Паасикиви, Юхо Кусти

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Паасикиви»)
Перейти к: навигация, поиск
Юхо Кусти Паасикиви
Juho Kusti Paasikivi<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

Президент Финляндии
11 марта 1946 — 1 марта 1956
Предшественник: Карл Маннергейм
Преемник: Урхо Кекконен
Премьер-министр Финляндии
27 мая — 27 ноября 1918
Предшественник: Пер Свинхувуд
Преемник: Лаури Ингман
Премьер-министр Финляндии
17 ноября 1944 — 9 марта 1946
Предшественник: Урхо Кастрен
Преемник: Мауно Пеккала
 
Рождение: 27 января 1870(1870-01-27)
Тамерфорс, ВКФ, Российская империя
Смерть: 14 декабря 1956(1956-12-14) (86 лет)
Хельсинки, Финляндия
Отец: Авгюст Хелльстен
Мать: Каролина Вильхельмина Селин
 
Автограф:
 
Награды:

Ю́хо Ку́сти Па́асикиви (фин. Juho Kusti Paasikivi), урождённый Ю́хан Гю́стаф Хелльсте́н (швед. Johan Gustaf Hellstén; 27 января 1870, Таммерфорс, Великое княжество Финляндское, Российская империя — 14 декабря 1956, Хельсинки, Финляндия) — финский политический деятель, 7-й президент Финляндии, по образованию юрист. Доктор обоих прав.





Биография

Родился в семье торговца. После того, как в 14 лет мальчик осиротел, его воспитанием занималась тётя. В молодости активно занимался лёгкой атлетикой и гимнастикой. В 1897 году окончил Хельсинкский университет, получив профессию адвоката. В том же году женился на Анне Матильде Форсман, от брака с которой у Паасикиви родились четверо детей. В 1901 году получил докторскую степень и стал адъюнкт-профессором административного права в университете. В 1903 году стал главным директором государственного казначейства, оставаясь на этом посту до 1914 года.

В 1903—1913 и 1917—1918 гг. входил в руководящие органы старофинской партии, выступая против политики русификации, но являясь противником радикальных действий. В 1907—1913 — депутат финляндского сейма. В 1914—1934 — генеральный директор банка «Кансаллис-Осаке-Панкки». В мае — ноябре 1918 — премьер-министр Финляндии. На этом посту выступал за введение в стране монархической формы правления.

Руководил финляндской делегацией на советско-финляндских мирных переговорах, подписавшей 14 октября 1920 Тартуский мирный договор между Финляндией и Россией.

Овдовев в 1931 году, через три года вступил в брак с Аллиной Вальве. В 1934 году был назначен послом в Швеции, где активно работал над организацией финско-шведского оборонительного союза. В 1939 году стал главой финской делегации на советско-финских переговорах, а после начала боевых действий между двумя странами получил пост министра без портфеля. 13 марта 1940 года он подписал Московский мирный договор, завершивший Зимнюю войну (1939—1940).

По окончании Войны-продолжения (1941—1944) в ноябре 1944 года был вновь назначен премьер-министром Финляндии, после чего взял курс на восстановление добрососедских отношений с Советским Союзом. Под давлением советского правительства он был вынужден ввести в состав правительства члена коммунистической партии, чего ранее в истории страны никогда не случалось. В апреле 1945 года сформировал второе правительство, опиравшееся на соглашение трёх крупных фракций парламента: коммунистов, социал-демократов и Аграрного союза.

11 марта 1946 года сменил Карла Маннергейма на посту президента Финляндии. На этом посту основное внимание уделял внешней политике в целом и нормализации отношений с СССР в частности. Проводимая им политика получила название Линия Паасикиви-Кекконена».

На президентских выборах 1950 года получил 171 из 300 голосов коллегии выборщиков. Основные приоритеты второго президентского срока были переориентированы в сторону внутренней политики.

В 1954 году Паасикиви был награждён орденом Ленина. В начале 1956 года отказался повторно выставлять свою кандидатуру на пост президента. В том же году он умер.

Напишите отзыв о статье "Паасикиви, Юхо Кусти"

Литература

Отрывок, характеризующий Паасикиви, Юхо Кусти

В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.


С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.