Петроградский военно-революционный комитет

Революция 1917 года в России
Общественные процессы
До февраля 1917 года: Предпосылки революции Февраль — октябрь 1917 года: Демократизация армии Земельный вопрос После октября 1917 года: Бойкот правительства госслужащими Продразвёрстка Дипломатическая изоляция Советского правительства Гражданская война в России Распад Российской империи и образование СССР Военный коммунизм
Учреждения и организации
Политические партии России в 1917 году Советы (Съезды Советов, Совдеп) Петросовет Госдума IV созыва Временный комитет Государственной думы Временное правительство России Предпарламент Петроградский ВРК Центрофлот, Центробалт Викжель (Викжедор) Совнарком Союз коммун Северной области Комбеды
Вооружённые формирования
Красная гвардия Ударные части Русской армии
События
Февраль — октябрь 1917 года: Февральская революция Отречение Николая II Борьба вокруг «Апрельских тезисов» Ленина Лев Троцкий в 1917 году Июньское наступление Конфликт из-за дачи Дурново Июльские дни Корниловское выступление Большевизация Советов Октябрьская революция После октября 1917 года: II Съезд Советов Октябрьское восстание в Москве Поход Керенского — Краснова на Петроград Занятие большевиками Ставки Верховного Главнокомандующего Однородное социалистическое правительство Всероссийское учредительное собрание Брестский мир Перенос столицы России из Петрограда в Москву Перемещение отрекшегося Николая II из Тобольска в Екатеринбург Движение фабричных уполномоченных Восстание Чехословацкого корпуса Восстание левых эсеров Расстрел царской семьи
Персоналии
Великий князь Михаил Александрович Князь Львов Г. Е. Кирпичников Т. И. Керенский А. Ф. Чернов В. М. Чхеидзе Н. С. Ленин В. И. Троцкий Л. Д. Зиновьев Г. Е. Савинков Б. В. Суханов Н. Н. Джон Рид
Родственные статьи
Троцкий и Ленин Покушения на Ленина Левые коммунисты Военная оппозиция Партийная мобилизация Трудовые армии Мировая революция Культ личности Ленина

Петрогра́дский вое́нно-революцио́нный комите́т — орган Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов, созданный 12 (25) октября 1917, как заявлялось, для защиты революции от «открыто подготавливающейся атаки военных и штатских корниловцев» по инициативе председателя Петросовета Л. Д. Троцкого, а фактически подготавливавший и руководивший Октябрьским вооружённым восстанием в Петрограде. ВРК позиционировал себя как многопартийный орган Петросовета; в его состав, помимо большевиков, входил также ряд левых эсеров и анархистов.

Создание ВРК

Фактически этот орган координировал подготовку Октябрьского вооружённого восстания, обеспечивал военную сторону выступления. Сформировался между 16 и 21 октября 1917. В состав ВРК входило несколько десятков человек: большевиков, левых эсеров и анархистов.

В соответствии с утверждённым Петросоветом 12 (25) октября Положением о ВРК в его состав вошли представители ЦК, и петроградских и военных партийных организаций партий левых эсеров и большевиков, делегаты президиума и солдатской секции Петросовета, представители штаба Красной гвардии, Центробалта и Центрофлота, фабзавкомов и т. д. Положение о ВРК также провозгласило, что этому органу подчиняются все представители большевиков и левых эсеров, все красногвардейцы, солдаты Петроградского гарнизона и матросы Балтийского флота.

В составе ВРК было организовано Бюро ВРК, осуществлявшее оперативную работу. В состав Бюро ВРК входили левые эсеры Лазимир и Г. Н. Сухарьков, большевики Подвойский и Антонов-Овсеенко. Во главе Бюро ВРК и самого ВРК формально стоял левый эсер П. Е. Лазимир, но зачастую решения принимались большевиками: Л. Д. Троцким, Н. И. Подвойским, В. А. Антоновым-Овсеенко. В составе ВРК были образованы отделы приёма донесений (Лазимир), агитации (В. М. Молотов), вооружения (большевики А. Д. Садовский и В. В. Фомин), автомобильный (левые эсеры В. М. Юдзентович, И. В. Балашов), снабжения и продовольствия (большевики Д. Г. Евсеев и Н. А. Скрыпник), справочный стол и отдел внутренней и внешней связи (Ф. И. Голощёкин), впоследствии также были сформированы отделы следственно-юридический (П. И. Стучка), печати и информации(В. А. Аванесов), секретариат (С. И. Гусев), Штаб ВРК (Подвойский, Антонов-Овсеенко, Крыленко) и т. д..

ВРК в Октябрьской революции

В ночь с 18 на 19 октября ВРК провёл своё первое заседание. При помощи ВРК большевикам удалось наладить связь с солдатскими комитетами частей Петроградского гарнизона. 21 октября собрание представителей полковых комитетов Петроградского гарнизона признало Петросовет единственной властью в городе, после чего ВРК начал назначать своих комиссаров в воинские части, заменяя комиссаров Временного правительства. К 24 октября комиссары ВРК были назначены в 51 часть, а также на заводы, железные дороги и склады оружия.

В ночь на 22 октября ВРК потребовал от штаба Петроградского военного округа признать полномочия комиссаров ВРК, а днём объявил о подчинении себе гарнизона. 23 октября с штабом была достигнута договорённость о создании при штабе консультативного органа. В тот же день председатель Петросовета Троцкий Л. Д. лично «распрогандировал» последнюю колеблющуюся часть гарнизона — Петропавловскую крепость.

Как впоследствии описал подготовку к восстанию сам Троцкий,

…Временное Правительство хотело избавиться от гарнизона. Солдаты не хотели идти на фронт. Мы этому естественному нежеланию дали политическое выражение, революционную цель, «легальное» прикрытие. Этим мы обеспечили исключительное единодушие внутри гарнизона…вооруженное восстание совершилось в Петрограде в два приёма: в первой половине октября, когда петроградские полки, подчиняясь постановлению Совета, вполне отвечавшему их собственным настроениям, безнаказанно отказались выполнить приказ главнокомандования, и 25 октября, когда понадобилось уже только небольшое дополнительное восстание, рассекавшее пуповину февральской государственности.

Хотя ВРК неоднократно отрицал подготовку захвата власти, именно этот орган руководил действиями Красной гвардии (рабочих дружин), революционных солдат и матросов во время восстания, приступив в ночь с 24 на 25 октября к планомерному занятию стратегически важных точек Петрограда.

Утром 25 октября ВРК издал обращение «К гражданам России», сообщавшее, что Временное правительство низложено, а государственная власть перешла к Военно-революционному комитету. С этого момента (25 октября 10⁰⁰) ПВРК фактически стал высшей властью в стране и оставался ей вплоть до 5 часов утра 26 октября, когда высшей властью объявил себя II Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов.

ВРК после Октябрьской революции

Сразу после Октябрьского вооружённого восстания в Петрограде большевикам пришлось столкнуться с массовым бойкотом госслужащих (в советской историографии — «саботаж»), в связи с чем практически вся деятельность старой государственной машины была в течение нескольких месяцев парализована.

В то же время новая государственная машина ещё только начинала строиться. В возникшем на короткое время вакууме единственной реальной властью в Петрограде стал Петроградский ВРК, который мог опираться на значительную в масштабах города военную силу: большевизированные Петроградский гарнизон и Кронштадтская военно-морская база, отряды Красной гвардии, Советы и ВРК на местах. В первые же дни после прихода большевиков к власти Петроградский ВРК разослал во все концы России до 300 агитаторов.

Уже 29 октября Петроградский ВРК был переименован в ВРК при ВЦИК, предоставив в распоряжение Совнаркома (в первом составе которого семь из 15 человек были членами ВРК) свой аппарат власти. При этом ВЦИК назначил в состав ВРК 13 своих представителей, в том числе Предсовнаркома Ленина В. И.

Полномочия Петроградского ВРК резко расширились по сравнению с первоначальными. К 10 ноября 1917 года ВРК назначил 184 комиссара в гражданские учреждения, 85 — в войсковые части и 72 в провинцию, широко занимался увольнениями бойкотирующих новую власть госслужащих, арестами противников новой власти, закрытием антибольшевистских газет, организацией на местах новых ВРК и ревкомов.

Уже на 25-27 октября (7-9 ноября) в России действовало 40 ВРК. В течение нескольких месяцев по инициативе ЦК РСДРП(б), СНК, Петроградского ВРК и разъехавшихся по всей России делегатов II Всероссийского Съезда Советов рабочих и солдатских депутатов было образовано в общей сложности 220 ВРК на местах. Эти органы повсеместно занимались роспуском органов власти Временного правительства на местах, перевыборами местных Советов, где большевики не имели большинства, выпускали воззвания, бюллетени и листовки. В течение ноября Петроградский ВРК направил на места 650 агитаторов, 250 комиссаров и сотни инструкторов.

Вскоре ВРК также начал заниматься вопросами снабжения Петрограда топливом и продовольствием, пресечением мародёрства и погромов, организовал охрану складов, электростанций, музеев и др. В составе ВРК появился ряд новых органов: комиссия по борьбе с контрреволюцией (21 ноября), врачебно-санитарный отдел, отряды по охране продовольствия.

Уже 7 ноября председатель Петросовета Троцкий от имени ВРК опубликовал воззвание «Вниманию всех граждан», в котором обвинил «буржуазию» в «саботаже» снабжения Петрограда продовольствием. 11 (24) ноября Отдел снабжения и продовольствия при ВРК, предрешая будущую политику продотрядов, постановил отправлять в хлебопроизводящие губернии отряды из солдат, матросов, рабочих и красногвардейцев для изъятия предметов первой необходимости, требовавшихся Петрограду и фронту.

Значительной проблемой революционного Петрограда стало широко распространившиеся мародёрство, в особенности — погромы винных лавок. По инициативе Дзержинского при ВРК была создана Комиссия по борьбе с погромами, которая 6 (19) декабря, непосредственно перед роспуском самого ВРК, объявила Петроград на осадном положении и ввела в городе комендантский час.

Фактически ВРК продолжал подчиняться не ВЦИК и СНК, а Петросовету, что иногда вызывало трения с Совнаркомом. Постепенно функции ВРК начали переходить к ВЦИК, СНК и создаваемым наркоматам, при этом отдельные комиссары и целые отделы переводились из ВРК в соответствующие наркоматы (продовольствия, юстиции, иностранных дел и др.) или Советы. 26 ноября был распущен Морской ВРК, 5 (18) декабря объявил о своём самороспуске и Петроградский ВРК. Оставшиеся у него к тому времени функции были переданы образованной ВЧК, первой (по времени) задачей которой стала борьба с продолжавшимся бойкотом госслужащих.

(Иначе: «По мере совершенствования советского государственного аппарата функции Военно-революционного комитета все больше переходили к различным народным комиссариатам. Деятельность ВРК постепенно свелась главным образом к борьбе с контрреволюцией и саботажем. 1 декабря 1917 года ВЦИК рассмотрел вопрос о реорганизации Военно-революционного комитета и образовании вместо него отдела по борьбе с контрреволюцией. Через четыре дня, 5 декабря, Петроградский ВРК опубликовал объявление о роспуске и передаче функций отделу по борьбе с контрреволюцией при ЦИК».)

По объяснению профессора МПГУ д-ра ист. наук С. Леонова, причиной ликвидации Петроградского военно-революционного комитета и замещения его Всероссийской чрезвычайной комиссией являлась политическая борьба большевиков с левыми эсерами. Известный исследователь революции 1917 г. в России А. Е. Рабинович в этой связи отмечает:

В середине ноября успехом завершилось слияние центральных исполкомов крестьянских и рабоче-солдатских Советов в единый Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов и начались переговоры о создании коалиции большевиков и левых эсеров в Совнаркоме. В течение следующих двух недель невозможно было сказать с определённостью, какая из двух левых социалистических партий: большевики или левые эсеры, — окажется у руля объединённого ВЦИКа. В руках левых эсеров в этот период находились чрезвычайно мощные рычаги влияния. Среди прочего они потребовали от большевиков равного представительства в ВРК, и большевики пошли на эту неудобную для них уступку. С первых послеоктябрьских дней левые эсеры подвергали яростным нападкам насилие, применяемое ВРК к политическим оппонентам, и ограничение их гражданских прав. Равенство левых эсеров и большевиков в ВРК грозило ограничить свободу действий последних в деле подавления политических противников. На заседании Совнаркома 15 ноября было высказано мнение в пользу отмены ВРК.

Военно-революционный центр

В ночь с 15 на 16 октября ЦК РСДРП(б) сформировал так называемый Военно-революционный центр в составе членов ЦК большевистской партии Бубнова, Дзержинского, Свердлова, Сталина и Урицкого. Этот орган вошёл в состав ВРК, но дальнейшая его роль до сих пор остаётся дискуссионной. С началом ожесточённой борьбы за власть в 1920-е годы роль Военно-революционного центра была преувеличена, так как в состав этого органа входил Сталин и не входил Троцкий. Согласно сталинской историографии, ВРЦ являлся партийным «руководящим ядром» ВРК и практически руководил всем восстанием. С другой стороны, согласно мнению исследователя Сергея Шрамко,

…к захвату власти в Петрограде выдуманный Сталиным Военно-революционный центр отношения не имел, все члены ВРЦ в ходе переворота играли не генеральские, а технические роли, выполняя отдельные поручения Петроградского ВРК.

Как утверждает д-р ист. наук С. В. Липицкий, Военно-революционный центр «вошел в состав Петроградского ВРК и никаких самостоятельных решений или действий по подготовке восстания и руководства им не принимал».

Историк Дм. Волкогонов отдельно подчёркивает:

Сталин в событиях этих дней просто затерялся. Он занимался исполнением текущих поручений Ленина, передавал циркулярные распоряжения в комитеты, принимал участие в подготовке материалов для печати. Ни в одном, касающемся этих исторических дней и ночей архивном документе, с которыми мне удалось ознакомиться, его имя не упоминается…Сталин в дни революционного апогея ничем не «руководил», ничто не «направлял» и никого не «инструктировал», а лишь исполнял текущие поручения Ленина, решения ВРК при Петроградском Совете.

Справедливости ради, следует заметить, что на VI съезде РСДРП(б) в августе 1917 года, когда была выработана и принята концепция вооружённого взятия власти, Сталин, в отсутствие Ленина, выступал с двумя основными докладами — «О политической деятельности ЦК» (см. стр. 14 Протоколов VI съезда РСДРП(б), М. 1958) и «О текущем моменте» (см. стр.110 Протоколов VI съезда РСДРП(б), М. 1958), являлся автором тезисов, взятых за основу для выработки резолюции съезда, и членом комитета по её доработке. Таким образом, даже если в октябре 1917 года Сталин «ничем не „руководил“, ничто не „направлял“ и никого не „инструктировал“, а лишь исполнял текущие поручения», то в выработке концепции активной фазы революции и в её подготовке он, несомненно, играл именно руководящую и направляющую роль.

См. также

• Военно-революционные комитеты
• Петроградский Военно-революционный комитет. Документы и материалы, т. 1—3, М., 1966—67

Отрывок, характеризующий Петроградский военно-революционный комитет

Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.
Он подозвал к себе старших генералов.
– Ma tete fut elle bonne ou mauvaise, n'a qu'a s'aider d'elle meme, [Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого,] – сказал он, вставая с лавки, и поехал в Фили, где стояли его экипажи.


В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Maлаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.
Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.
Все ждали Бенигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во все это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры.
Только когда в избу вошел Бенигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.
Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.
– Священную древнюю столицу России! – вдруг заговорил он, сердитым голосом повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. – Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение». (Он откачнулся назад на спинку кресла.)
Начались прения. Бенигсен не считал еще игру проигранною. Допуская мнение Барклая и других о невозможности принять оборонительное сражение под Филями, он, проникнувшись русским патриотизмом и любовью к Москве, предлагал перевести войска в ночи с правого на левый фланг и ударить на другой день на правое крыло французов. Мнения разделились, были споры в пользу и против этого мнения. Ермолов, Дохтуров и Раевский согласились с мнением Бенигсена. Руководимые ли чувством потребности жертвы пред оставлением столицы или другими личными соображениями, но эти генералы как бы не понимали того, что настоящий совет не мог изменить неизбежного хода дел и что Москва уже теперь оставлена. Остальные генералы понимали это и, оставляя в стороне вопрос о Москве, говорили о том направлении, которое в своем отступлении должно было принять войско. Малаша, которая, не спуская глаз, смотрела на то, что делалось перед ней, иначе понимала значение этого совета. Ей казалось, что дело было только в личной борьбе между «дедушкой» и «длиннополым», как она называла Бенигсена. Она видела, что они злились, когда говорили друг с другом, и в душе своей она держала сторону дедушки. В средине разговора она заметила быстрый лукавый взгляд, брошенный дедушкой на Бенигсена, и вслед за тем, к радости своей, заметила, что дедушка, сказав что то длиннополому, осадил его: Бенигсен вдруг покраснел и сердито прошелся по избе. Слова, так подействовавшие на Бенигсена, были спокойным и тихим голосом выраженное Кутузовым мнение о выгоде и невыгоде предложения Бенигсена: о переводе в ночи войск с правого на левый фланг для атаки правого крыла французов.
– Я, господа, – сказал Кутузов, – не могу одобрить плана графа. Передвижения войск в близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает это соображение. Так, например… (Кутузов как будто задумался, приискивая пример и светлым, наивным взглядом глядя на Бенигсена.) Да вот хоть бы Фридландское сражение, которое, как я думаю, граф хорошо помнит, было… не вполне удачно только оттого, что войска наши перестроивались в слишком близком расстоянии от неприятеля… – Последовало, показавшееся всем очень продолжительным, минутное молчание.
Прения опять возобновились, но часто наступали перерывы, и чувствовалось, что говорить больше не о чем.
Во время одного из таких перерывов Кутузов тяжело вздохнул, как бы сбираясь говорить. Все оглянулись на него.
– Eh bien, messieurs! Je vois que c'est moi qui payerai les pots casses, [Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки,] – сказал он. И, медленно приподнявшись, он подошел к столу. – Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я (он остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я – приказываю отступление.
Вслед за этим генералы стали расходиться с той же торжественной и молчаливой осторожностью, с которой расходятся после похорон.
Некоторые из генералов негромким голосом, совсем в другом диапазоне, чем когда они говорили на совете, передали кое что главнокомандующему.
Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.
Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…


В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.