Записка о древней и новой России

«Записка о древней и новой России в её политическом и гражданском отношениях» — развёрнутый меморандум, составленный придворным историографом Н. М. Карамзиным для Александра I по просьбе его сестры Екатерины Павловны в 1811 году. Вошёл в историю как первый манифест российского консерватизма.

Вступив на российский престол в 1801 году, молодой император Александр Павлович наметил амбициозную программу либеральных преобразований, предполагавшую мягкое ограничение самодержавной власти. Это не на шутку встревожило консервативную часть русского дворянства. Выразителем их настроений и выступил историограф Карамзин. Опираясь на бесподобное знание отечественной истории, самый знаменитый прозаик России того времени доказывал императору незыблемость и спасительность самодержавного устройства как оплота государственного порядка:

Самодержавие есть палладиум России; целость его необходима для её счастья.

Карамзин работал над «Запиской» с декабря 1810 по февраль 1811 года. В марте того же года в Твери, в «очарованном замке» великой княгини, записка была передана лично императору. По отзывам современников, первая реакция самодержца на критику своих начинаний была отрицательной. Тем не менее в продолжение следующего года главный идеолог реформ М. Сперанский был удалён в ссылку, а либеральные преобразования были свёрнуты. Крепостники праздновали победу.

В продолжение 1810-х годов, по мере того как охранительные тенденции всё более овладевали императором, авторитет Карамзина при дворе возрастал. В 1816 году Александр попросил его составить новую записку («О Польше, мнение Русского Гражданина»), которая была принята им гораздо более благосклонно. Существование политических трактатов Карамзина не афишировалось, они не предназначались им для печати, и о них мало кто знал.

Просьба Карамзина о возвращении ему рукописи «Записки» осталась без внимания, но по рукам ходило несколько списков с неё. Трактат в сжатом виде содержит идеологическую программу многотомной «Истории государства Российского», над которой автор будет работать до конца жизни. Карамзин впервые привлекает внимание к тёмной стороне петровских реформ и ставит ряд проблем, которые будут позднее занимать западников и славянофилов. В согласии с заветами Берка он требует от власти «более мудрости охранительной, нежели творческой».

Поскольку Карамзин позволил себе критиковать практически все начинания молодого императора и вольно отзывался о его предшественниках на троне, министр просвещения Уваров запретил Пушкину поместить записку в «Современнике». Лишь небольшие отрывки увидели свет на страницах журнала в год смерти поэта. Невзирая на цензурные препоны, М. А. Корф (1861), П. И. Бартенев (1870), А. Н. Пыпин (1900) и В. В. Сиповский (1914) поэтапно сделали достоянием гласности весь текст «Записки».

Николай I возобновил практику составления аналитических записок, которые для него готовил один из последователей Карамзина — известный историк М. П. Погодин. В 1875—1881 годах в Петербурге издавался журнал «Древняя и Новая Россия», название которого сознательно отсылает к этому трактату.

Научная публикация

•  Карамзин Н. М. Записка о древней и новой России в её политическом и гражданском отношениях / Примечания Ю. С. Пивоварова. — М.: Наука. Главная редакция восточной литературы, 1991. — 128 с. — 50 000 экз. — ISBN 5-02-017587-0. (обл.)

Отрывок, характеризующий Записка о древней и новой России

Графиня стала успокоивать Наташу. Наташа, вслушивавшаяся сначала в слова матери, вдруг прервала ее:
– Перестаньте, мама, я и не думаю, и не хочу думать! Так, поездил и перестал, и перестал…
Голос ее задрожал, она чуть не заплакала, но оправилась и спокойно продолжала: – И совсем я не хочу выходить замуж. И я его боюсь; я теперь совсем, совсем, успокоилась…
На другой день после этого разговора Наташа надела то старое платье, которое было ей особенно известно за доставляемую им по утрам веселость, и с утра начала тот свой прежний образ жизни, от которого она отстала после бала. Она, напившись чаю, пошла в залу, которую она особенно любила за сильный резонанс, и начала петь свои солфеджи (упражнения пения). Окончив первый урок, она остановилась на середине залы и повторила одну музыкальную фразу, особенно понравившуюся ей. Она прислушалась радостно к той (как будто неожиданной для нее) прелести, с которой эти звуки переливаясь наполнили всю пустоту залы и медленно замерли, и ей вдруг стало весело. «Что об этом думать много и так хорошо», сказала она себе и стала взад и вперед ходить по зале, ступая не простыми шагами по звонкому паркету, но на всяком шагу переступая с каблучка (на ней были новые, любимые башмаки) на носок, и так же радостно, как и к звукам своего голоса прислушиваясь к этому мерному топоту каблучка и поскрипыванью носка. Проходя мимо зеркала, она заглянула в него. – «Вот она я!» как будто говорило выражение ее лица при виде себя. – «Ну, и хорошо. И никого мне не нужно».
Лакей хотел войти, чтобы убрать что то в зале, но она не пустила его, опять затворив за ним дверь, и продолжала свою прогулку. Она возвратилась в это утро опять к своему любимому состоянию любви к себе и восхищения перед собою. – «Что за прелесть эта Наташа!» сказала она опять про себя словами какого то третьего, собирательного, мужского лица. – «Хороша, голос, молода, и никому она не мешает, оставьте только ее в покое». Но сколько бы ни оставляли ее в покое, она уже не могла быть покойна и тотчас же почувствовала это.
В передней отворилась дверь подъезда, кто то спросил: дома ли? и послышались чьи то шаги. Наташа смотрелась в зеркало, но она не видала себя. Она слушала звуки в передней. Когда она увидала себя, лицо ее было бледно. Это был он. Она это верно знала, хотя чуть слышала звук его голоса из затворенных дверей.
Наташа, бледная и испуганная, вбежала в гостиную.
– Мама, Болконский приехал! – сказала она. – Мама, это ужасно, это несносно! – Я не хочу… мучиться! Что же мне делать?…
Еще графиня не успела ответить ей, как князь Андрей с тревожным и серьезным лицом вошел в гостиную. Как только он увидал Наташу, лицо его просияло. Он поцеловал руку графини и Наташи и сел подле дивана.
– Давно уже мы не имели удовольствия… – начала было графиня, но князь Андрей перебил ее, отвечая на ее вопрос и очевидно торопясь сказать то, что ему было нужно.
– Я не был у вас всё это время, потому что был у отца: мне нужно было переговорить с ним о весьма важном деле. Я вчера ночью только вернулся, – сказал он, взглянув на Наташу. – Мне нужно переговорить с вами, графиня, – прибавил он после минутного молчания.
Графиня, тяжело вздохнув, опустила глаза.
– Я к вашим услугам, – проговорила она.
Наташа знала, что ей надо уйти, но она не могла этого сделать: что то сжимало ей горло, и она неучтиво, прямо, открытыми глазами смотрела на князя Андрея.
«Сейчас? Сию минуту!… Нет, это не может быть!» думала она.
Он опять взглянул на нее, и этот взгляд убедил ее в том, что она не ошиблась. – Да, сейчас, сию минуту решалась ее судьба.
– Поди, Наташа, я позову тебя, – сказала графиня шопотом.
Наташа испуганными, умоляющими глазами взглянула на князя Андрея и на мать, и вышла.
– Я приехал, графиня, просить руки вашей дочери, – сказал князь Андрей. Лицо графини вспыхнуло, но она ничего не сказала.
– Ваше предложение… – степенно начала графиня. – Он молчал, глядя ей в глаза. – Ваше предложение… (она сконфузилась) нам приятно, и… я принимаю ваше предложение, я рада. И муж мой… я надеюсь… но от нее самой будет зависеть…
– Я скажу ей тогда, когда буду иметь ваше согласие… даете ли вы мне его? – сказал князь Андрей.
– Да, – сказала графиня и протянула ему руку и с смешанным чувством отчужденности и нежности прижалась губами к его лбу, когда он наклонился над ее рукой. Она желала любить его, как сына; но чувствовала, что он был чужой и страшный для нее человек. – Я уверена, что мой муж будет согласен, – сказала графиня, – но ваш батюшка…
– Мой отец, которому я сообщил свои планы, непременным условием согласия положил то, чтобы свадьба была не раньше года. И это то я хотел сообщить вам, – сказал князь Андрей.
– Правда, что Наташа еще молода, но так долго.