Оэ, Хикари

Хикари Оэ (яп. 大江 光 О:э Хикари, р. 13 июня 1963, Токио) — японский композитор. Сын Кэндзабуро Оэ.

Биография

Хикари Оэ родился в семье Кэндзабуро и Юкари Оэ. Буквальный перевод с японского имени Хикари означает свет. Хикари Оэ родился с сильным нарушением функционирования головного мозга: черепно-мозговой грыжей, в связи с чем для сохранения жизни ребёнку потребовалась серия хирургических операций.

Несмотря на умственную неполноценность и значительные физические ограничения (в том числе очень слабое зрение), Хикари Оэ обладает абсолютным слухом, что помогло ему стать композитором академической музыки. До 5-7 лет Оэ практически не говорил и не воспринимал слова окружающих, однако в этом возрасте уже начал различать голоса птиц, затем называть их, повторяя за диктором на пластинке, и только потом ограниченно говорить самостоятельно. Заниматься музыкой Оэ стал с 11 лет, когда при помощи родителей, заметивших, что он проявляет к ней интерес и необычные способности к восприятию звуков, начал брать уроки у друга семьи Оэ, пианистки Кумико Тамура. В 13 лет Оэ сочинил своё первое произведение.

Записи сочинений Хикари Оэ изданы на нескольких компакт-дисках. В 1992 году вышел первый диск, озаглавленный «Музыка Оэ Хикари» (яп. 大江光の音楽), а альбом 1994 года «Снова Оэ Хикари (яп. 大江光ふたたび) был удостоен национальной премии «Японский золотой диск». Кроме того, музыка Оэ, сопровождавшая поставленный Дзюдзо Итами по одноименного роману Кэндзабуро Оэ фильм «Тихая жизнь» (1996), была награждена «Премией японской академии» в номинации лучший саундтрек. В 1998 году вышел диск «Новый Оэ Хикари» (яп. 新しい大江光).

Хикари в произведениях Кэндзабуро Оэ

Образ Хикари является одним из центральных в творчестве Кэндзабуро Оэ, особенно в серии работ, написанных в период с 1964 («Личный опыт») по 1976 («Записки пинчраннера») годы. Сохранил свою важность он и в более поздних работах, включая роман «Проснись, новый человек!» и написанную в последние годы трилогию Оэ, начавшуюся романом «Подмёныш», где Хикари является прототипом Акари (яп. アカリ), сына главного героя Когито. Жизни с Хикари посвящён сборник эссе «Целящая семья». Кроме того, многие лекции Кэндзабуро Оэ включают исполнение музыки его сына.

Творчество и критика

Сочинения Хикари Оэ — это, как правило, небольшие пьесы, мелодии, сопровождающиеся несложным аккомпанементом. Стилистически тяготеют к традиции классицизма, на записях которого Хикари был воспитан (по воспоминаниям Кэндзабуро Оэ, представленным, например, в сборниках эссе «Целящая семья» или «Под своим деревом», в числе первых слов Хикари были звукоподражания фамилиям композиторов-классиков, с музыкой которых он знакомился по радио). Восприятие его музыки и само её признание зачастую окружены двусмысленностью. Отдавая должное человеческому подвигу Хикари и его семьи, нередко указывается на вторичность собственно музыки и ставится под вопрос её ценность вне обстоятельств, в которых она была создана, и то, как бы она воспринималась, не будь Оэ известным писателем, активно распространению музыки своего сына способствовавший.

Ссылки

• [www.ops.dti.ne.jp/~kunio-i/personal/oe/hikari.html Дискография Хикари Оэ] (яп.)
• [www.chninternational.com/hikarich.htm Hikari Finds His Voice] (англ.) Подборка материалов о Хикари Оэ, включая фрагменты текстов Кэндзабуро Оэ и Кумико Тамура из буклета к диску «Музыка Оэ Хикари».
• [picasaweb.google.ru/stupin.pavel/HikariOe/photo#5067632427378278066 Автограф пьесы «Окончание школы»]

Отрывок, характеризующий Оэ, Хикари

Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.
– Что за штиль, как он описывает мило! – говорила она, читая описательную часть письма. – И что за душа! Об себе ничего… ничего! О каком то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет о своих страданиях. Что за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой был, я всегда говорила…