Очоа, Педро

Педро Очоа
Общая информация
Полное имя	Педро Очоа Баигорри
Прозвище	Ochoíta, Ardilla, Rey de la Gambeta
Родился	22 февраля 1900(1900-02-22) Авельянеда, Аргентина
Умер	5 сентября 1947(1947-09-05) (47 лет) Тандиль, Буэнос-Айрес, Аргентина
Гражданство	Аргентина
Позиция	полузащитник, нападающий
Карьера
Клубная карьера*
1913—1931	Расинг (Авельянеда)	? (91)
Национальная сборная**
1927—1928	Аргентина	2 (0)
Международные медали
Олимпийские Игры
Серебро	Амстердам 1928	футбол
Чемпионаты Южной Америки
Золото	Лима 1927
* Количество игр и голов за профессиональный клуб считается только для различных лиг национальных чемпионатов. ** Количество игр и голов за национальную сборную в официальных матчах.

Педро Очоа Баигорри (исп. Pedro Ochoa Baigorri; 22 февраля 1900, Авельянеда, Аргентина — 5 сентября 1947, Тандиль, Буэнос Айрес, Аргентина) — аргентинский футболист. Играл на позициях полузащитника и нападающего. На протяжении всей карьеры выступал за «Расинг», в составе которого стал 6-кратным чемпионом Аргентины. Чемпион Южной Америки 1927 и серебряный призёр Олимпийских Игр 1928 в составе сборной Аргентины. Один из лучших и самых популярных игроков Аргентины 1920-х годов.

Карьера в «Расинге»

Очоа стал игроком «Расинга» в 1913 году, но только в 1916-м дебютировал за первую команду. В первые годы после перевода в основу играл зачастую правым полузащитником, хотя на молодёжном уровне зарекомендовал себя талантливым нападающим. Причиной тому — очень высокая конкуренция в линии нападения, где в те годы блистали Хуан Перинетти и Альберто Оако. До начала 1920-х годов Педро Очоа оставался на втором плане в команде и имел лишь опосредованное отношение к завоеванию ею многочисленных трофеев на национальном и международном уровне. Лишь на рубеже десятилетий Очоа смог выйти из тени старших одноклубников, добиться доверия лидеров команды и завоевать расположение болельщиков. Довольно скоро и сам Очоа выдвинулся в лидеры «Расинга», расставшегося с большинством своих ветеранов и вступившего на путь обновления. В какой-то степени Очоа можно считать наследником завершившего в 1920 году карьеру Перинетти: как и Хуан, Педро отличался первоклассным дриблингом и высокой скоростью, и точно так же, как его старший современник, проделал в «Расинге» путь в нападающие из полузащиты. Техничность Очоа и сделала его новым любимцем публики. Изысканная игра, впечатляющий контроль мяча, известная доля озорства в обращении с незадачливыми соперниками, неистовство и «инстинкт убийцы» — всё это вывело популярность Очоа далеко за рамки спорта. Его игровые навыки восхищали людей искусства; Карлос Гардель спел о Педро Очоа в танго Patadura, а Освальдо Фресета посвятил ему аналогичное произведение Ochoíta, названное по прозвищу Очоа, данному ему тем же Гарделем. Остроумие Педро Очоа отмечено попаданием его высказывания в известный сборник «100 лучших фраз из аргентинского футбола».

В эру AAm «Расинг» трижды выигрывает чемпионат и каждая победа приходится на уникальный период в карьере Очоа. Так, сезон 1919 — первый для Педро в качестве игрока основы; 1921 — переходный период в истории клуба, когда лидеры прошлого уже ушли, а лидеры будущего, и Очоа в том числе, ещё только обозначают себя в этом качестве; 1925 — время расцвета футболиста Очоа: он — в авангарде аргентинского футбола, признанный лидер и символ своего клуба и его главная звезда.

Первый профессиональный футбольный чемпионат в истории Аргентины стал последним в карьере Педро Очоа: проведя в сезоне 1931 только 5 матчей (из 34 сыгранных в турнире) и забив в них два гола, «Король дриблинга» повесил бутсы на гвоздь.

Сборная Аргентины

Как ни странно, но лучший футболист аргентинского топ-клуба и один из лучших игроков Аргентины вообще так и не стал сколько-нибудь заметной фигурой в национальной сборной. Да и всего-то на счету Педро Очоа - два матча за сборную, один официальный и один товарищеский. Дебютировал он за Аргентину в зрелом возрасте, 30 октября 1927 года, выйдя в стартовом составе на первый матч Чемпионата Южной Америки 1927 против команды Боливии (7:1). В первой и последней официальной игре на международном уровне Очоа получил серьёзную травму, во многом и предопределившую эпизодический характер его присутствия в составе национальной команды и, очевидно, приблизившей окончание игровой карьеры. Утешением для Очоа могла стать золотая медаль и титул чемпиона континента, добытый его товарищами в решающем поединке против Уругвая (3:2). 1 апреля 1928 года Очоа вновь призван в сборную. В его активе — исторический матч против Португалии в Лиссабоне (0:0), первый для аргентинцев футбольный матч за пределами Южной Америки.

Педро Очоа вошёл в заявку сборной Аргентины на Олимпийские Игры 1928 в Амстердаме, однако на поле в итоге так ни разу и не появился. Что, разумеется, не помешало футболисту стать серебряным призёром главного на тот момент турнира в мире футбола.

Итог международной карьеры Очоа: два матча и две медали.

Достижения

Расинг (Авельянеда)

• Чемпион Аргентины: (6) 1916, 1917, 1918, 1919 AAm, 1921 AAm, 1925 AAm
• Обладатель Кубка Карлоса Ибаргурена: (3) 1916, 1917, 1918
• Обладатель Кубка Славы Муниципалитета Буэнос-Айреса: (1) 1917
• Обладатель Кубка Рио де Ла Платы: (2) 1917, 1918
• Серебряный призёр Чемпионата Аргентины: 1920 AAm
• Финалист Кубка Славы Коусиньер: 1917
• Финалист Кубка Рио де Ла Платы: 1916

Сборная Аргентины

• Чемпион Южной Америки: (1) 1927
• Серебряный призёр Олимпийских Игр: 1928

Образ Очоа в искусстве

Педро Очоа упоминается в танго Карлоса Гарделя Patadura, записанном в Париже 15 декабря 1928 года.

Piantáte de la cancha, dejále el puesto a otro
de puro patadura estás siempre en orsay;
jamás cachás pelota, la vas de figurita
y no servís siquiera para patear un hands.
Querés jugar de forward y ser como Seoane
y hacer como Tarasca de media cancha gol.
Burlar a la defensa con pases y gambetas
y ser como Ochoíta el crack de la afición.

Выражение ser como Ochoíta el crack de la afición стало нарицательным в Аргентине.

Танго Patadura появилось на закате карьеры Очоа и было воспринято современниками как дань уважения легенде аргентинского футбола.

В более широкой перспективе эмоционально сильный фрагмент произведения с упоминанием Очоа, возносящегося здесь в ранг полумифологического героя, следует считать прощанием с романтической эрой футбола.

Интересные факты

• Педро Очоа стал первым футболистом, фотография которого была размещена на первой полосе самого популярного спортивного издания Аргентины и Латинской Америки El Grafico (в номере за 24 октября 1925 года; фотография сделана 3 октября).

Ссылки

• [edant.clarin.com/diario/2001/01/25/d-01201.htm Puro talento]
• [www.todoracing.8k.com/pedro_ochoa.htm Биография на todoracing.8k.com]

</div>

Отрывок, характеризующий Очоа, Педро

Масон улыбнулся своей кроткой, отеческой улыбкой.
– Высшая мудрость и истина есть как бы чистейшая влага, которую мы хотим воспринять в себя, – сказал он. – Могу ли я в нечистый сосуд воспринять эту чистую влагу и судить о чистоте ее? Только внутренним очищением самого себя я могу до известной чистоты довести воспринимаемую влагу.
– Да, да, это так! – радостно сказал Пьер.
– Высшая мудрость основана не на одном разуме, не на тех светских науках физики, истории, химии и т. д., на которые распадается знание умственное. Высшая мудрость одна. Высшая мудрость имеет одну науку – науку всего, науку объясняющую всё мироздание и занимаемое в нем место человека. Для того чтобы вместить в себя эту науку, необходимо очистить и обновить своего внутреннего человека, и потому прежде, чем знать, нужно верить и совершенствоваться. И для достижения этих целей в душе нашей вложен свет Божий, называемый совестью.
– Да, да, – подтверждал Пьер.
– Погляди духовными глазами на своего внутреннего человека и спроси у самого себя, доволен ли ты собой. Чего ты достиг, руководясь одним умом? Что ты такое? Вы молоды, вы богаты, вы умны, образованы, государь мой. Что вы сделали из всех этих благ, данных вам? Довольны ли вы собой и своей жизнью?
– Нет, я ненавижу свою жизнь, – сморщась проговорил Пьер.
– Ты ненавидишь, так измени ее, очисти себя, и по мере очищения ты будешь познавать мудрость. Посмотрите на свою жизнь, государь мой. Как вы проводили ее? В буйных оргиях и разврате, всё получая от общества и ничего не отдавая ему. Вы получили богатство. Как вы употребили его? Что вы сделали для ближнего своего? Подумали ли вы о десятках тысяч ваших рабов, помогли ли вы им физически и нравственно? Нет. Вы пользовались их трудами, чтоб вести распутную жизнь. Вот что вы сделали. Избрали ли вы место служения, где бы вы приносили пользу своему ближнему? Нет. Вы в праздности проводили свою жизнь. Потом вы женились, государь мой, взяли на себя ответственность в руководстве молодой женщины, и что же вы сделали? Вы не помогли ей, государь мой, найти путь истины, а ввергли ее в пучину лжи и несчастья. Человек оскорбил вас, и вы убили его, и вы говорите, что вы не знаете Бога, и что вы ненавидите свою жизнь. Тут нет ничего мудреного, государь мой! – После этих слов, масон, как бы устав от продолжительного разговора, опять облокотился на спинку дивана и закрыл глаза. Пьер смотрел на это строгое, неподвижное, старческое, почти мертвое лицо, и беззвучно шевелил губами. Он хотел сказать: да, мерзкая, праздная, развратная жизнь, – и не смел прерывать молчание.
Масон хрипло, старчески прокашлялся и кликнул слугу.
– Что лошади? – спросил он, не глядя на Пьера.
– Привели сдаточных, – отвечал слуга. – Отдыхать не будете?
– Нет, вели закладывать.
«Неужели же он уедет и оставит меня одного, не договорив всего и не обещав мне помощи?», думал Пьер, вставая и опустив голову, изредка взглядывая на масона, и начиная ходить по комнате. «Да, я не думал этого, но я вел презренную, развратную жизнь, но я не любил ее, и не хотел этого, думал Пьер, – а этот человек знает истину, и ежели бы он захотел, он мог бы открыть мне её». Пьер хотел и не смел сказать этого масону. Проезжающий, привычными, старческими руками уложив свои вещи, застегивал свой тулупчик. Окончив эти дела, он обратился к Безухому и равнодушно, учтивым тоном, сказал ему:
– Вы куда теперь изволите ехать, государь мой?
– Я?… Я в Петербург, – отвечал Пьер детским, нерешительным голосом. – Я благодарю вас. Я во всем согласен с вами. Но вы не думайте, чтобы я был так дурен. Я всей душой желал быть тем, чем вы хотели бы, чтобы я был; но я ни в ком никогда не находил помощи… Впрочем, я сам прежде всего виноват во всем. Помогите мне, научите меня и, может быть, я буду… – Пьер не мог говорить дальше; он засопел носом и отвернулся.
Масон долго молчал, видимо что то обдумывая.
– Помощь дается токмо от Бога, – сказал он, – но ту меру помощи, которую во власти подать наш орден, он подаст вам, государь мой. Вы едете в Петербург, передайте это графу Вилларскому (он достал бумажник и на сложенном вчетверо большом листе бумаги написал несколько слов). Один совет позвольте подать вам. Приехав в столицу, посвятите первое время уединению, обсуждению самого себя, и не вступайте на прежние пути жизни. Затем желаю вам счастливого пути, государь мой, – сказал он, заметив, что слуга его вошел в комнату, – и успеха…
Проезжающий был Осип Алексеевич Баздеев, как узнал Пьер по книге смотрителя. Баздеев был одним из известнейших масонов и мартинистов еще Новиковского времени. Долго после его отъезда Пьер, не ложась спать и не спрашивая лошадей, ходил по станционной комнате, обдумывая свое порочное прошедшее и с восторгом обновления представляя себе свое блаженное, безупречное и добродетельное будущее, которое казалось ему так легко. Он был, как ему казалось, порочным только потому, что он как то случайно запамятовал, как хорошо быть добродетельным. В душе его не оставалось ни следа прежних сомнений. Он твердо верил в возможность братства людей, соединенных с целью поддерживать друг друга на пути добродетели, и таким представлялось ему масонство.


Приехав в Петербург, Пьер никого не известил о своем приезде, никуда не выезжал, и стал целые дни проводить за чтением Фомы Кемпийского, книги, которая неизвестно кем была доставлена ему. Одно и всё одно понимал Пьер, читая эту книгу; он понимал неизведанное еще им наслаждение верить в возможность достижения совершенства и в возможность братской и деятельной любви между людьми, открытую ему Осипом Алексеевичем. Через неделю после его приезда молодой польский граф Вилларский, которого Пьер поверхностно знал по петербургскому свету, вошел вечером в его комнату с тем официальным и торжественным видом, с которым входил к нему секундант Долохова и, затворив за собой дверь и убедившись, что в комнате никого кроме Пьера не было, обратился к нему:
– Я приехал к вам с поручением и предложением, граф, – сказал он ему, не садясь. – Особа, очень высоко поставленная в нашем братстве, ходатайствовала о том, чтобы вы были приняты в братство ранее срока, и предложила мне быть вашим поручителем. Я за священный долг почитаю исполнение воли этого лица. Желаете ли вы вступить за моим поручительством в братство свободных каменьщиков?
Холодный и строгий тон человека, которого Пьер видел почти всегда на балах с любезною улыбкою, в обществе самых блестящих женщин, поразил Пьера.
– Да, я желаю, – сказал Пьер.
Вилларский наклонил голову. – Еще один вопрос, граф, сказал он, на который я вас не как будущего масона, но как честного человека (galant homme) прошу со всею искренностью отвечать мне: отреклись ли вы от своих прежних убеждений, верите ли вы в Бога?
Пьер задумался. – Да… да, я верю в Бога, – сказал он.
– В таком случае… – начал Вилларский, но Пьер перебил его. – Да, я верю в Бога, – сказал он еще раз.
– В таком случае мы можем ехать, – сказал Вилларский. – Карета моя к вашим услугам.
Всю дорогу Вилларский молчал. На вопросы Пьера, что ему нужно делать и как отвечать, Вилларский сказал только, что братья, более его достойные, испытают его, и что Пьеру больше ничего не нужно, как говорить правду.
Въехав в ворота большого дома, где было помещение ложи, и пройдя по темной лестнице, они вошли в освещенную, небольшую прихожую, где без помощи прислуги, сняли шубы. Из передней они прошли в другую комнату. Какой то человек в странном одеянии показался у двери. Вилларский, выйдя к нему навстречу, что то тихо сказал ему по французски и подошел к небольшому шкафу, в котором Пьер заметил невиданные им одеяния. Взяв из шкафа платок, Вилларский наложил его на глаза Пьеру и завязал узлом сзади, больно захватив в узел его волоса. Потом он пригнул его к себе, поцеловал и, взяв за руку, повел куда то. Пьеру было больно от притянутых узлом волос, он морщился от боли и улыбался от стыда чего то. Огромная фигура его с опущенными руками, с сморщенной и улыбающейся физиономией, неверными робкими шагами подвигалась за Вилларским.
Проведя его шагов десять, Вилларский остановился.
– Что бы ни случилось с вами, – сказал он, – вы должны с мужеством переносить всё, ежели вы твердо решились вступить в наше братство. (Пьер утвердительно отвечал наклонением головы.) Когда вы услышите стук в двери, вы развяжете себе глаза, – прибавил Вилларский; – желаю вам мужества и успеха. И, пожав руку Пьеру, Вилларский вышел.