Пааташвили, Леван Георгиевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Леван Пааташвили
ლევან პაატაშვილი
Имя при рождении:

Леван Георгиевич Пааташвили

Дата рождения:

12 марта 1926(1926-03-12) (98 лет)

Место рождения:

Тбилиси Грузия

Гражданство:

СССР СССР
Грузия Грузия

Профессия:

кинооператор

Награды:

1985

Пааташви́ли Лева́н Георгиеви́ч (груз. ლევან გიორგის ძე პაატაშვილი; 12 марта 1926 года, Тбилиси) — советский и грузинский кинооператор, народный артист Грузинской ССР (1979), лауреат Государственной премии СССР (1985).





Биография

Леван Пааташвили родился 12 марта 1926 года в Тбилиси. В 1954 году окончил ВГИК (операторский факультет, мастерская Б. И. Волчека). В первых же фильмах, снятых Леваном Пааташвили на киностудии Грузия-фильм, проявился его яркий операторский талант. Фильм «Чужие дети» Тенгиза Абуладзе, снятый в жёсткой, графичной, аскетичной манере, получил призы на фестивалях в Хельсинки, Лондоне, Тегеране и Порретта-Терме (Италия), а за свою работу в фильме «День последний, день первый» Семёна Долидзе Леван Пааташвили был награждён Первой премией на ВКФ в Минске (Белоруссия) «За лучшую операторскую работу».

С 1964-го по 1980 год Пааташвили работает на киностудии «Мосфильм», снимает фильмы «До свидания, мальчики!», «Бег», «Романс о влюблённых», «Сибириада» — разные по стилистике, по изобразительному решению, наполненности кадров, операторскому взгляду на события и атмосферу происходящего. В каждом фильме он экспериментирует — меняются интенсивность цвета, движение камеры, рисунок освещения. В светлом романтическом фильме Михаила Калика «До свидания, мальчики!» Леван Пааташвили сумел создать на экране нежную атмосферу шестидесятых, напоённую, однако, ощутимой тревогой. В «Беге» Алова и Наумова размах и визуальная роскошь сочетаются с уравновешенностью и сбалансированностью, разнообразные пейзажи и интерьеры выдержаны в едином настроении, сочетающем отчётливость реальности и смутность кошмарного сна. С режиссёром Андреем Кончаловским были сняты самая эмоциональная («Романс о влюблённых») и самая масштабная («Сибириада») картины Левана Пааташвили[1]. Все эти фильмы и фильмы, снятые позднее на киностудии «Грузия-фильм», получили признание и были награждены призами на отечественных и международных кинофестивалях. В 1985 году Леван Пааташвили был награждён Государственной премией СССР за фильм «Голубые горы, или Неправдоподобная история».

Кинокритик Лидия Маслова отмечает способность Левана Пааташвили выполнять очень сложные задачи, всецело подчиняясь авторскому замыслу, «растворяться» в режиссуре, без стремления солировать, амбициозно предъявлять себя[1].

В 2006 году награждён Призом Мирона Черненко «Слон» Гильдии киноведов и кинокритиков России за книгу «Полвека у стены Леонардо. Из опыта операторской профессии»[2].

В 2008 году награждён Премией киноизобразительного искусства «Белый квадрат» Гильдии кинооператоров России — «За вклад в операторское искусство»[3].

Член Союза кинематографистов РФ.

Член Союза художников Грузии. Три персональные выставки картин. Работы находятся в частных коллекциях России, Грузии, Канады, Швеции, Италии, Франции.

Фильмография

Сочинения

  • Леван Пааташвили. [www.photographerslib.ru/books.php?book_id=0021.0000 Полвека у стены Леонардо]. — Издательство 625, 2006. — ISBN 5-901778-05-7.

Напишите отзыв о статье "Пааташвили, Леван Георгиевич"

Примечания

  1. 1 2 [2011.russiancinema.ru/index.php?e_dept_id=1&e_person_id=690 Леван Пааташвили]. Энциклопедия отечественного кино. Проверено 14 января 2015.
  2. [kinopressa.ru/elephant Премия «Слон» в области кинокритики и киноведения]. Сайт Гильдии киноведов и кинокритиков России. Проверено 4 марта 2016.
  3. [www.bkvadrat.ru/about-2008.php Премия гильдии кинооператоров России «Белый Квадрат». Премия 2008]

Ссылки

Отрывок, характеризующий Пааташвили, Леван Георгиевич

Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.