Public Image Ltd

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Public Image Ltd
Жанры	постпанк, новая волна, экспериментальный рок, нойз-рок, альтернативный рок, регги, даб
Годы	1978 — 1992 2009 — наши дни
Страна	Великобритания Великобритания
Город	Лондон
Язык песен	Английский
Лейблы	Virgin, Warner Bros. Elektra PiL Official Limited
Состав	Джон Лайдон Брюс Смит Лу Эдмондс Скотт Фирт
Бывшие участники	См.: Бывшие участники
Другие проекты	Sex Pistols The Damage Manual The Clash Cowboys International The Flowers of Romance The Pop Group
[www.pilofficial.com/ Pilofficial.com]

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Public Image Ltd., (PiL, Public Image Limited) — британская музыкальная группа, основанная и руководимая Джоном Лайдоном, которую он сформировал вместе с Джа Уобблом и Китом Левеном после ухода из панк-группы Sex Pistols. Впоследствии участники группы часто менялись, лишь Джон Лайдон оставался её бессменным лидером.

Их ранние работы часто расцениваются как часть самой стимулирующей и инновационной музыки эры постпанка. Их альбом «Metal Box» 1979 года занял 461 место в списке журнала Rolling Stone «500 величайших альбомов всех времён». NME описал Public Image Ltd. как «возможно, первую постпанк-группу».

История группы

Создание

Ансамбль был создан Джоном Лайдоном после разрыва с Sex Pistols во время американского турне зимой 1978 года. Бросив своё знаменитое «Вы когда-нибудь чувствовали себя обманутыми?» после исполнения «No Fun» (кавер The Stooges) на бис во время одного из концертов, он ушел со сцены, тем самым ознаменовав свой уход из коллектива. Лайдон к тому времени уже тяготился рамками панк-рока Sex Pistols и намеревался исполнять совершенно другую музыку. По его признанию, он хотел, чтобы «Sex Pistols были концом рок-н-ролла, которым, по его мнению, Sex Pistols и стали, однако, публика этот посыл не восприняла, будучи по большей части стадом маразматичных животных».

Расставшись с Sex Pistols, Роттен какое-то время провёл на Ямайке. Он неоднократно высказывался в своей любви к ямайской музыке регги и даб, что породило слухи о том, что он собирается выпустить сингл в стиле регги. На самом деле, на Ямайке Роттен был близок к тому, чтобы стать вокалистом группы Devo, двое музыкантов которой (Марк Мазерсбау и Боб Касале) находились в том же отеле, что и он. Инициатором такого хода был генеральный директор Virgin Records Ричард Бренсон, предложивший им взять Роттена в качестве вокалиста, пользуясь их нетрезвостью марихуаны, которую он же им и предложил выкурить. Оценив всю ситуацию, музыканты отклонили предложение. Сам Роттен во время пребывания там, знакомился с местными музыкантами и помогал им подписать контракт с Virgin.

Вернувшись в Лондон, Лайдон дал своё первое интервью после разрыва с Sex Pistols британскому телевидению, согласившись ответить на вопросы своей давней знакомой телеведущей Джанет Стрит-Портер. В интервью он заявил, что начать работу над новым материалом ему мешает Малькольм Макларен, с которым он в то время разбирался в суде по целому ряду вопросов, в том числе относительно права использовать своей творческий псевдоним — Джонни Роттен. Тем не менее, Роттен приступил к созданию новой группы. Первым к кому он обратился, был его друг Джон Уордл, переименовавший себя в Джа Уоббл из-за своей любви к реггей и дабу, и предложил ему сформировать группу. Они были знакомы с начала 1970-x годов, когда они вместе учились в школе Хакни (он также принадлежал к кругу друзей Лайдона, называемой «Банда Джонов», в неё входили — Джон Лайдон, Джон Уордл, Джон Грей и Джон Саймон Ричи). Уоббл взял на себя обязанности бас-гитариста, хотя на инструменте играть не умел. Лид-гитаристом стал ещё один знакомый Лайдона — Кейт Левин, с которым он познакомился, когда Левин играл в The Clash. Барабанщиком стал канадский студент Джим Уолкер, которго нашли по объявлению в газете «Melody Maker». Первые репетиции безымянная группа Лайдона начала проводить в мае 1978 года. В июле Джон официально назвал группу «Public Image» в честь романа Мюриэл Спарка «На публику» (англ. Public Image). Спустя несколько месяцев к названию добавилась приставка и группа стала называться Public Image Limited (с англ. — «Общество с ограниченной ответственностью»).

Джон Лайдон также заявил, что PiL — это его более творческая сторона, в то время как Sex Pistols — его мятежная сторона. Он давно выражал своё предпочтение экспериментальной музыке, когда он давал интервью Томми Вэнсу на радио Capital. Исполнители которым он отдавал предпочтение были: Can, Third Ear Band, Август Пабло, Питер Хэммилл и Питер Тош. По его словам группа должна стать ничем не похожей на Sex Pistols ни музыкально, ни морально.

First Issue (1978)

Дебютный сингл группы, «Public Image», был выпущен в октябре 1978 года и был хорошо принят, достигнув 9 строчки в британских чартах. Текст песни был написан Лайдоном в то время, пока он все ещё оставался участником Sex Pistols и адресовывалась критикам и Малкольму Макларену.

Перевод отрывка из песни «Public Image»

Вы никогда не слушаете слов, что я говорю

Вы только смотрите на меня

Ради одежды, которую я ношу

Или же когда вам становится особенно интересно

Это должен быть

Цвет моих волос

Общественный имидж

Оригинальный текст (англ.)  

You never listen to a word that I said

You only seen me

For the clothes that I wear

Or did the interest go so much deeper

It must have been

The colour of my hair

The Public Image

Лайдон, Левин, Уоббл, Уолкер

После распада Sex Pistols лейбл Virgin Records сконцентрировал своё внимание на новом пректе Лайдона, с которым в то время связывались большие перспективы. Virgin выделили деньги на запись дебютного альбома. В процессе подготовки к записи первого альбома «First Issue» группа истратила выделенный бюджет задолго до начала записи альбома. Это отразилось на качестве материала: песни были записаны в поспешности, без какой-либо подготовки. По словам Левена, записи проходили спонтанно: «без дублей, без эффектов. Иногда даже не имея понятия, что я буду играть, готовясь сочинять на ходу».

В результате альбом состоял из восьми треков различающихся качеством звука, половина из которых были написаны и записаны в спешке. По контракту альбом должен был длиться по крайней мере тридцать минут, но группой было записано 6 песен, которые в итоге были растянуты: две композиции альбома были собственно декламацией стихотворения «Religion» с музыкой и без, а заверщающая пластинку «Fodderstompf» — совершенно отличалась от музыки остальной части альбома. Песня была построенная вокруг плотной партии баса и необычайно высокого уровня перкуссии, монотонная 7-минутная структура «Fodderstompf» оживлялась воплями, причитаниями и бормотанием Уоббла и Лайдона, последний на 2-й минуте делится откровением: «Мы сейчас вот пытаемся закончить альбом с минимумом усилий, что нам прекрасно удаётся». Выведенный на первый план однообразный ритм идеально подходил для танца, неслучайно, песня полюбилась поздним посетителям нью-йоркского диско-клуба «Studio 54». Парадоксально, что именно в это время Лайдона объявил, что единственная современная музыка, которая его интересует это диско, а PiL это вообще танцевальная группа. Фотографом для альбома был приглашён Деннис Моррис, который также создал эмблему PiL.

Лонгплей группы был выпущен в декабре 1978 года. Несмотря на критику в прессе Великобритании, альбом хорошо продавался в Великобритании и Европе, и достиг № 22 в британских чартах. Основанной на тяжёлом даб/регги, игру Джа на бас-гитаре назвали «невозможно глубокой», а вокал Лайдона был назван «более беззвучным», чем в Sex Pistols.

Песня «Public Image», выпущенная до этого как сингл, в альбоме была воспринята как обличительная речь против Малькольма Макларена и его манипуляции Джоном пока тот был в Sex Pistols. Трек «Low Life» (с обвинительными строчками «Эгоист предатель», «Ты влюбилась в своего эго» и «Буржуазный анархист») также рассматривался как нападение на Макларена, однако Лайдон заявил, что текст относится к Сиду Вишесу. Песня «Religion» — является презрением к католичеству; Лайдон придумал текст, когда он был в Sex Pistols, но он утверждал, что другие члены группы не желали использовать текст. Последний трек «Fodderstompf», был написан под сильным влиянием даба, включает в себя восьми минутную игру, построенную на бас-гитаре и перкуссии, на песни играли только Лайдон, Уоббл и Уолкер. Текст включал в себя акт порицания общественного возмущения, также как песни о любви и подростковой апатии. Трек заканчивается звуком огнетушителя, который был использован в студии во время сессии, когда Джон случайно зажёг огонь.

Концертный дебют состоялся на рождество 1978 года в театре «Рейнбоу» и вызвал холодную реакцию публики, пришедшей послушать Джонни Роттена, на что Лайдон отрезал: «Если это то, что вы хотите услышать, то отвалите. Это — история».

Первый состав группы оставался вместе не более шести месяцев, записав и выпустив сингл и первый альбом, Джим Уолкер ушёл из группы в начале 1979 года. Впоследствии первый альбом группы был переименован с «Public Image» в «First Issue».

Metal Box (1979) и Paris au Printemps (1980)

После ухода Джима Уолкера группа начала поиск нового барабанщика. Прослушивания состоялось в студии Роллерболл на Тули-Стрит, возле Лондонского моста. Дэвид Хамфри был вторым барабанщиком, которого группа отправила в студию Мэнор, в Оксфордшире, для записи двух песен, а именно «Swan Lake» и «Albatross». «Death Disco» (или «Swan Lake») была выпущена в качестве сингла в 1979 году и достигла № 20 в британском хит-параде. Другим барабанщиком был Ричард Дудэнски, он был в группе с апреля по сентябрь 1979 года. На следующей сессии, группа прослушивала Мартина Аткинса, с которым была записана песня «Bad Baby». Позже он стал постоянным барабанщиком PiL, вплоть до 1985 года.

«Metal Box» состоял из трёх 12-дюймовых пластинок, упакованных в металлический контейнер (отсюда и название альбома), позднее он был переиздан в традиционной упаковке в виде двойного альбома «Second Edition». Альбом снова состоял из басовых партий в стиле даб/регги, с гладкими арпеджио гитары и с мрачным, параноидальным потоком вокала. «Metal Box» получился более удачным, чем «First Issue», тягучим и бескомпромиссным альбомом, с беспорядочно разбросанными звуками синтезатора. Дизайн альбома был создан Деннисом Моррисом, фотографом группы.

Это было не в новинку, PiL точно знали, что они делают. Все они были большими поклонниками альбома, и они поняли, упаковка, имидж и высокое качество звука было жизненно важным компонентом для того чего они хотели добиться.

«Metal Box» часто сравнивают со смесью краут-рока с дабом и регги, и хотя PiL были поклонниками этих жанров, это очень ленивые сравнения. Не было ни одной записи в тех жанрах, которые звучали бы так, как звучит «Metal Box». Возможно, были элементы, которые появлялись во время микширование, но «Metal Box» был чем-то гораздо больше.

Страсть и эмоции вновь были большой частью альбома, как песня «Death Disco», написанная Джоном Лайдоном для своей умирающей матери. Трудно не быть затронутым его вокалом. Эмоции прожигают песню — растерянность, страх, боль. Тяжелые трек, даже пугающий в некоторых местах, но также песня хорошо подходит для танца. Классика в полном объеме: бас-партия Джа и гитара Кита порождают «Swan Lake», последний использовал отрывок из балета Чайковского, отсюда и название песни.

PiL провели несколько концертов и совершили своё первое американское турне. Их появление на концерте в Лос-Анджелесе было чревато обменом враждебностей между Джоном Лайдоном и зрителями. PiL заявили, что они будут работать только с местными промоутерами, противясь содействиям Warner Bros., их американскому лейблу. И для концертов в Лос-Анджелесе и Сан-Франциско, PiL согласился работать с Дэвидом Фергюсоном и его независимым лейблом CD Presents. Эта деловая договорённость привела к тому, что группа и лейбл начали войну с Биллом Грэмом в Сан-Франциско. Грэм провёл переговоры с владельцами мест, в которых должна была выступать группа, и с правительственными чиновниками, о том чтобы лишить PiL концертов. Опасаясь общественного недовольства из-за отменённых концертов, городские власти Сан-Франциско спонсировали выступление группы в других городах.

17 мая группа появилась подростковом шоу American Bandstand. Это была инициатива продюсеров шоу, несмотря на возражения от почти всего персонала и ведущего шоу Дика Кларка. Группа также не была заинтересована в появлении на шоу, но всё-таки выступила. Они отыграли две песни «Poptones» и «Careering». Группа нарушила все правила шоу: Джон пел не синхронно с песней, сморкался в камеру и вытянул всю аудиторию шоу на сцену к группе, также стучал микрофоном Кларка в такт музыке. ABC, чувствуя, что шоу будет провальным, не хотели выпускать его в эфир, но продюсеры настояли на обратном. Лайдон позже прокомментировал: «Я забыл слова песни, и мне было очень трудно изображать, что я пою, поэтому пришлось импровизировать».

Когда группу попросили представится, Джа Уоббл ответил Кларку: «Уоббл. Джа Уоббл». Они на самом деле уже встречались за кулисами, по-видимому, Кларк вошел в тот момент, когда Джа ненадолго уснул. «Я Уоббл, а ты кто такой?» — спросил он. «Я Дик Кларк», — ответил ведущий, тогда тот сказал: «Хорошо, а теперь отвяжись!». Ходят слухи, что Дик Кларк спросил Ларри Уайта перед шоу: «Что я должен ожидать от этих мудаков?». Несмотря на хаос, Дик Кларк позже заявил, что Лайдон перед шоу предупредил, что группа будет раздражать его.

В июне 1980 года Лайдон и Левен дали интервью на NBC, в программе Тома Снайдера. Интервью было неуклюжим, и в конце шоу Снайдер извинился перед аудиторией и сказал:

Самое интересное, что я разговаривал с этими джентльменами пару недель назад, так сказать предварительное интервью, всё прошло хорошо и в интервью был большой смысл, я прочитал то интервью сегодня, но так или иначе я запутался в трансляции сегодня. Но это — вероятно, моя ошибка.

Лайдон вновь появились на шоу Тома Снайдера в 1997 году, и оба они извинились друг перед другом за то, что случилось той ночью. Лайдон пожалел его, сказав, что они тогда просто развлекались, далее интервью продолжалось в обычном режиме.

В 1980 году вышел первый концертный альбом PiL — «Paris au Printemps». Это был последний альбом группы с участием Джа Уоббла. Название альбома, группы и всех песен были переведены на французский язык. Обложка альбома была нарисована Джоном, на которой он изобразил себя, Кит Левен и Жаннетт Ли.

Flowers of Romance (1981)

Джа Уоббл покинул группу и не был официально заменен. В результате на новом альбоме группы почти не было бас-партий. Мартин Аткинс в это время занимался сольным проектом, но участвовал в записи альбом. Кит Левен в то время в значительной степени отказался от гитары, в пользу синтезаторов, взяв в руки технику, которая была уникальна. Игра Мартина на барабанах, отсутствие бас-гитары, а также увеличение лирической абстракции Джона Лайдона сделали этот альбом очень сложным для рок-фанатов и вызвал путаницу у прессы. Музыка состоит в основном из барабанов, вокала, конкретной музыки и петли лент (используется для создания повторов, ритмичных музыкальных образцов и плотного слоя звука). Также Кит Левен использовал виолончель и пианино, а Джон — скрипку, саксофон и перкуссии.

В 1981 году группа отыграла всего лишь один концерт. В мае PiL должны были отыграть два концерта в Ритце, в Нью-Йорке. Группа играла позади экрана для проектора. К Джону Лайдону, Киту Левину и Джанет Ли присоединился новый барабанщик, 60-летний джазовый музыкант Сэм Улано, который был нанят лишь на один концерт, и, очевидно, никогда не слышал о группе. Джон Лайдон издевался над публикой, которая ожидала услышать знакомый материал (или хотя бы увидеть группу). Зрители порвали экран и начали забрасывать сцену бутылками, начали опрокидывать оборудование. Организаторы очистили зал и отменили второй концерт, который был запланирован на следующую ночь.

Commercial Zone (1983), Live in Tokyo (1983) и This Is What You Want… This Is What You Get… (1984)

В связи с постоянным вторжением полиции, не говоря уже о простой логистике, PiL перебрались в Нью-Йорк и наняли нового бас-гитариста Пита Джонса. Они запланировали запись нового альбома, «Commercial Zone». Появилась возможность изменения звучания. Внутренние споры в группе привели к тому, что альбом так и остался незаконченным, когда сначала ушёл Пит Джонс, а после — Кит Левен, забрав с собой демозаписи «Commercial Zone», считая, что он записывал большую часть музыки на альбоме. Лайдон и Аткинс утверждали, что Левен просто украл записи. Большинство рассматривают альбом как последнюю работу оригинального PiL, другие рассматривают альбом как простой набор демозаписей.

Пит Джонс ушел из группы в то же самое время как Кит Левин, таким образом в состав группы входили только я и Джон. Оставалось три недели до японского тура. Тогда мы с Бобом Миллером прослушивали связку парней, басистов, гитаристов, клавишников. Позже оказалось, что три парня, которых предложил Боб были его старыми друзьями.

— Мартин Аткинс

После ухода Кит Левена и Пит Джонса, PiL оказался без полного состава для предстоящего японского тура. Группа наняла музыкантов, которые были приняты после прослушивания Бобом Миллером и Мартином Аткинсом. После этого тура группа выпустила свой второй концертный альбом, «Live In Tokyo». Это был один из первых цифровых концертных альбомов, когда-либо зарегистрированных. Концерты были зарегистрированы на магнитофоне Mitsubishi X-800 32ch. В то время таких магнитофонов было всего лишь три, и это был предельный край музыкальной технологии.

После тура Джон Лайдон и Мартин Аткинс, используя сессионных музыкантов, записали альбом «This Is What You Want… This Is What You Get». Альбом состоял из пяти перезаписанных песен от «Commercial Zone» и трёх новых песен. Альбом вышел в 1984 году и стал поворотным моментом для PiL. После ухода Кит Левена из группы, Лайдон решил, что группа станет работать в очень свободном и хорошо адаптированном рок/поп формате, и что это должно стать шагом вперед. Разница между «The Flowers of Romance» и этим альбомом была невероятна. Хотя это не означает, что он не содержит сложных материалов, таких как песня «The Pardon». Этот трек возможно больше соответствует «The Flowers of Romance». Смена направления показала, что PiL отчуждал многих поклонников и критиков. «This Is What You Want… This Is What You Get» более коммерческий ход, казалось бы, движение против их первоначальной философии, но не забывайте PiL всегда были хамелеонами, и это их устраивало. Это было просто ещё одним изменением в направлении. В истинной моде PiL было, идти против течения, давая людям того чего они не хотят, как раз в то момент, когда они думали, что знают то, что они хотят.

«This Is Not a Love Song» (1983)

Во время этого переходного периода, в 1983 году, группа выпустила сингл «This Is Not a Love Song». Поклонники группы и пресса начали порицать группу зато, что она переходит к более коммерческому стилю. Массивный слой из диско/поп и фанка с убедительно ироничным тестом. Это был самый успешный международный хит группы, который достиг № 5 британских чартах и № 12 в Нидерландах.

Перезаписанная версия с более суровым вокалом и духовыми секциями была включена в альбом «This Is What You Want… This Is What You Get».

Album | Compact Disc | Cassette (1986)

В 1984 году Джон Лайдон выпустил сингл «World Destruction» в сотрудничестве с Африкой Бамбатой и продюсером его нового альбома, Биллом Ласвеллом. Сингл был записан при смешивание двух стилей, рок и хип-хоп музыки. Эта была первая попытка смешать два разных стиля. Чуть позже (в 1985 году) Run-D.M.C. предприняли такую же попытку, перезаписав вместе с Aerosmith их песню «Walk This Way».

Билл Ласвелл поучаствовал как продюсер и музыкант и в следующем альбоме. Альбом потерпел новое изменение в направлении диско/фанк с более естественным звуком гитары. Конечно пуристы возмущены, PiL обвиняются в хард-роке. Альбом возможно имел больше рока, чем все последующие альбомы, но альбом, конечно же, не был записан в жанре хард-рок. Свирепая гитара в некоторых местах, но в сочетанием со скрипкой, органом, синтезатором, диджериду и вы уверены, что это тяжёлый металл? Альбом сливает в себе совершенно новый подход в торговой марке PiL — звук и качество. Больше барабанов и конечно же новый уникальной вокал Джона Лайдона, некоторые восточные мелодии, а главное содержание. Не многие другие поп-звезды пели о постоянной угрозе конца света.

В 1986 году вышел пятый студий альбом группы, названный просто «Album», «Compact Disc» или «Cassette», в зависимости от формата. Вместе с Джоном Лайдоном, альбом продюсировал Билл Ласвелл, который также играл на альбоме на бас-гитаре. На альбоме использовали музыкантов сессии, например гитарист-виртуоз Стива Вайа, который позже признался, что это его лучшая работа. Великий джаз барабанщик Тони Уильямс и легендарный барабанщик группы Cream — Джинджер Бейкер, играли на альбоме, а также Рюити Сакамото из японской электропоп-группы Yellow Magic Orchestra. Появились претензии, что название и обложка альбома были украдены у сан-франциской панк-группы Flipper, у которых был альбом с таким же названием и похожей обложкой. Flipper приняли ответные меры и назвали свой следующий концертный альбом Public Flipper Limited. Нил Перри дал альбому положительный отзыв в NME:

Это замечательно, потрясающий и столь же запутанный альбом, с замыслом, что вы никогда не ожидали услышать Лайдона при поддержке риффов металла, но на этом альбоме, вы это услышите. Не везде, конечно, но на таких песнях, как «Rise» и «Ease», на последней есть две шок-хоррор минуты плюс соло на гитаре, это очень красиво. Короче говоря, Лайдон и PiL по-прежнему устраняют различные музыкальные барьеры.

В буклете к сборнику «Plastic Box» (1999) Джон Лайдон отметил, что

В некоторой степени «Album» был почти как сольный альбом. Я работал один с новой группой людей. Очевидно, самым важным человеком был Билл Ласвелл. Но именно во время записи альбома в Нью-Йорке Майлс Дейвис вошел в студию, в то время когда я пел, он встал позади меня и начал играть. Позже он сказал, что я пел так, как он играл на трубе, и это был лучший комплемент который мне говорили в жизни. Странно, но я не помню почему мы не использовали его записи.

Агрессивная энергия альбома приносит PiL новый раздел аудитории, в том числе и панк-рок фанатов, которых отпугивали первые альбомы группы. PiL, наконец, делают музыку с которой они могут быть связаны. Группа даже записала ещё один хит «Rise». PiL были выше чем когда-либо. Это было начало новой эры для группы.

К туру, организованному в поддержку альбома, Джон Лайдон собрал новую группу, в которую вошли: бывший гитарист Magazine и Siouxsie and The Banshees Джон Макгиох, мульти-инструменталист Лу Эдмондс (бывший гитарист группы The Damned), бас-гитарист Аллан Диас, который раньше играл в группе Uropa Lula, вместе с Дэвидом Ллойдом и Эндрю Эджем и бывший барабанщик The Pop Group и The Slits Брюс Смит. Шли годы и группа стал более устойчивее, их звучание начало приобретать оттенки танцевальной и поп-музыки. Лу Эдмондс вынужден был покинуть группу в 1988 году из-за проблем со слухом, Брюс Смит также ушёл из группы в 1990 году. Макгиох и Диас были участниками группы с 1986 до 1992 года, что делает их самыми продолжительным участники группы, кроме самого Лайдона.

Последние альбомы: Happy? (1987), 9 (1989), The Greatest Hits, So Far (1990) и That What is Not (1992)

В этот период был рожден новый PiL II. Лайдон, наконец, собрал постоянных участников группы, смесь друзей и современников, таких как Джон Макгиох и мультигитарист Лу Эдмодса. И спустя 18 месяцев они выпустили новый альбом «Happy?». Музыкально это не был огромным сдвигом в направлении, но это было прогрессивным движением. Свирепые звуки гитары были заменены на гладкие и мелодичные, также добавилось широкое использование клавишных и синтезаторов. Атмосфера таких треков как «Save Me» и «Fat Chance Hotel» были прекрасным примером, что элементы старого PiL остались и оба стиля тянут друг друга на части, чтобы сформировать новое звучание PiL. Хотя в их более ранней карьере PiL по их признанию, отказывались от туров, этот состав гастролировал неустанно. В начале 1988 года отправляются в тур по США, а в конце года выступают в Финляндии и Эстонии. Группа выпустила два сингла — «Seattle» и «The Body», который являлся своего рода продолжением песни «Bodies» группы Sex Pistols. В 1989 году PiL гастролировал с New Order и The Sugarcubes как «Монстры альтернативного рока».

Девятый альбом PiL для записи Virgin Records, с соответствующим названием «9» был выпущен в мае 1989 года. Он продолжает гладко мелодичный подход, но смешанный с модной электронной и танцевальной музыкой того времени. PiL всегда ориентировались на танцевальную музыку, это музыка не для задумчивых. Да, это дело с реальными предметами и эмоциями, но прежде всего вы должны наслаждаться этим. Билл Ласвелл изначально должен был продюсировать этот альбом, но эта идея провалилась, потому что Ласвелл хотели заменить участников группы музыкантами сессии (как это было в случае с «Album»), но на эут идею Джон Лайдон не согласился. В итоге альбом продюсировали Стивен Хэгу, Эрик Фонгрен и PiL. В начале 1989 года группа выпустила сингл «Disappointed», который занял первое место в хит-параде Alternative Songs в США.

Через год звукозаписывающая компания решит выпустить сборник лучший хитов. Хотя поначалу неохотно PiL в конце концов взяли под свой контроль проект и воспользовались возможностью создать приличный альбом. «The Greatest Hits, So Far» был выпущен как двойной альбом с 14 песнями, на котором были 12-дюймовые ремиксы и одна новая песня «Don’t Ask Me», написанная специально для альбома. Неожиданный хит «Don’t Ask Me» был классической поп-песней PiL , сочетая в себе сильное производство с сильным содержанием. Лайдон утверждал, что он хотел, чтобы альбом включал 28 треков, но Virgin настояли на 14 треках. Обложку к сборнику нарисовал Редж Момбасса, сборник занял № 20 в британском хит-параде.

Их последний альбом того времени «That What Is Not» выпущенный в феврале 1992 года был возвращением к более альтернотивным/фанковым звукам. Популярной музыкой того времени был гранж. Рок был не в моде. PiL вернулись к своим видом на вещи. Обстрел гитар и барабанов, смешанный с мелодией и атмосферой синтезаторов. Добавьте немного горна и у вас получится рок-альбом, который будет выделять вас, и возможно, не впервые, PiL пострадали от этого. Эта работа является самой недооценённой. Джон Макгиох и Аллан Диас являются самыми важными элементами PiL. Они были в группе в течение шести лет, выпустив очень серьёзные альбомы за это время. Если вы посмотрите сколько времени это занимало у раннего PiL, чтобы оценить, сколько времени тратила это парочка. Они заслуживают признания. Несмотря на то, что музыкальная пресса думала, что группа популярна, они продолжали играть бесчисленное количество туров по всему миру.

Возможно, они выпустили альбомы, который были более альтернативны и попсовей раннего PiL, но вы не можете охарактиризовывать их только как простой рок или поп-группу. Лайдон распустил группу через год после того, как Virgin Records отказался платить за тур в поддержку альбома, и Джону пришлось платить за тур из собственного кармана. В последний концертный тур группа отправилась в составе: Лайдон, Макгиох, Тед Чау (гитара и клавишные), Майк Джойс из The Smiths (барабаны), и Рассел Уэбб (бас). Аллан Диас покинул группу летом 1992 года, за несколько месяцев до как PiL сами решили взять перерыв.

Перерыв

В 1993 году Лайдон работал над своей автобиографией, впервые опубликованной в 1995 году под названием Rotten: No Irish, No Blacks, No Dogs, а в 1996 году он собрался вместе со Стив Джонсом, Глен Мэтлоком и Пол Куком для того, чтобы отправиться в турне с Sex Pistols. В 1997 году, Лайдон выпустил сольный альбом «Psycho's Path», на котором он сам играл на всех инструментах; альбом ориентировался на жанр электронной музыки. В 1999 году вышел новый сборник PiL — «Plastic Box», который охватывал всю карьеру группы. «Plastic Box» также включал ранее не издававшийся материал, хотя в сборник не были включены песни от «Commercial Zone» или из концертных альбомов. В буклету к сборнику, Джон Лайдон написал, что этот сборник представляет лишь запятую, не точку, он намерен продолжить карьеру с PiL в будущем. В 2005 году, материал PiL был включён в сборник Джон Лайдона — «The Best of British £1 Notes».

Воссоединение и This Is PiL (2012)

В сентябре 2009 года было объявлено о том, что PiL воссоединятся для пяти выступлений по Великобритании, это были их первые живые выступления за 17 лет. Лайдон финансировал их возрождение, используя деньги, заработанные им в ходе телевизионной рекламы масла Country Life.

Деньги которые я заработал от рекламы масла пошли целиком на возрождение PiL.

— Джон Лайдон

В октябре 2009 года, Лайдон зарегистрировал частную компанию PiL Twin Limited как его новую музыкальную компанию в Великобритании.

Уоббл получил приглашение войти в группу, но с Джа не удалось договориться по содержанию сет-листа и содержанию его банковского счета после исполнения сет-листа. Новый состав (включая Лайдона, членов старого состава Брюс Смита и Лу Эдмондса, плюс мульти-инструменталиста Скотт Фирта) сыграли запланированные концерты в конце 2009 года. В ходе тура был выпущен концертный альбом — ALiFE 2009. В апреле 2011 года PiL начали обширный северо-американский тур, включающий выступление на фестивале Коачелла. Группа сыграла несколько концертов в Европе в июле и на Summer Sonic Festival в Японии в августе 2011 года.

В ноябре 2009 Лайдон заявил, что Public Image Ltd возможно приступит к записи нового студийного альбома, если команда сможет выручить достаточное количество денег с турне или от звукозаписывающей компании.

PiL отправился в Тель-Авив чтобы возглавить фестиваль Heineken Music Conference 2010 в августе 2010. Группа была встречена критическими отзывами за нарушения бойкота Израиля некоторыми британскими музыкантами в качестве протеста за бомбардировки Палестины. Лайдон сказал об этом: «Меня действительно возмущает предположение, что я играл для евреев-нацистов правого крыла. Если бы Элвис-мать-его-Костелло хотел выйти из концерта в Израиле, потому что он внезапно испытал сострадание к палестинцам, то это хорошо для него. Но у меня есть только одно правило, так? Пока я не увижу арабскую страну, мусульманскую страну с демократией, я не могу понять, как любой человек может иметь проблемы с тем, как они к ним относятся». В ноябре 2011 года собственный лейбл группы PiL Official Limited был официально зарегистрирован как частная компания в Британии. В 2011 году PiL заехали и в Россию. Грандиозный концерт в Казани, на фестивале «Сотворение Мира» собрал тысячи зрителей. Джон Лайдон настолько проникся местной культурой, что улетев, обещал вернуться.

PiL выпустили мини-альбом «One Drop», вышедший только на виниле в конце апреля 2012 года, предшествующий их новому 12-трековому студийному альбому «This is PiL», вышедшему 28 мая. Это был их первый студийный альбом за двадцать лет. После выхода альбома, группа отправилась в турне по Великобритании и Европе (UK / Europe 2012), всего группа отыграла 22 концерта. Перед тем как отправится в тур по Северной Америке (North American Tour 2012), группа также через свой лейбл выпустила три сингла. В Северной Америке группа отыграла 20 концертов.

2013 год группа начала с того, что сыграла три мини-тура в Китае (2 концерта), в Японии (4 концерта) и в Австралии (3 концерта). Летом группа снова отправилась в турне по Великобритании и Европе (UK / Europe 2013), в ходе которого сыграла 14 концертов. В ходе летнего тура группа снова посетила Россию, на этот раз они выступили в московском клубе «Известия Hall». Перед концертом группа выступила на вечернем шоу «Вечерний Ургант» в качестве музыкального гостя.

4 Сентября 2015 года вышел новый студийный альбом PiL What the World Needs Now...

Состав

Текущий состав

• Джон Лайдон — вокал, мультиинструменталист (1978—1992, 2009—наши дни)
• Брюс Смит — ударные, бэк-вокал (1986—1990, 2009—наши дни)
• Лу Эдмондс — гитара, саз, банджо, клавишные, бэк-вокал (1986—1988, 2009—наши дни)
• Скотт Фирт — бас-гитара, клавишные, бэк-вокал (2009—наши дни)

Бывшие участники

Кит Левен — гитара, клавишные, мультиинструменталист (1978—1983) Джа Уоббл — бас-гитара (1978—1980) Джим Уолкер — ударные (1978) Вивьен Джексон — ударные (начало 1979) Дэвид Хамфри — ударные (февраль 1979) Ричард Дудэнски — ударные (апрель-сентябрь 1979) Карл Бернс — ударные (сентябрь 1979)

Мартин Аткинс — ударные, мультиинструменталист (1979—1980, 1982—1985) Стив Нью — гитара (1980; умер в 2010) Кен Локи — клавишные (1982) Пит Джонс — бас-гитара (1982—1983) Джон Макгиох — гитара (1986—1992; умер в 2004) Аллан Диас — бас-гитара (1986—1992)

Персонал

• Дэвид Кроу — секретарь (1978—1981)
• Джаннетт Ли — видеооператор, администратор (1978—1983)

Временная шкала

<timeline> ImageSize = width:1000 height:450 PlotArea = left:200 bottom:120 top:0 right:05 Alignbars = justify DateFormat = dd/mm/yyyy Period = from:01/07/1978 till:01/01/2017 TimeAxis = orientation:horizontal format:yyyy Legend = orientation:vertical position:bottom columns:4 ScaleMajor = increment:2 start:1979 ScaleMinor = increment:1 start:1979

Colors =

 id:voc value:red       legend:Вокал
 id:g   value:blue      legend:Гитара
 id:key value:gray(0.3) legend:Клавишные
 id:b   value:green     legend:Бас
 id:dr  value:purple    legend:Ударные
 id:alb value:black     legend:Студийный_альбом

LineData =

 at:08/12/1978 layer:back
 at:23/11/1979
 at:01/04/1981
 at:09/07/1984
 at:03/02/1986
 at:14/09/1987
 at:10/05/1989
 at:24/02/1992
 at:28/03/2012
 at:04/09/2015

PlotData =

 width:10 textcolor:black align:left anchor:from shift:(10,–4)
 bar:Джон Лайдон from:start till:01/09/1992 color:voc
 bar:Джон Лайдон from:15/10/2009 till:end color:voc
 bar:Джа Уоббл from:start till:01/09/1980 color:b
 bar:Пит Джонс from:01/05/1982 till:01/07/1983 color:b
 bar:Аллан Диас from:01/07/1986 till:01/09/1992 color:b
 bar:Кит Левен from:start till:01/07/1983 color:g
 bar:Кит Левен from:start till:01/07/1983 color:key width:3
 bar:Стив Нью from:01/05/1980 till:01/09/1980 color:g
 bar:Джон Макгиох from:01/07/1986 till:01/09/1992 color:g
 bar:Лу Эдмондс from:01/07/1986 till:01/07/1988 color:g
 bar:Лу Эдмондс from:01/07/1986 till:01/07/1988 color:key width:3
 bar:Лу Эдмондс from:15/10/2009 till:end color:g
 bar:Лу Эдмондс from:15/10/2009 till:end color:key width:3
 bar:Кен Локи from:01/05/1982 till:01/09/1982 color:key
 bar:Скотт Фирт from:15/10/2009 till:end color:b
 bar:Скотт Фирт from:15/10/2009 till:end color:key width:3
 bar:Джим Уолкер from:start till:31/12/1978 color:dr
 bar:Вивьен Джексон from:01/01/1979 till:01/02/1979 color:dr
 bar:Дэвид Хамфри from:01/02/1979 till:01/03/1979 color:dr
 bar:Ричард Дудэнски from:01/04/1979 till:01/09/1979 color:dr
 bar:Карл Бернс from:01/09/1979 till:01/10/1979 color:dr
 bar:Мартин Аткинс from:01/10/1979 till:01/07/1980 color:dr
 bar:Мартин Аткинс from:01/05/1982 till:01/07/1986 color:dr
 bar:Брюс Смит from:01/07/1986 till:01/09/1992 color:dr
 bar:Брюс Смит from:15/10/2009 till:end color:dr

</timeline>

Влияние

В одном из интервью Лайдон заметил: «Кто слушал бас в рок-музыке до Public Image?»

Дискография

Студийные альбомы

• First Issue (1978)
• Metal Box (1979)
• The Flowers of Romance (1981)
• This Is What You Want… This Is What You Get (1984)
• Album (1986)
• Happy? (1987)
• 9 (1989)
• That What Is Not (1992)
• This is PiL (2012)
• What the World Needs Now... (2015)

Ссылки

• [www.fodderstompf.com Крупнейший сайт с самой полной информацией о PiL] (англ.)

Отрывок, характеризующий Public Image Ltd

После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.
Вокруг него в темноте стояли люди: верно, что то их очень занимало в нем. Ему рассказывали что то, расспрашивали о чем то, потом повели куда то, и он, наконец, очутился в углу балагана рядом с какими то людьми, переговаривавшимися с разных сторон, смеявшимися.
– И вот, братцы мои… тот самый принц, который (с особенным ударением на слове который)… – говорил чей то голос в противуположном углу балагана.
Молча и неподвижно сидя у стены на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза. Но только что он закрывал глаза, он видел пред собой то же страшное, в особенности страшное своей простотой, лицо фабричного и еще более страшные своим беспокойством лица невольных убийц. И он опять открывал глаза и бессмысленно смотрел в темноте вокруг себя.
Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.
Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.
– А много вы нужды увидали, барин? А? – сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы. Маленький человек в ту же секунду, не давая Пьеру времени выказать свое смущение, заговорил тем же приятным голосом.
– Э, соколик, не тужи, – сказал он с той нежно певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы. – Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, – сказал он и, еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел куда то.
– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.


Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
– Mon enfant! – проговорила она, – je vous aime et vous connais depuis longtemps. [Дитя мое! я вас люблю и знаю давно.]
Несмотря на все свое волнение, княжна Марья поняла, что это была графиня и что надо было ей сказать что нибудь. Она, сама не зная как, проговорила какие то учтивые французские слова, в том же тоне, в котором были те, которые ей говорили, и спросила: что он?
– Доктор говорит, что нет опасности, – сказала графиня, но в то время, как она говорила это, она со вздохом подняла глаза кверху, и в этом жесте было выражение, противоречащее ее словам.
– Где он? Можно его видеть, можно? – спросила княжна.
– Сейчас, княжна, сейчас, мой дружок. Это его сын? – сказала она, обращаясь к Николушке, который входил с Десалем. – Мы все поместимся, дом большой. О, какой прелестный мальчик!
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.
Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.
– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.