О русском крестьянстве
| О русском крестьянстве | |
|
| |
| Автор: | |
|---|---|
| Жанр: |
публицистика |
| Язык оригинала: |
русский |
| Оригинал издан: |
1922 |
| Издатель: |
Издательство И. П. Ладыжникова |
| Страниц: |
45 |
«О русском крестьянстве» — статья М. Горького, написанная и впервые изданная в Берлине в 1922 году. В СССР не издавалась.
Автор, находясь в эмиграции, описывает врождённую склонность русских к насилию и жестокости, обвиняет крестьянство в показной религиозности и массовых убийствах Гражданской войны.
Содержание и критика
Во всём творчестве Горького прослеживается неоднозначное отношение писателя к крестьянству. В 1990-е годы в постсоветском литературоведении утвердилось представление о негативном отношении Максима Горького к крестьянству. Русский публицист Н. В. Валентинов, эмигрировавший во Францию, отмечал, что Горький «не терпел» крестьянина ещё с 1888 года, когда проживал в селе Красновидово[1].
В архиве Лубянки сохранился обзор «Максим Горький за рубежом», составленный после выхода в свет статьи Горького. В обзоре рассказывается о том, что в 1922 году, находясь за границей, писатель был окружён вниманием иностранных газет, в которых напечатал несколько сенсационных статей о своём отношении к русской революции и русском народу, в частности статью «О русском крестьянстве»[2].
В это время критическое отношение к русскому крестьянству выражали современники Горького — философы Н. Бердяев («Миросозерцание Достоевского») и Н. Лосский («Характер русского народа»). О жестокостях жизни русской глубинки Горький писал и до революции: «Городок Окуров» (1909), «Жизнь Матвея Кожемякина» (1911)[3].
В статье «О русском крестьянстве» Горький попытался осмыслить роль крестьян в истории России, понять причины жестокого поведения представителей низшего сословия и его массового участия в кровавых событиях революции и Гражданской войны. По словам французского слависта Ж. Нива, эта статья подтверждает, что в глубине души Горький переживал страх перед, так называемым, русским варварством[3].
Вслед за П. Чаадаевым, Кюстином, И. Буниным («Опротивел человек», «Окаянные дни»[4]) автор подвергает критике характер русского народа[1].
Человек Запада ещё в раннем детстве, только что встав на задние лапы, видит всюду вокруг себя монументальные результаты труда его предков… Земля — в руках человека… Это впечатление всасывается ребёнком Запада и воспитывает в нём сознание ценности человека, уважение к его труду и чувство своей личной значительности как наследника чудес, труда и творчества предков. Такие мысли, такие чувства и оценки не могут возникнуть в душе русского крестьянина. Безграничная плоскость, на которой тесно сгрудились деревянные, крытые соломой деревни, имеет ядовитое свойство опустошать человека, высасывать его желания…
Нигде вокруг не видно прочных следов труда и творчества.
После своей публикации статья нашла неодобрительные отклики в России и на Западе[5].
Напишите отзыв о статье "О русском крестьянстве"
Примечания
- ↑ 1 2 Полякова Л. В. М. Горький о русском крестьянстве. Контур проблемы. — Вестник ТГУ, выпуск 2 (26), 2002. — С. 71—74.
- ↑ [www.svoboda.org/content/transcript/24495597.html Буревестник в клетке]. // svoboda.org. Проверено 7 сентября 2014.
- ↑ 1 2 Нива, Жорж. Возвращение в Европу. Статьи о русской литературе. — М.: Высшая школа, 1999. — С. 121.
- ↑ «Голоса утробные, первобытные… Лица у женщин чувашские, мордовские, у мужчин, все как на подбор, преступные, иные прямо сахалинские. Римляне ставили на лица своих каторжников клейма: «Cave furem». На эти лица ничего не надо ставить, — и без всякого клейма всё видно» («Окаянные дни»)
- ↑ Нива, Жорж. Возвращение в Европу. Статьи о русской литературе. — М.: Высшая школа, 1999. — С. 173.
Отрывок, характеризующий О русском крестьянстве
– Разве можно забыть? – сказала она.– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.
Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
