Оясте, Калью

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Калью Оясте 
Общая информация
Оригинальное имя

эст. Kalju Ojaste

Гражданство

Эстония Эстония

Дата рождения

8 декабря 1961(1961-12-08) (62 года)

Место рождения

Отепя, Эстонская ССР, СССР

Рост/Вес

182 см/76 кг

Медали

Чемпионаты мира
Бронза Новосибирск 1992 командная гонка
Летний биатлон (кросс)
Чемпионаты мира
Бронза Краков 1997 эстафета 4x6 км

Калью Оясте (эст. Kalju Ojaste; 8 декабря 1961, Отепя, Эстонская ССР) — советский и эстонский биатлонист.





Карьера

Биатлоном начал заниматься в 1978 году. Большую часть своей карьеры Оясте провел на первенствах союза по биатлону, где особых успехов он не имел. С получением независимости Эстонии спортсмен смог принимать участие на всех крупных мировых странах. В 1992 году в вынесенной командной гонке, которая проходила в рамках первенства планеты в Новосибирске Оясте с партнерами выиграл бронзовые медали.

Затем биатлонист выступал на высоком уровне ещё 6 лет, однако больше высоких результатов ему показать не удалось. Лишь в 1997 году он вместе Роландом Лессингом, Индреком Тобрелутсом и Дмитрием Боровиком выиграл бронзовую медаль в эстафете на чемпионате мира по летнему биатлону в польском Кракове.

Калью Оясте принимал участие на трех Олимпиадах. На своих последних играх в Нагано биатлонист был знаменосцем сборной Эстонии на церемонии открытия состязаний.

После завершения карьеры Оясте стал тренером. Он работал с юношескими сборными Эстонии по лыжным гонкам и биатлону.[1]

Семья

Женат. Имеет 3 детей. Дочь Калью Оясте Трийн - член сборной Эстонии по лыжным гонкам.

Результаты

Кубок мира

  • 1995-199664-ое место (12 очков)
  • 1997-199878-ое место (7 очков)

Напишите отзыв о статье "Оясте, Калью"

Примечания

  1. [rus.postimees.ee/232901/kak-zhivetsja-olimpijcam-albervilja/ Как живется олимпийцам Альбервиля]

Ссылки

  • [services.biathlonresults.com/athletes.aspx?IbuId=BTEST10812196101 Профиль IBU] (англ.)
  • [www.sports-reference.com/olympics/athletes/oj/kalju-ojaste-1.html Калью Оясте]

Отрывок, характеризующий Оясте, Калью

– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.