Павел Карагеоргиевич

Павел Карагеоргиевич серб. Павле Карађорђевић словен. Pavel Karađorđević сербохорв. Pavle Karađorđević<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Регент Югославии
9 октября 1934 года — 27 марта 1941 года
Рождение:	27 апреля 1893(1893-04-27) Санкт-Петербург, Российская империя
Смерть:	14 сентября 1976(1976-09-14) (83 года) Париж, Франция
Род:	Карагеоргиевичи
Отец:	Арсен Карагеоргиевич
Мать:	Аврора Демидова
Супруга:	Ольга Греческая
Дети:	Александр, Николай, Елизавета
Награды:

Князь Па́вел Карагео́ргиевич (сербохорв. Pavle Karađorđević, серб. Павле Карађорђевић, словен. Pavel Karađorđević, 27 апреля 1893, Санкт-Петербург — 14 сентября 1976, Париж) — регент Югославии с 9 октября 1934 по 27 марта 1941, в период малолетства короля Петра II.

Биография

Павел Карагеоргиевич был единственным сыном князя Арсена Карагеоргиевича и Авроры Демидовой и племянником короля Сербии Петра I. По матери он был потомком Авроры Шернваль, известной финляндской красавицы и благотворительницы, которой посвящали стихи Лермонтов и Баратынский.

В 1903 году вместе с семьёй переехал в Сербию. Он получил образование в Оксфордском университете и в 1923 году женился на принцессе Ольге Греческой. После убийства своего двоюродного брата короля Александра Павел стал регентом при его несовершеннолетнем сыне Петре и пытался маневрировать между Англией, Германией и СССР. Именно при нём в 1940 году были наконец установлены дипломатические отношения между Белградом и Москвой (Югославия стала последней страной в Восточной Европе, признавшей СССР). В 1939 году совершил государственный визит в Германию. Павел считал, что Югославия не готова к войне. 18 февраля 1941 года американский посол в Белграде А.Б. Лэйн сообщил в Вашингтон, что в ходе беседы с ним Павел утверждал, что Югославия в случае нападения будет сопротивляться не более двух недель.

25 марта 1941 года премьер-министр Королевства Драгиша Цветкович подписал с санкции Павла венский протокол о присоединении Югославии к Тройственному пакту.

Югославия согласилась подписать пакт при трех условиях: никаких войск Оси и никакого транзита военных грузов на своей территории; уважение суверенитета и территориальной целостности Югославии; никакой военной помощи странам Оси со стороны Югославии. Тем не менее, подписание пакта вызвало в стране массовые демонстрации, а в ночь на 27 марта и переворот, в результате которого несовершеннолетний король Пётр был провозглашён королём, а Пакт был расторгнут, что вызвало оккупацию Югославии Германией.

Принц-регент узнал о перевороте в 7 утра 27 марта в Загребе. После телефонной беседы с Белградом он первым делом проконсультировался с английским консулом в Загребе на предмет возможного выезда в Грецию. Эта идея наглядно опровергает имеющий хождение миф о Павле как поклоннике Гитлера и безусловном стороннике союза с немцами.

Павел действительно выехал сначала в Грецию (кстати, югославское радио известило граждан страны, что бывший регент уехал в Германию), затем в Каир, после чего был переведён британскими войсками под домашний арест в Найроби (Кения), а в 1943 году переехал в Йоханнесбург из-за проблем со здоровьем. Провозглашение в 1945 году Югославии республикой и объявление Павла военным преступником сделало невозможным его возвращение на родину. В 1948 Павел, получив швейцарское гражданство, поселился в Женеве, а затем в Париже, где и умер. В 2011 г. реабилитирован посмертно Высшим судом в Белграде.

Интересные факты

• Павел Карагеоргиевич входит в список почетных строителей Часовни-Памятника памяти Венценосных Мучеников в Харбине.
• В 1969 году на аукционе Сотсби Павел Карагеоргиевич продал Римскому Генеральному Обществу недвижимости всё имущество виллы Пратолино со всеми угодьями, завещанной ему тёткой, Марией Павловной Демидовой.

Литература

• Ипполитова Г. Аврора Демидова — графиня Ногера. — СПб., 2009.

Отрывок, характеризующий Павел Карагеоргиевич

Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.


Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.