Ощепков, Василий Сергеевич

Василий Сергеевич Ощепков
Род деятельности:	разведчик, тренер по дзюдо и самбо
Место рождения:	Александровский пост, Сахалинский отдел, Российская империя
Гражданство:	СССР СССР
Подданство:	Российская империя Российская империя

Васи́лий Серге́евич Още́пков (25 декабря 1892 [6 января 1893], Александровский пост, Сахалин — 10 октября 1937, Москва) — родоначальник советского дзюдо и один из основателей самбо.

Биография

Мать — Мария Семёновна Ощепкова (1851—1904), приговорённая в 1890 году к 60 плетям и 18 годам сахалинской каторги за побег с исправительно-трудовых работ в Пермской губернии и переведенная в ссыльнопоселенки только тогда, когда Василию было 8 лет. Отец — заключивший «тюремный брак» с каторжанкой, вероятно ссыльнопоселенец Сергей Захарович Плисак, крестьянского сословия, столяр, умер в 1902. Вскоре умерла и мать Василия, и он остался круглым сиротой.

Обучение в духовной семинарии и Кодокане

После передачи в 1905 году Южного Сахалина японцам по Портсмутскому миру оставшийся в 1904 году полным сиротой подданный Японии Василий был отправлен на учёбу на остров Хонсю в Японии, где с сентября 1907 года обучался в духовной семинарии Киото при православной миссии, организованной будущим святым Николаем Японским, по окончании которой мог стать церковнослужителем. Хотя готовили в семинарии церковнослужителей, но уровень преподавания был высоким, в своё время среди преподавателей был Сергий (Страгородский) . В семинарии преподавалось дзюдо, и по рекомендации тренера как лучший дзюдоист семинарии 29 октября 1911 года Василий был допущен к вступительным испытаниям и принят в институт дзюдо Кодокан в Токио, основанный Дзигоро Кано. В связи с этим он перевёлся в семинарию в Токио, по окончании которой мог стать священнослужителем — диаконом или священником. 15 июня 1913 года Ощепков получил первую мастерскую степень — сёдан (первый дан); в октябре 1917 года, во время командировки в Японию, сдал экзамены на второй дан, став первым русским и третьим европейцем, получившим второй дан по дзюдо. Следует отметить, что в то время в дзюдо было не 10 данов, как сейчас, а только 5.

Работа в разведке

Закончив семинарию, в 1913 году эмигрировал в Россию. Работал переводчиком в контрразведке сначала Заамурского округа пограничной Стражи в городе Харбине, затем — в отделе контрразведки штаба Владивостокской крепости Приамурского военного округа во Владивостоке. В 1914 году основал там просуществовавшую до 1920 года первую в России секцию дзюдо и впервые в мире провёл международные соревнования по дзюдо c участием спортсменов из союзной России в Первой мировой войне Японии в 1915 и 1917 годах. Неоднократно выезжал в командировки в Японию, безуспешно пытаясь добиться направления японского экспедиционного корпуса на русско-германский фронт и создавая для этого агентурную сеть. В 1918 году обучал дзюдо милиционеров Владивостока.

В 1919 году работал у колчаковцев и в японском Управлении военно-полевых сообщений переводчиком; в этот период он через сослуживца, земляка и сокурсника по Токийской семинарии Трофима Юркевича установил связь с Осведомительным отделом подполья РКП(б). Одновременно предприимчивый Ощепков пытается зарабатывать: открывает школу обучения японскому языку, участвует в торговых операциях с Японией и даже покупает кинопроектор.

В 1921 году Ощепков вернулся в Японию как собственник унаследованных от отца домов в Александровске под видом кинопрокатчика. С 1920 года весь Сахалин был оккупирован японскими войсками. Работа кинопрокатчика открывала перспективы для разведывательной деятельности, так как по японским законам кинопрокатчик был обязан устраивать льготные сеансы для военнослужащих. Его донесения в СССР имели важный практический смысл, отличаясь полнотой и обстоятельностью.

В 1924 году начальство предлагает ему перебраться на Южный Сахалин, однако Ощепков выдвигает встречное предложение о продолжении разведывательной деятельности в Токио, на что получает согласие и в октябре отбывает в Харбин, а оттуда через Кобэ — в Токио. В Харбине он знакомится и быстро женится на своей землячке по Александровску Марии. В Токио Ощепков организовал работающую разведывательную сеть, однако из-за разногласий с некомпетентным начальством ему в 1926 году пришлось вернуться в СССР, где он был обвинён в растрате казённых средств. Чтобы компенсировать 3140 иен, израсходованных на агентов, но не подкреплённых расписками, ему пришлось распродать практически всё личное имущество, включая кинопроектор.

Работа в Сибирском военном округе

В штабе СибВО не собирались терять высококвалифицированного япониста, и В. С. Ощепков был оставлен во Владивостоке в качестве переводчика. 27 января 1927 года приказом № 26 Реввовенсовета СССР «Ощепков Василий Сергеевич определён на службу в РККА». Потом на этом основании «приказом войскам сибирского военного округа за № 19» В. С. Ощепков «назначается на должность переводчика 7-го отделения Штаба округа» в Новосибирске, причём назначение было оформлено задним числом — с 15 апреля 1926 года, с выплатой всего положенного за этот период денежного довольствия.

Практически все средства В. С. Ощепкова уходили на лечение больной жены. Он стал пытаться добиться перевода в Москву или Ленинград, где можно было бы обеспечить более действенную лечебную помощь и иметь более высокий оклад, для чего пытался убедить военное начальство в перспективности использования дзюдо в военном обучении (см. ниже). В итоге в сентябре 1929 года его усилия увенчались успехом, и он был вызван в Москву. Его жена к этому моменту уже скончалась.

Популяризация дзюдо в СССР и создание самбо

В 1914 году, сразу после приезда в Россию, В. С. Ощепков организовал во Владивостоке кружок дзюдо, функционировавший по адресу ул. Корабельная набережная, д. 21 (ныне — спортивный клуб Тихоокеанского флота), о чём в июне 1915 года появилась статья в столичном журнале «Геркулес». В 1917 году во Владивостоке состоялся первый в истории широко разрекламированный международный матч по дзюдо: ученики В. С. Ощепкова состязались с воспитанниками японского высшего коммерческого училища города Отару, приехавшими во Владивосток, подобный международный матч был и в 1915 году.

В 1927 году в Новосибирске на собрании ячейки Осоавиахима при штабе Сибирского военного округа В. С. Ощепков выступил с рассказом о дзюдо, после чего немедленно было решено организовать для сотрудников штаба кружок по изучению приёмов самозащиты. Услугами редкого специалиста поспешило воспользоваться и местное общество «Динамо».

Сразу после перевода в Москву В. С. Ощепков открыл при Центральном доме Красной Армии (ЦДКА) двухмесячные курсы «дзюу-до» (написание того времени). После первых показательных выступлений в ЦДКА немедленно были созданы две группы из военнослужащих и работников Дома Армии, а также первая в стране женская группа.

В 1929 Ощепков стал преподавателем Государственного центрального института физической культуры (Инфизкульта). Работа в Институте физкультуры дала Ощепкову уникальную возможность познакомиться с системами борьбы народов СССР, представители которых обучались у него на кафедре. Он проанализировал штыковой бой, международные спортивные единоборства, китайское ушу и целый ряд национальных видов борьбы с точки зрения их применимости в боевой схватке. На основе дзюдо благодаря этому анализу Ощепков и создал более совершенную прикладную борьбу, которая впоследствии получила название самбо.

В 1930 году при непосредственном участии В. С. Ощепкова было подготовлено и опубликовано «Руководство по физической подготовке РККА», а в 1931 году — методическое пособие «Физические упражнения РККА», где впервые в нашей стране была изложена комплексная программа обучения рукопашному бою. Параллельно с публикацией методических материалов В. С. Ощепков провёл специальные курсы для начальствующего состава Московского гарнизона, а затем развернул работу в инструкторско-методическом бюро при Московском гарнизонном комитете, непосредственно сам осуществлял преподавание рукопашного боя в нескольких воинских частях, а также принял участие в состязаниях комсостава Московского гарнизона по штыковому бою, заняв там первое место.

В 1931 году в СССР был разработан физкультурный комплекс «Готов к труду и обороне СССР» (ГТО СССР). В 1932 году был учреждён комплекс ГТО второй ступени, в котором, в качестве одной из норм, появились приёмы самозащиты. Разработкой комплекса приёмов для ГТО-II по поручению спецкомиссии под председательством С. С. Каменева занимался именно В. С. Ощепков.

В 1930 году на базе ЦДКА, но по линии спорткомитета СССР, В. С. Ощепков провёл специальные курсы инструкторов, на которых получили подготовку преподаватели физвоспитания из самых различных регионов страны. Среди них был Александр Рубанчик из Ростова-на-Дону, который служил в милиции, и по инициативе которого Ощепков провёл показательные выступления в Центральной высшей школе милиции, в которых, кроме него самого, приняли участие выпускники курсов в полном составе. Демонстрация имела потрясающий успех, после чего В. С. Ощепков немедленно был приглашён для преподавания в этом головном учебном заведении милиции. Помимо обязательного курса рукопашного боя, В. С. Ощепков стал вести в ЦВШМ и клубную работу, которая продолжалась и на военном факультете Инфизкульта. Программа обучения Ощепкова и клубные занятия в ЦВШМ были ликвидированы в 1934 году по требованию В. А. Спиридонова, заявившего, что это противоречит его собственной и официально утверждённой программе.

В 1932 году при Инфизкульте был учреждён военный факультет. Преподавание рукопашного боя и борьбы в одежде как на факультете, так и на организованных при нём курсах осуществлялось тоже Ощепковым. В 1933—1934 годах он также обучает учащихся двухгодичной школы профсоюзов имени Н. М. Шверника. В 1934 году Василий Сергеевич создаёт свою секцию в только что построенном Дворце спорта Авиахима, которую в 1935 году передаёт своему ученику, практиканту из Инфизкульта А. А. Харлампиеву. Летом 1937 года В. С. Ощепкову удалось добиться открытия специализации по дзюдо в организованной при Инфизкульте Высшей школе тренеров.

Арест и гибель

В ночь с 1 на 2 октября 1937 года был арестован. Ощепков умер в камере Бутырской тюрьмы 10 октября — по официальной версии от сердечного приступа.

В 1957 году, благодаря стараниям вдовы Ощепкова, Анны Ивановны, он был реабилитирован.

Личная жизнь

Ощепков был трижды женат. С первой женой, Екатериной Журавлевой, он развёлся в Харбине в 1924 году, после того как, будучи в командировке, влюбился в 17-летнюю землячку из Александровска Марию Григорьевну, жившую к тому времени в том же городе. В 22 года в Новосибирске вторая жена умерла от туберкулёза. В Москве Ощепков женился на Анне Ивановне Казембек.

В последние годы у Ощепкова стали появляться проблемы со здоровьем. Ученики Ощепкова отмечали, что он никогда не показывался перед ними обнажённым хотя бы по пояс. Некоторые делали вывод, что он скрывал какое-то кожное заболевание. Ученик Харлампиева и Ощепкова А. А. Будзинский рассказывал, что был на квартире у учителя в начале 1937 года в переулке Медведева. По его словам, «Василий Сергеевич лежал на постели и был болен, его уже мучила болезнь сердца, и он не расставался с нитроглицерином».

Память

В 2000-е годы в различных регионах России были организованы клубы и турниры по самбо памяти В. С. Ощепкова, в том числе Всероссийский юношеский турнир по боевому самбо памяти В. С. Ощепкова. Во время встречи совета Азиатско-Тихоокеанского экономического сотрудничества АТЭС во Владивостоке в сентябре 2012 года там был открыт памятник мастеру.

Примечания

Источники

Литература

• Куланов А. Е. Василий Ощепков: путь из ниоткуда в никуда // Япония наших дней. — Москва: ИДВ РАН, 2011. — Т. 1(7). — С. 85-101. — 200 с.
• Лукашев М. Н. Сотворение самбо: родиться в царской тюрьме и умереть в сталинской. — М.: «Будо-Спорт», 2003. — 104 с. — ISBN 5-901826-02-7.

Ссылки

• [www.krugosvet.ru/articles/95/1009530/1009530a1.htm Ощепков, Василий Сергеевич] // Энциклопедия «Кругосвет».
• [www.youtube.com/watch?v=u0XN4DZD37o Кинохроника с участием Ощепкова]
• [www.youtube.com/watch?v=9rkHTjOTSRw Борьба самбо.История создания (документальный фильм)]

Отрывок, характеризующий Ощепков, Василий Сергеевич

Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.


Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.


Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.