Частные школы в англо-саксонской системе образования

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Паблик скулз»)
Перейти к: навигация, поиск

Частные школы в англо-саксонской системе образования (англ. Public schools) — общеобразовательные школы, независимые учебные заведения, главной целью которых является подготовка по какой-либо специальности, а также подготовка к поступлению в высшие учебные заведения.





Англия, Уэльс и Северная Ирландия

В Англии, Уэльсе и Северной Ирландии термин public schools приобрел характер частных («независимых») общеобразовательных школ, отличающихся друг от друга по эффективности обучения, принадлежности к церкви и значению в государстве. Самые ранние школы известны с 1364 года, когда отличие от обычных школ составляло ограничение набора детей из аристократического класса. Но, обычно, в таких школах всё же допускались претенденты на места, субсидируемые из благотворительного фонда, они впоследствии давали возможность выиграть конкурсные стипендии.

Классические аристократические школы, такие как: Итон, Вестминстер, Рэгби, Винчестер, заложили основу традиционным частным школам и по-прежнему занимают первое место среди привилегированных общеобразовательных учреждений.

Большое значение для общеобразовательных школ имеет воспитательная роль учебного материала, целенаправленное обучение будущих политических деятелей. Основные предметы: английский язык, литература, история и религия (каждая школа имеет свою религиозную направленность). Они, как правило, занимают большую часть в учебном процессе.

В 1939 году 76% английских епископов, судей, директоров банков и управляющих железными дорогами, а также чиновников (включая чиновников из Британской Индии) и губернаторов доминионов являлись выпускниками частных школ. 70% генерал-лейтенантов и высших военных чинов вышли из четырех частных школ, главным образом — из Итона и Харроу[1].

Стоимость обучения

Средняя плата за обучение в школе-интернате в Британии в 2015 году составила 30,369 фунтов в год (свыше 43 тысяч долларов)[2]. Высокая стоимость обучения приводит к тому, что в частных школах - интернатах с каждым годом учится все меньше представителей местного среднего класса и все больше иностранцев, в основном китайцев и россиян (см. также раздел ниже). По словам директора старейшей в Англии Вестминстерской школы[en] Патрика Дерэма, состоятельные китайцы готовы платить практически любые суммы ради того, чтобы их дети получили образование в Великобритании.

Иностранные ученики

В XXI наблюдается значительный рост числа иностранных учеников частных школ. Так, по данным британской газеты Times, число учеников в частных школах-интернатах за первое десятилетие века остается постоянным и составляет примерно 70 тыс., однако доля иностранных учеников за то же время выросло до 27 тыс., что составляет 38,5% от общего числа учащихся[2]. При этом среди учеников-иностранцев, 21% составляют китайцы из КНР, 17,6% — выходцы из Гонконга и 10,3% — из России[2].

Ирландия

В Ирландии «публичными» (ирл. scoil phoiblí) именуют некоммерческие платные школы. Они финансируются государством, в то время, как частные школы (ирл. scoil phríobháideach) являются платными и не финансируются государством.

США и Канада

Государственное образование является наиболее распространенной формой обучения в Соединенных Штатах Америки. Главным образом, оно обеспечивается со стороны местных органов власти. Как правило, государственные органы власти могут установить минимальные стандарты, касающиеся практически всех видов деятельности начальных и средних школ, а также средств для поддержки школ — например, за счет налогов.

Напишите отзыв о статье "Частные школы в англо-саксонской системе образования"

Примечания

  1. М. Саркисянц [scepsis.net/library/id_2070.html Английские корни немецкого фашизма От британской к австро-баварской «расе господ»]
  2. 1 2 3 [www.bbc.com/russian/uk/2016/02/160201_brit_press Обзор британской прессы], Би-Би-Си, 1.02.2016

См. также

Ссылки

  • [www.etoncollege.com/ Официальный сайт Итон Колледжа (Англия)]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Частные школы в англо-саксонской системе образования

Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.


Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.
Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что то страшно больно ударило ее в сердце. Она почувствовала страшную боль; ей показалось, что что то отрывается в ней и что она умирает. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услыхав из за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое горе. Она подбежала к отцу, но он, бессильно махая рукой, указывал на дверь матери. Княжна Марья, бледная, с дрожащей нижней челюстью, вышла из двери и взяла Наташу за руку, говоря ей что то. Наташа не видела, не слышала ее. Она быстрыми шагами вошла в дверь, остановилась на мгновение, как бы в борьбе с самой собой, и подбежала к матери.
Графиня лежала на кресле, странно неловко вытягиваясь, и билась головой об стену. Соня и девушки держали ее за руки.
– Наташу, Наташу!.. – кричала графиня. – Неправда, неправда… Он лжет… Наташу! – кричала она, отталкивая от себя окружающих. – Подите прочь все, неправда! Убили!.. ха ха ха ха!.. неправда!