Пабст, Георг Вильгельм

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Пабст.
Георг Вильгельм Пабст
Georg Wilhelm Pabst
Дата рождения:

25 августа 1885(1885-08-25)

Место рождения:

Раудниц, Богемия, Австро-Венгрия

Дата смерти:

29 мая 1967(1967-05-29) (81 год)

Место смерти:

Вена, Австрия

Гражданство:

Австрия

Профессия:

кинорежиссёр

Карьера:

1906—1956

Георг Вильгельм Пабст (нем. Georg Wilhelm Pabst, 25 августа 1885 — 29 мая 1967) — австрийский кинорежиссёр, внёсший неоценимый вклад в киноискусство Германии.



Биография

Георг Вильгельм Пабст родился в Рауднице, в семье австрийского чиновника железной дороги Августа Пабста и его жены Элизабет. Он рос в Вене, где посещал народную и реальную школы, изучал инженерное дело, но вскоре стал интересоваться театром. С 1906 года был актёром в Санкт-Галлене и Цюрихе, затем в Зальцбурге, Праге, Берлине и Данциге. По его воспоминаниям, за два года он сыграл 161 роль. С 1910 года был режиссёром Немецкого народного театра в Нью-Йорке. В августе 1914 года находился в поездке по Европе и с началом Первой мировой войны попал во Франции в плен. В лагере военнопленных под Брестом Пабст организовал театр и в течение более четырёх лет заключения изучал французскую культуру. В 1919 году он вернулся в Вену, затем отправился на год в качестве режиссёра в Прагу. В 1920 году стал художественным руководителем авангардистской Новой венской сцены (Neue Wiener Bühne).

Пабст познакомился с пионером кино Карлом Фрёлихом. На фирме «Фрёлих-Фильм» (Froelich-Film) он приобщился к новому искусству в качестве исполнителя, сценариста и ассистента режиссёра. В 1922 году снял свой первый фильм «Сокровище» (Der Schatz), решённый в экспрессионистском стиле. В нём уже отчетливо проявились мотивы секса, денег и власти, к которым Пабст позднее постоянно обращался в своих лучших работах. На съёмках «Графини Донелли» (Gräfin Donelli, 1924) с Хенни Портен в заглавной роли Пабст познакомился с оператором Гвидо Зеебером и ассистентом Марком Соркиным, с которыми он впоследствии активно сотрудничал многие годы.

Соркин обратил внимание Пабста на роман Гуго Беттауэра; в обработке Вилли Хааса «Безрадостный переулок» (Die Freudlose Gasse, 1925) стал первым большим успехом Пабста. В этом фильме был создан яркий реалистический образ Вены периода инфляции. Полемизируя с эстетикой экспрессионизма, Пабст писал: «Нужна ли романтическая трактовка событий? Реальная действительность сама по себе достаточно романтична или достаточно ужасна». Важные фильмы Пабста периода расцвета его творчества — «Тайны души» (Geheimnisse einer Seele, 1926), «Любовь Жанны Ней» (Die Liebe der Jeanne Ney, 1927), «Ящик Пандоры» (Die Büchse der Pandora, 1928), «Дневник падшей» (Das Tagebuch einer Verlorenen, 1929), «Западный фронт, 1918» (Westfront 1918, 1930), «Трёхгрошовая опера» (Die Dreigroschenoper,1931), «Солидарность» (Kameradschaft, 1931).

После прихода к власти Гитлера Пабст остался во Франции, где он снял «Дон Кихота» (Don Quichotte, 1933) с Фёдором Шаляпиным в главной роли. В конце 1933 года он попытался продолжить свою карьеру в Голливуде фильмом «Современный герой», но не смог приспособиться к американским методам кинопроизводства. Он вернулся во Францию, где поставил ряд выразительных развлекательных фильмов на детективные и шпионские сюжеты.

В 1939 году Пабст, который несколько раз отказался вернуться в Германию, переехал в Швейцарию, так как боялся в случае войны снова оказаться в лагере во Франции. Он намеревался работать в Голливуде. Вторая мировая война застала его врасплох на родине (уже вошедшей в состав Третьего рейха в качестве «Остмарк»), когда Пабст приехал навестить свою мать. Он остался в нацистской Германии и позднее был осуждён многими коллегами, историками и критиками за оппортунизм.

На студии «Бавария» в Мюнхене он снял масштабные исторические фильмы «Комедианты» об актрисе Каролине Нойбер и «Парацельс», которые были классифицированы как «(особо) ценные в государственно-политическом и художественном отношениях». Фильм «Комедианты» также принёс Пабсту золотую медаль Биеннале за лучшую режиссуру на 9-м Венецианском кинофестивале 1941 года. Третий фильм — «Дело Моландера» в 1945 году находился на стадии монтажа и стал жертвой бомбардировки. В Советском Союзе «Парацельс» под названием «Чудесный исцелитель» демонстрировался в качестве трофея.

После войны Пабст остался в Австрии. В 1947 году в фильме «Процесс», поставленном в советском секторе Вены, он обратился к теме антисемитизма на основе подлинного случая конца XIX века. В 1955 году снял в ФРГ два фильма, посвящённых периоду нацизма: «Последний акт» (Der letzte Akt) об агонии Третьего рейха и «Это произошло 20 июля» (Es geschah am 20. Juli) о попытке государственного переворота в Германии в 1944 году.

С середины 50-х Пабст вследствие диабета и болезни Паркинсона прекратил работу. Он жил в Вене и в своём поместье в Штирии. Пабст умер 29 мая 1967 года в Вене в результате инфекции печени.

Фильмография

Напишите отзыв о статье "Пабст, Георг Вильгельм"

Ссылки

Отрывок, характеризующий Пабст, Георг Вильгельм

Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.


По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Пабст,_Георг_Вильгельм&oldid=78843716»