия.

Независимо от англичан к такому же техническому решению, но в начале 80-х годов, приходит руководитель лаборатории уборочных машин Мелитопольского института механизации сельского хозяйства (ныне ТГТАУ), доктор технических наук Шабанов Пётр Антонович (−2005).

В 2004 году под непосредственным научным руководством П. А. Шабанова машиностроительным предприятием «Укр. Агро-сервис» была разработана, изготовлена и испытана жатка навесная двухбарабанная очёсывающего типа «Славянка УАС». Начиная с 2005 года, жатки «Славянка УАС» изготавливаются серийно и применяются в растениеводстве.

Устройство и работа современных очёсывающих жаток

В современном растениеводстве используются очёсывающие жатки с активными рабочими органами (гребёнками), закреплёнными на вращающемся барабане. Различают две конструктивные схемы таких жаток: однобарабанную и двухбарабанную.

Родоначальник двухбарабанных жаток очёсывающего типа П. А. Шабанов описывал её устройство следующим образом:

«Устройство состоит из очёсывающего барабана 1, битера-отражателя 2, шнека 3 и неподвижного отражающего кожуха 4. При поступательном движении устройства вперёд стебли растений отклоняются кожухом 4 и под действием всасывающего воздушного потока, создаваемого очёсывающим барабаном 1 и битером-отражателем 2, подаются в зону обмолота, где обмолачиваются рабочими органами в виде гребёнок с прямоугольными пальцами, расположенными на поверхности барабанов. Полученный в результате обмолота ворох под действием рабочих органов и воздушного потока транспортируется в шнек 3, который подаёт этот ворох в наклонную камеру комбайна»

—

.

Однобарабанная очёсывающая жатка состоит из очёсывающего барабана (ротора), корпуса жатки, стабилизирующего носка и шнека. Работа жатки в части действия очёсывающего барабана и транспортирования очёсанного вороха аналогична двухбарабанной жатке.

В 1980 году были организованы сравнительные испытания по уборке урожая двух- и однобарабанной жатками. В качестве испытуемых образцов использовали украинскую двухбарабанную жатку МОН-4 и однобарабанную жатку фирмы «Shelbourne». Испытания проводились в трёх местах: в Крыму — при уборке риса, на Кубани — при уборке пшеницы, на западе России — при уборке ячменя. Испытания организовывали соответствующие машиноиспытательные станции.

Результаты испытаний показали, что общие потери зерна в зависимости от скорости движения комбайна на 1,5 % меньше у двухбарабанной очёсывающей жатки.

Тем не менее, П. А. Шабанов признавал, что однобарабанные очёсывающие жатки являются конструктивно более простыми.

Ограничения очёсывающих жаток

Очёсывающие жатки применяются преимущественно при уборке зерновых колосовых и метёлочных культур, а также некоторых видов семенников трав. Уборка этими жатками бобовых культур принципиально возможна, но может сопровождаться потерями, не соответствующими агротехническим требованиям.

В силу своего принципа действия очёсывающие жатки используются только при прямом комбайнировании.

При нормальных условиях эксплуатации потери зерна за жаткой не превышают 1 %. Однако при некоторых обстоятельствах они могут превышать данную величину, например в случае, когда хлеба перестояли, при этом зерно слабо держится в колосе и склонно к самоосыпанию, а также в случае существенной разноуровненности соцветий.

Очёсывающие жатки нецелесообразно применять на полях с наличием большого количества камней, особенно при уборке на таких полях полёглых хлебов.

См. также

• Жатка
• Зерноуборочный комбайн

Отрывок, характеризующий Очёсывающая жатка

Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.