Аксельрод, Павел Борисович

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Павел Борисович Аксельрод»)
Перейти к: навигация, поиск
Павел Борисович Аксельрод
Место рождения:

Почеп, Мглинский уезд Черниговская губерния, Российская империя

Место смерти:

Берлин, Германия

Гражданство:

Российская империя Российская империя, Швейцария Швейцария

Партия:

«Земля и воля» 1870-х, «Черный передел», «Освобождение труда», РСДРП, РСДРП(о)

Па́вел Бори́сович Аксельро́д (1849 или 1850, Почеп, Мглинского уезда, Черниговской губернии — 16 апреля 1928, Берлин) — российский социал-демократ.

В 1870-е годы — народник, член «Земли и воли» (18761879), после её раскола — чернопеределец. В 18831903 годах член марксистской группы «Освобождение труда». С 1900 один из редакторов газет «Искра» и «Заря». Впоследствии — один из лидеров партии меньшевиков, идеолог меньшевистского движения. Написал ряд работ, пропагандировавших марксизм.

В 1917 году — член исполкома Петроградского совета, активно поддерживал Временное правительство. После Октябрьской революции — в эмиграции. Один из лидеров II Интернационала, сторонник реформизма, противник Советской власти, вплоть до призыва к вооружённой интервенции.





Детство и юность

Павел Борисович Аксельрод (названный в деле Департамента полиции Борухом Пинхусом сыном Иоселевым[1]) родился в семье еврея-шинкаря в деревне близ Почепа. По сословному положению — мещанин. Точная дата его рождения неизвестна, сам он указывал только, что родился около 1850 года, скорее раньше, чем позже.

В 1859 году семья Аксельродов перебралась в Шклов, где отец оказался на положении чернорабочего. Недостаток средств привел к тому, что Аксельрод попал в школу для обучения еврейских детей русской грамоте. В 1863 году он поступил в гимназию Могилёва, которую успешно окончил. Большое влияние на будущего революционера оказала обстановка, в которой он рос. Воспитанный на идеалах гуманизма, социальной справедливости, атеизма и еврейского просветительства он был ограничен в круге общения, почти не выходившим за рамки еврейской общины Шклова (позже — Могилёва). Окружающее православное население было враждебной средой (исключением был Н. И. Хлебников — учитель истории в Могилёвской гимназии, оказавший на Павла большое влияние), что определило первые шаги Аксельрода на поле общественной деятельности.

Начало общественно-политической деятельности Аксельрода связано с либеральным движением еврейского просветительства, основной целью которого было уравнение евреев в правах с православными через их европеизацию, то есть приобщение к европейской и в первую очередь русской культуре. Прежде всего речь шла об элементарном обучении грамоте. Движение не было противоправительственным, напротив, оно ориентировалось на «хорошего царя».

Поворотной точкой во взглядах Аксельрода стало знакомство с работами Ф. Лассаля и других авторов, посвящёнными революционным событиям середины XIX века в Европе. Аксельрод пришёл к мысли, что «еврейский вопрос» может быть решён только в рамках более общего «рабочего вопроса». Этот поворот относится к 1872 году. Он привел Аксельрода к революционной борьбе. Одновременно, летом 1872 года, Аксельрод переводится из Нежинского лицея в Киевский университет Святого Владимира.

Народнический период революционной деятельности (1872—1883)

В Киевском университете Аксельрод сразу попал в среду формировавшегося кружка «Общества большой пропаганды» (кружок «чайковцев», названный так по фамилии лидера — Н. В. Чайковского) и занял в нём видное положение. В это время (1873 г.) Аксельрод знакомится с работами П. Л. Лаврова, оказавшими на него большое влияние, и М. А. Бакунина.

Летом 1874 года Аксельрод принял участие в «хождении в народ» в Полтавской, Черниговской и Могилёвской губерниях, ведя пропагандистскую работу среди крестьян. В конце августа — сентябре прошли массовые аресты «чайковцев». Аксельрод с товарищами были задержаны сельским старостой в Могилёвской губернии, но бежали, пересекли границу и оказались в эмиграции. Имя Аксельрода неоднократно упоминалось в обвинительном заключении по «Делу о пропаганде в Империи» («процесс 193-х»), что принесло ему известность в народнических кругах.

За границей П. Б. Аксельрод сначала жил в Берлине, а зимой 1874/75 годов перебрался в Женеву. Здесь он примкнул к группе социал-демократов, издававших газету «Работник» (З. К. Арборе-Ралли, Н. И. Жуковский, Н. А. Морозов, С. М. Степняк-Кравчинский и др.). Зиму 1875/76 и весну 1876 года Аксельрод по заданию редакции нелегально провёл в России, сначала на юге страны, а затем в Петербурге. Здесь состоялось знакомство с лидерами образовывавшейся тогда организации «Земля и воля» М. А. Натансоном, С. Л. Перовской и Г. А. Лопатиным. Тогда же Аксельрод познакомился со студентом Горного института Г. В. Плехановым.

Петербургские народники и группа «Работника» договорились о совместном издании журнала «Община», в редакцию которого вошли Арборе-Ралли, Жуковский, Аксельрод, Кравчинский, Дейч, а также Клеменц. Журнал выходил в 1878—1879 годах, в нём были помещены первые статьи Аксельрода, создавшие ему репутацию талантливого литератора.

В это время происходит переосмысление задач и тактики революционной борьбы: Аксельрод пришёл к выводу, что «хождение в народ» — это паломничество «верующих, но легкомысленных детей к святым местам» и результаты его ничтожны. Взгляды Аксельрда постепенно изменялись, становясь из народнических социал-демократическими. Об этой трансформации свидетельствуют его статьи, посвящённые в то время преимущественно «рабочему вопросу».

В 1879 году в Воронеже прошёл съезд «Земли и воли», разделившей её на «Народную волю» и «Чёрный передел». После некоторых колебаний Аксельрод присоединился к «Чёрному переделу» и вновь переехал в Петербург, став после вынужденного отъезда за границу руководства организации во главе с Г. В. Плехановым одним из лидеров «Чёрного передела» в России. Пытался создать «широкую социалистическую организацию», которая объединила бы революционеров разных направлений, но этот замысел оказался нежизнеспособным.

В 1880 году «чернопередельческие» кружки потряс ряд арестов. Аксельрод уехал в Румынию, а впоследствии, когда румынские власти выслали из страны русских эмигрантов, бежал и вновь оказался в Женеве (1881). Здесь, поскольку тяжелое материальное положение вынуждало его к поиску различных заработков, он (по рекомендации П. Л. Лаврова) стал сотрудничать в газете «Вольное слово», печатая в ней регулярные «Письма о рабочем движении» и «Хроники рабочего движения».

Для того чтобы быть ближе к описываемым событиям и лицам, Аксельрод переехал в Цюрих — центр германской социал-демократической эмиграции. Здесь он близко сошёлся с лидерами немецкой социал-демократии Э. Бернштейном и К. Каутским. Идеи Аксельрода быстро эволюционируют в сторону набирающего силу марксизма. Происходит окончательный разрыв с народничеством и направлением «Народной воли».

Участие в группе «Освобождение труда» (1883—1903)

Освобождение труда
Состав:
Г. В. Плеханов (1883—1903)

В. И. Игнатов (1883—1884)
В. И. Засулич (1883—1903)
Л. Г. Дейч (1883—1884, 1901—1903)
П. Б. Аксельрод (1883—1903)

С. М. Ингерман (1888—1891)

В сентябре 1883 года вместе с Г. В. Плехановым, В. И. Засулич и другими П. Б. Аксельрод основал группу «Освобождение труда», лидером которой стал Плеханов. Это была первая собственно марксистская и социал-демократическая организация, сложившаяся в Швейцарии в среде революционеров-эмигрантов из России.

Осенью 1884 года группа «Освобождение труда» приступила к изданию серии книг под общим названием «Рабочая библиотека». Первой книгой в новой серии была объёмистая брошюра Аксельрода «Рабочее движение и социальная демократия», представлялвшая собой изложение основных положений марксизма вне связи с российскими условиями.

Аксельрод полагал, что завоевание рабочим классом политической власти невозможно «без кровавой борьбы», но ей должна предшествовать длительная подготовительная работа, включающая в себя в том числе и опыт парламентаризма для рабочей партии.

В августе 1888 года группой опубликован сборник «Социал-демократ», в котором Аксельрод выступил как редактор и один из авторов. Впоследствии группа «Освобождение труда» вернулась к идее этого сборника и по мере нахождения средств было опубликовано ещё четыре выпуска «Литературно-политического обозрения „Социал-демократ“» (в 1890—1892 годах).

В связи с активизацией общественного движения в России в 1891-92 годах, которое было вызвано в том числе голодом и эпидемией холеры, у Аксельрода родился план объединения усилий либерального и социал-демократического движений в борьбе с самодержавием, связанный с созданием «Общества борьбы с голодом». Для реализации этого проекта Аксельрод попытался привлечь русскую эмиграцию в Париже (во главе с П. Л. Лавровым), Лондоне («Фонд вольной русской прессы» — С. М. Степняк-Кравчинский, Н. В. Чайковский и др.), Женеве (редакция «Свободной России» — В. Л. Бурцев и др.) и другие организации. В Цюрихе для организации «Общества» был создан межпартийный кружок из учащейся молодёжи во главе с шурином Аксельрода Я. М. Кальмансоном. В целом затея не удалась, но она способствовала преодолению изначальной изоляции группы «Освобождение труда».

С рубежа 1880-х — 1890-х годов начинается новый период в деятельности «Освобождения труда». С 1889 года она была постоянно представлена на конгрессах «Международного объединения рабочих партий» (II Интернационал), затем восстановились связи с набиравшими силу в России социал-демократическими кружками

Материальные проблемы Аксельроду удалось решить, заведя в середине 1880-х годов собственную небольшую фирму по производству кефира. К концу 1890-х годов она начала приносить стабильный доход, позволявший Аксельроду и его семье не только обеспечить собственную жизнь, но и оказывать материальную поддержку другим революционерам. В 1908 году фирма «Аксельрод-кефир», имевшая три отделения — в Цюрихе, Женеве и Базеле, была продана в обмен на пенсию её создателю со стороны нового владельца.

1902—1917

Аксельрод наряду с Г. В. Плехановым стал одним из первых российских теоретиков марксизма. Он являлся членом редколлегии «Искры», участником обсуждения проекта программы Российской социал-демократической рабочей партии (РСДРП) в апреле 1902 года. Аксельрод считал, что в России «промышленный пролетариат по своим составным элементам и условиям существования в высокой степени связан ещё с деревней», что «задача приобретения русскими социал-демократами приверженцев, прямых или косвенных союзников среди непролетарских классов, решается прежде всего и главным образом характером пропагандистской деятельности в среде самого пролетариата». Ленин в своей работе «Что делать?» (1902) отмечал «замечательную прозорливость» Аксельрода, однако в дальнейшем их пути разошлись, особенно после того, как Аксельрод вместе с Плехановым оспорил ленинские предложения по аграрному вопросу, а в дискуссии о членстве в партии поддержал Мартова. Именно Аксельрод в статьях, опубликованных в конце 1903 — начале 1904 годов в новой «Искре», первым указал на опасность превращения РСДРП в якобинскую, заговорщического типа организацию. В идеях Ленина он видел «утопию теократического характера», порожденного отсталостью России, проявление «мелкобуржуазного радикализма», использующего для своих целей борьбу рабочего класса.

С 1900 года Аксельрод — один из редакторов газет «Искра» и «Заря». Впоследствии — один из лидеров партии меньшевиков, идеолог меньшевистского движения. Написал ряд работ, пропагандировавших марксизм.

С момента оформления меньшевистского крыла РСДРП Аксельрод стал его неформальным лидером. В 1905 году он выступил противником установления «диктатуры пролетариата и крестьянства» и бойкота выборов в Первую Государственную думу. На Четвёртом Стокгольмском съезде партии (1906) Аксельрод осудил революционный максимализм большевиков, подчеркнув его пагубное воздействие на позицию как либералов, так и буржуазии в целом, приведя к их преждевременному повороту вправо. Позже Аксельрод обосновал ликвидаторство, выдвинув идею всероссийского рабочего съезда и создания легальной рабочей партии. На Венской конференции РСДРП в августе 1912 года он был избран членом Заграничного секретариата Организационного комитета РСДРП. В отличие от большевистской части партии стала меньшевистская называться РСДРП (объединённая).

С началом Первой мировой войны Аксельрод не скрывал своих симпатий к Антанте, пытался найти объяснение позиции европейских социал-демократических партий, проголосовавших за поддержку собственных правительств, в «вековых традициях патриотизма». В дальнейшем он предложил план «интернациональной борьбы за мир»: давление рабочих на руководство своих партий для совместного решения вопроса об отзыве социалистов из правительств и отказа от голосования за военные кредиты. Циммервальдская (1915) и Кинтальская (1916) международные социалистические конференции рассматривались им как «частные интернациональные совещания» для преодоления психологических трудностей сближения разобщенных войной социалистических партий и предупреждения проникновения «ленинской пропаганды раскола» в западноевропейскую социал-демократию, за что Ленин назвал его «лидером русских каутскианцев». В борьбе с ленинской идеей превращения войны империалистической в гражданскую он добился вместе с Мартовым ключевой для циммервальдского большинства формулировки о необходимости достижения «всеобщего мирного договора без аннексий и контрибуций».

1917—1928

Февральская революция застала Аксельрода в Цюрихе. В Россию он вернулся 9 мая вместе с группой эмигрантов тем же путём (в пломбированном вагоне через Германию), каким до этого прибыли Ленин и Зиновьев. В одном из первых интервью Аксельрод подчеркнул, что «нынешняя революция не является чисто пролетарской, но также и буржуазной», а потому «вредно требовать свержения буржуазного правительства», Временное правительство нуждается в поддержке «при широком участии представителей пролетариата во всех отраслях общественной и государственной деятельности и повседневной органической работе над демократизацией всех областей национальной жизни». В пределах, «определяемых буржуазным характером революции», эта поддержка «явится взаимной поддержкой буржуазии и пролетариата и совместной чисткой авгиевых конюшен низвергнутого царизма». Вхождение социалистов в правительство считал «принципиально нежелательным». В Петрограде Аксельрод стал членом исполкома Петроградского совета.

Майская всероссийская конференция РСДРП(о) избрала Аксельрода членом Организационного комитета (ОК), на первом же заседании которого он был избран его председателем. Аксельрод принял участие в обсуждении вопросов об организации кампании за мир и ходе подготовки к созыву международной социалистической конференции, доклада И. Г. Церетели о внешней политике коалиционного Временного правительства, поддержал предложение прекратить деятельность IV Государственной думы и Государственного совета, высказался за контакт с министрами — делегатами партии, за их отчёт перед ОК. Аксельрод был делегирован от ОК в Бюро по созыву объединительного (августовского) съезда РСДРП на третью Циммервальдскую конференцию. По личным обстоятельствам (из-за болезни, а вскоре и смерти дочери) он выехал за границу для подготовки конференции (она состоялась в сентябре) позже других (в самом начале августа) и больше в Россию не возвращался. Августовский (1917) объединительный съезд РСДРП заочно избрал его председателем ЦК и главой зарубежного представительства партии.

Приход к власти большевиков в октябре 1917 года Аксельрод осудил. С лета 1918 года он заявлял о вырождении «диктатуры пролетариата» в контрреволюцию и считал «большевистский переворот» «колоссальным преступлением и ничем иным». От этой своей оценки Аксельрод не отказывался никогда, хотя она существенно расходилась с оценкой, данной новым руководством партии, избранным на Чрезвычайном объединительном съезде РСДРП в декабре 1917 года.

По замечанию Аксельрода, вытекавшая из всех теоретических построений официальных, равно как и их западноевропейских единомышленников, оценка большевистской диктатуры служила «теоретической базой для санкционирования большевистского режима». Он категорически возражал против объявления происшедшего в России «шагом вперед в общественном развитии», отнесения «к историческому активу» большевиков завоеваний «в области эмансипации России от империалистической опеки, свержения господства имущих классов и радикального устранения пережитков крепостничества» и считал, что, насильственно прервав революционное развитие страны, они отбросили её «назад — в экономическом отношении чуть не в середину прошлого века, а политическом — частью ко временам Петра Великого, а отчасти — Ивана Грозного».

Апрельские тезисы ЦК РСДРП (1920) и ряд других официальных партийных документов побудили Аксельрода обратиться к новому лидеру партии Ю. О. Мартову с открытым письмом, которое он рассматривал как своего рода политическое завещание. Первая публикация письма в эмиграции относится к весне 1921 года. В России до 1999 года письмо было опубликовано лишь однажды — весной 1923 года петроградской группой «правых» меньшевиков. Направленное против «легенды о великой пролетарской и коммунистической миссии большевизма», оно стало событием не только для российской, но и международной социал-демократии. Старый, больной, но мужественный человек, Аксельрод и за границей оставался нравственным эталоном и координационным центром для всех меньшевистских партийных групп и течений. Его нельзя относить к представителям «правого» меньшевизма, организационно порвавших с РСДРП ещё в 1917 году, поскольку он всегда оставался членом РСДРП и не желал вносить свою лепту во внутрипартийный разлад.

В 1920-х годах в эмиграции. Один из лидеров II Интернационала, сторонник реформизма, противник Советской власти, вплоть до призыва к вооружённой интервенции как «интернациональной социалистической интервенции против Советской власти в пользу восстановления политических завоеваний февральско-мартовской революции».

Личная жизнь, семья

В 1875 году в Женеве П. Б. Аксельрод женился на приехавшей к нему его бывшей ученице Надежде Ивановне Каминер (студент Аксельрод занимался с ней и её сестрой в качестве репетитора). Несмотря на жестокую нужду, которую первые годы испытывала молодая семья, брак оказался удачным. Один за другим родились трое детей: Вера (1876), Александр (1879) и Софья (1881). Н. И. Аксельрод-Каминер скончалась в 1905 году. Как вспоминал Лев Троцкий: «в семье Аксельрода господствовала атмосфера простоты и искреннего товарищеского участия»[2].

Сочинения

Воспоминания

  • Аксельрод П. Б. Пережитое и передуманное. — Берлин, 1923. — 236 с. ([www.plekhanovfound.ru/library/zip/rod_Leto.zip Полнотекстовой архив-1 (zip)]; [web.archive.org/web/20110131034340/socialist.memo.ru/books/perli/Akselrod_Letopis_revolutsii.zip Полнотекстовой архив-2 (zip)])

Основные статьи и книги

  • [www.nlr.ru/e-case3/sc2.php/web_gak/lc/2179/22]

Приводятся в хронологическом порядке.

  • Аксельрод П. Б. Итоги социал-демократической партии в Германии. // Община. 1878—1879. № 1-9.
  • Аксельрод П. Б. Переходный момент нашей партии. // Община. 1879. № 9.
  • Аксельрод П. Б. Trade Unions. // Слово. 1879. № 1-2.
  • Аксельрод П. Б. Письма о рабочем движении. (Письмо 1-15) // Вольное слово. 1881—1882.
  • Аксельрод П. Б. Хроники рабочего движения. (№ 1-12) // Вольное слово. 1881—1882.
  • Аксельрод П. Б. Все для народа и посредством народа. // Вольное слово. 1881. № 19 (19 октября/1 ноября). (См. также в кн.: Из архива П. Б. Аксельрода. 1880—1892 гг. — М., 2006.)
  • Аксельрод П. Б. О задачах еврейской социалистической интеллигенции. [1882] (См. в кн.: Из архива П. Б. Аксельрода. 1880—1892 гг. — М., 2006.)
  • Аксельрод П. Б. Учение Джорджа. // Дело. 1883. № IX—X. (См. также в кн.: Из архива П. Б. Аксельрода. 1880—1892 гг. — М., 2006.)
  • Аксельрод П. Б. Социализм и мелкая буржуазия. // Вестник «Народной воли». 1883. № 1. (См. также в кн.: Из архива П. Б. Аксельрода. 1880—1892 гг. — М., 2006.)
  • Аксельрод П. Б. Рабочее движение и социал-демократия. — Женева, 1885.
  • Аксельрод П. Б. Рабочее движение в начале 60-х годов и теперь. // Социал-демократ. 1888.
  • Аксельрод П. Б. Политическая роль социальной демократии и последние выборы в германский рейхстаг. // Социал-демократ. Кн. 1-4. 1890-92.
  • Аксельрод П. Б. Письма к русским рабочим об освбодительном движении пролетариата (Письмо первое: Задачи рабочей интеллигенции в России). // Социалист. 1889. № 1. (См. также в кн.: Из архива П. Б. Аксельрода. 1880—1892 гг. — М., 2006.)
  • Аксельрод П. Б. Рабочий класс и революционное движение в России. — СПб., 1907.

Сборники

  • Из архива П. Б. Аксельрода. 1881—1896 гг. — Берлин., 1924. ([socialist.memo.ru/books/lit/iz_arhiva_akselroda.rar Полнотекстовой архив /rar/])
  • Письма П. Аксельрода к Ю. Мартову. — Берлин, 1924.
  • Переписка Г. В. Плеханова и П. Б. Аксельрода. Т. 1-2. — М.-Пг., 1925.
  • Die russische Revolution und sozialistische Internationale. Aus dem literaturishen Nachlass von P. B. Axelrod. — Jena, 1932.
  • Из архива П. Б. Аксельрода. Вып. 1: 1880—1892 гг. — М., 2006.

Напишите отзыв о статье "Аксельрод, Павел Борисович"

Литература

Библиография

  • Группа «Освобождение труда». Библиография за 50 лет. — М., 1934.
  • Бургина А. М. Социал-демократическая меньшевистская литература: Библ. ук. Стэнфорд, 1968.

Литература 1910-х — 1930-х годов

  • Бернштейн Э. Павел Аксельрод — интернационалист. // Социалистический вестник. 1925. № 15-16.
  • Каутский К. Что нам дал Аксельрод // Социалистический вестник. 1925. № 15/16.
  • Потресов А. Н. П. Б. Аксельрод (45 лет общественной деятельности). — СПб., 1914.
  • Памяти П. Б. Аксельрода. // Социалистический Вестник, 1928, № 8/9.
  • Церетели И. Г. П. Б. Аксельрод. // Социалистический Вестник, 1928, № 8/9.

Современная литература

  • Asher A. Pavel Axelrod and the Development of Menshevism. — Cambridge-Mass., 1972.
  • Максимова Т. О. Аксельрод. // Политические деятели России, 1917: Биографический словарь. — М., 1993.
  • Ненароков А. П. Последняя эмиграция Павла Аксельрода. — М., 2001.
  • Розенталь И. С. Аксельрод. // Политические партии России. Конец XIX — первая треть XX века. Энциклопедия. — М., 1996.
  • Райхцаум А. А. Аксельрод. // Отечественная история: Энциклопедия. Т. 1. — М., 1994.
  • Савельев П. Ю. П. Б. Аксельрод. // Общественная мысль России XVIII — начала XX века. Энциклопедия. — М., 2005.
  • Савельев П. Ю. П. Б. Аксельрод: человек и политик (1849? — 1928) // Новая и новейшая история. — 1998. № 2, 3.

Архивные фонды

Примечания

  1. ГАРФ. Ф. 102: ДП ОО. 1898 г. Оп. 226. Д. 6. Ч. 968. Л. 1.
  2. Л. Троцкий. [www.magister.msk.ru/library/trotsky/trotl028.htm Ленин и старая «Искра»]

Ссылки

  • [www.hrono.ru/biograf/akselrod.html П. Аксельрод на сайте «Хронос»]

Отрывок, характеризующий Аксельрод, Павел Борисович

Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.

Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…


В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.

Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.


Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
В продолжение этих трех дней, предшествовавших пленению Москвы, все семейство Ростовых находилось в различных житейских хлопотах. Глава семейства, граф Илья Андреич, беспрестанно ездил по городу, собирая со всех сторон ходившие слухи, и дома делал общие поверхностные и торопливые распоряжения о приготовлениях к отъезду.
Графиня следила за уборкой вещей, всем была недовольна и ходила за беспрестанно убегавшим от нее Петей, ревнуя его к Наташе, с которой он проводил все время. Соня одна распоряжалась практической стороной дела: укладываньем вещей. Но Соня была особенно грустна и молчалива все это последнее время. Письмо Nicolas, в котором он упоминал о княжне Марье, вызвало в ее присутствии радостные рассуждения графини о том, как во встрече княжны Марьи с Nicolas она видела промысл божий.
– Я никогда не радовалась тогда, – сказала графиня, – когда Болконский был женихом Наташи, а я всегда желала, и у меня есть предчувствие, что Николинька женится на княжне. И как бы это хорошо было!
Соня чувствовала, что это была правда, что единственная возможность поправления дел Ростовых была женитьба на богатой и что княжна была хорошая партия. Но ей было это очень горько. Несмотря на свое горе или, может быть, именно вследствие своего горя, она на себя взяла все трудные заботы распоряжений об уборке и укладке вещей и целые дни была занята. Граф и графиня обращались к ней, когда им что нибудь нужно было приказывать. Петя и Наташа, напротив, не только не помогали родителям, но большею частью всем в доме надоедали и мешали. И целый день почти слышны были в доме их беготня, крики и беспричинный хохот. Они смеялись и радовались вовсе не оттого, что была причина их смеху; но им на душе было радостно и весело, и потому все, что ни случалось, было для них причиной радости и смеха. Пете было весело оттого, что, уехав из дома мальчиком, он вернулся (как ему говорили все) молодцом мужчиной; весело было оттого, что он дома, оттого, что он из Белой Церкви, где не скоро была надежда попасть в сраженье, попал в Москву, где на днях будут драться; и главное, весело оттого, что Наташа, настроению духа которой он всегда покорялся, была весела. Наташа же была весела потому, что она слишком долго была грустна, и теперь ничто не напоминало ей причину ее грусти, и она была здорова. Еще она была весела потому, что был человек, который ею восхищался (восхищение других была та мазь колес, которая была необходима для того, чтоб ее машина совершенно свободно двигалась), и Петя восхищался ею. Главное же, веселы они были потому, что война была под Москвой, что будут сражаться у заставы, что раздают оружие, что все бегут, уезжают куда то, что вообще происходит что то необычайное, что всегда радостно для человека, в особенности для молодого.


31 го августа, в субботу, в доме Ростовых все казалось перевернутым вверх дном. Все двери были растворены, вся мебель вынесена или переставлена, зеркала, картины сняты. В комнатах стояли сундуки, валялось сено, оберточная бумага и веревки. Мужики и дворовые, выносившие вещи, тяжелыми шагами ходили по паркету. На дворе теснились мужицкие телеги, некоторые уже уложенные верхом и увязанные, некоторые еще пустые.
Голоса и шаги огромной дворни и приехавших с подводами мужиков звучали, перекликиваясь, на дворе и в доме. Граф с утра выехал куда то. Графиня, у которой разболелась голова от суеты и шума, лежала в новой диванной с уксусными повязками на голове. Пети не было дома (он пошел к товарищу, с которым намеревался из ополченцев перейти в действующую армию). Соня присутствовала в зале при укладке хрусталя и фарфора. Наташа сидела в своей разоренной комнате на полу, между разбросанными платьями, лентами, шарфами, и, неподвижно глядя на пол, держала в руках старое бальное платье, то самое (уже старое по моде) платье, в котором она в первый раз была на петербургском бале.
Наташе совестно было ничего не делать в доме, тогда как все были так заняты, и она несколько раз с утра еще пробовала приняться за дело; но душа ее не лежала к этому делу; а она не могла и не умела делать что нибудь не от всей души, не изо всех своих сил. Она постояла над Соней при укладке фарфора, хотела помочь, но тотчас же бросила и пошла к себе укладывать свои вещи. Сначала ее веселило то, что она раздавала свои платья и ленты горничным, но потом, когда остальные все таки надо было укладывать, ей это показалось скучным.
– Дуняша, ты уложишь, голубушка? Да? Да?
И когда Дуняша охотно обещалась ей все сделать, Наташа села на пол, взяла в руки старое бальное платье и задумалась совсем не о том, что бы должно было занимать ее теперь. Из задумчивости, в которой находилась Наташа, вывел ее говор девушек в соседней девичьей и звуки их поспешных шагов из девичьей на заднее крыльцо. Наташа встала и посмотрела в окно. На улице остановился огромный поезд раненых.
Девушки, лакеи, ключница, няня, повар, кучера, форейторы, поваренки стояли у ворот, глядя на раненых.
Наташа, накинув белый носовой платок на волосы и придерживая его обеими руками за кончики, вышла на улицу.
Бывшая ключница, старушка Мавра Кузминишна, отделилась от толпы, стоявшей у ворот, и, подойдя к телеге, на которой была рогожная кибиточка, разговаривала с лежавшим в этой телеге молодым бледным офицером. Наташа подвинулась на несколько шагов и робко остановилась, продолжая придерживать свой платок и слушая то, что говорила ключница.
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.