Павел (Пономарёв, Пётр Николаевич)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Архиепископ Павел (в миру Пётр Николаевич Пономарев; 1745, Александрова слобода, Дмитровский уезд, Московская губерния — 19 (31) марта 1806, Ярославль) — епископ Русской православной церкви, архиепископ Ярославский и Ростовский. Переводчик, проповедник и церковный историк. Член Российской Академии.





Биография

Родился 4 октября 1749 года в селе Александрова Слобода Дмитровского уезда Московской губернии в семье диакона.

10 января 1760 года поступил в Троицкую лаврскую духовную семинарию.

В 1768 году отправлен в Москву для изучения языков в университете и для слушания лекций по богословию в Московской Славяно-греко-латинской академии.

С разрешения митрополита Платона (Левшина), благоволившего к нему, слушал в Московском университете философию и элоквенцию (словесность, риторику). Он учился настолько хорошо, что немецкий информатор университета Сергей Иванов дал такой отзыв о нем: «Немецкого грамматического класса ученик Петр Пономарев обучался в бытность свою с такой прилежностью и старанием, что всякий из его сверстников тому завидовал ежечасно, почему и успехи оказал достойные всякой похвалы. Что же касается до его поступков, то оказал такие, которые благородному и честному человеку всегда приличными и достойными быть казались».

В 1772 году по окончании курса в академии и университете поставлен учителем французского и немецкого языков в Троицкой лаврской духовной академии.

В июне 1775 года, по совету митрополита Платона (Левшина), принял монашество и 28 августа того же года назначен наместником Троице-Сергиевой лавры.

Приняв монашество по настоянию митрополита Платона и сделавшись наместником лавры, архимандрит Павел стал заниматься преимущественно переводами с французского языка. Его перевод истории о Фивском полководце Эпаминонде пользовался большой известностью в конце XVIII века.

С 1779 года — преподаватель истории.

С 1782 года ректор Московской Славяно-греко-латинской академии и архимандрит Московского Заиконоспасского монастыря.

С 27 ноября 1783 года — архимандрит Московского Симонова монастыря.

С 13 октября 1785 года — настоятель Воскресенского Ново-Иерусалимского монастыря.

С 14 января 1786 года — настоятель Московского Новоспасского монастыря.

Пылкий и непреклонный его характер был причиной частых переводов его из монастыря в монастырь, побывав управляющим всеми московскими ставропигиальными монастырями.

С 1792 года — член Святейшего Синода.

Архиерейство

12 февраля 1794 года хиротонисан во епископа Нижегородского и Алатырского.

Будучи епископом Нижегородским, по рассказам современников, оставил среди подвластного ему духовенства далеко не добрую память, как епископ злой и немилостивый.

Преосвященный Макарий (Миролюбов) говорил: «Усматривая беспорядки, Павел с твердой волей и строгостью начал искоренять их».

При нем невежество и пороки не оставались без должного наказания. По различию преступлений одни посылались под надзор и в работу в монастыри, другие долгое время находились под запрещением, а некоторые лишались и совсем священства и по приказу преосвященного отдавались в солдаты.

Такой строгий надзор епископ не ограничивал одними священноцерковнослужителями, но простирал его и на детей духовного звания, требуя, чтобы с 10 лет они поступали в духовную семинарию.

Епископ Павел с первых же дней своего приезда обратил особое внимание на Нижегородскую духовную семинарию, и хотя строго взыскивал с начальства и учеников, но зато улучшил положение последних. Конечно, преосвященный Павел в своих решениях был отчасти прав. При пылком своём характере, знакомый с иностранной литературой, находившийся в частом общении с французскими эмигрантами, он не мог относиться равнодушно к невежеству и грубым поступкам своих подчинённых.

Решительно выступал преосвященный Павел против старообрядцев, которых тогда именовали раскольниками. Он воскрешал, по возможности, «питиримовские времена» (имеется в виду архиепископ Нижегородский и Алатырский Питирим), тем более что светские власти, ввиду выгоды преследования раскольников, всегда были к услугам Нижегородского преосвященного.

В бытность свою на Нижегородской кафедре преосвященный Павел сделался известен императору Павлу, который во время поездки в Казань дважды был в Нижнем. Для встречи императора преосвященный приказал с необыкновенной быстротой если не исправить, то хотя бы замазать ветхости в кафедральном соборе, построенном в 1632 году и угрожавшем падением. Всем священникам были сшиты новые ризы, а певчим форменные платья.

С 26 октября 1798 года — епископ Тверской и Кашинский.

15 мая 1799 года возведён в сан архиепископа.

С 26 декабря 1799 года — архиепископ Ярославский и Ростовский.

Как член Святейшего Синода, преосвященный Павел долго жил в Санкт-Петербурге. Первоприсутствующим тогда в Синоде был митрополит Амвросий (Подобедов). Сравнивая двух владык, Амвросия и Павла, обер-прокурор Святейшего Синода А. А. Яковлев в своих записках замечает, что митрополит Амвросий отличался мягкосердечием и откровенностью до болтливости, тогда как епископ Павел — мстителен, корыстолюбив, зол, скрытен, упрям, многосведущ. И в Нижнем, и в Ярославле о нем сохранились предания как о человеке суровом.

7 октября 1803 года архиепископ Павел уволен из Святейшего Синода и отправлен на свою епархию. Удаление из Синода и неблаговоление государя так подействовали на самолюбивого архипастыря, что он, обладавший до этого цветущим здоровьем, заболел, и развившаяся в нем после удара болезнь истощила его силы и свела в могилу.

Скончался 19 марта 1806 года. Погребен в Успенском соборе в городе Ярославле.

Сочинения

  • Краткое историческое описание Свято-Троицкой Сергиевой Лавры с приложением знатных происшествий, случившихся в оной. Сочиненное оныя Лавры наместником иеромонахом Павлом. — СПб., [dlib.rsl.ru/rsl01003000000/rsl01003336000/rsl01003336705/rsl01003336705.pdf 1782]; М., 1790, 1796, 1801, 1809, 1815, 1818, 1824, 1829.
  • Слово, говоренное 24 ноября 1793 года в Большой Придворной Церкви в день тезоименитства императрицы Екатерины Алексеевны. — СПб., 1793.
  • Отрывки из проповедей // Макарий (Миролюбов), архимандрит. История нижегородской иерархии, содержащая в себе сказания о нижегородских иерархах с 1672 по 1850 год. — СПб., 1857. Примечания на 5-ю и 6-ю части Словаря Академии Наук.
  • Серан де ла Тур. История о Епаминонде, Фивском полководце (перевод с французского). — М., 1774.

Напишите отзыв о статье "Павел (Пономарёв, Пётр Николаевич)"

Ссылки

  • [www.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=819 Пономарев Петр Николаевич]
  • [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_biography/97403/%D0%9F%D0%B0%D0%B2%D0%B5%D0%BB Павел Пономарев]

Отрывок, характеризующий Павел (Пономарёв, Пётр Николаевич)

В первую же минуту Пьер невольно и ей, и княжне Марье, и, главное, самому себе сказал неизвестную ему самому тайну. Он покраснел радостно и страдальчески болезненно. Он хотел скрыть свое волнение. Но чем больше он хотел скрыть его, тем яснее – яснее, чем самыми определенными словами, – он себе, и ей, и княжне Марье говорил, что он любит ее.
«Нет, это так, от неожиданности», – подумал Пьер. Но только что он хотел продолжать начатый разговор с княжной Марьей, он опять взглянул на Наташу, и еще сильнейшая краска покрыла его лицо, и еще сильнейшее волнение радости и страха охватило его душу. Он запутался в словах и остановился на середине речи.
Пьер не заметил Наташи, потому что он никак не ожидал видеть ее тут, но он не узнал ее потому, что происшедшая в ней, с тех пор как он не видал ее, перемена была огромна. Она похудела и побледнела. Но не это делало ее неузнаваемой: ее нельзя было узнать в первую минуту, как он вошел, потому что на этом лице, в глазах которого прежде всегда светилась затаенная улыбка радости жизни, теперь, когда он вошел и в первый раз взглянул на нее, не было и тени улыбки; были одни глаза, внимательные, добрые и печально вопросительные.
Смущение Пьера не отразилось на Наташе смущением, но только удовольствием, чуть заметно осветившим все ее лицо.


– Она приехала гостить ко мне, – сказала княжна Марья. – Граф и графиня будут на днях. Графиня в ужасном положении. Но Наташе самой нужно было видеть доктора. Ее насильно отослали со мной.
– Да, есть ли семья без своего горя? – сказал Пьер, обращаясь к Наташе. – Вы знаете, что это было в тот самый день, как нас освободили. Я видел его. Какой был прелестный мальчик.
Наташа смотрела на него, и в ответ на его слова только больше открылись и засветились ее глаза.
– Что можно сказать или подумать в утешенье? – сказал Пьер. – Ничего. Зачем было умирать такому славному, полному жизни мальчику?
– Да, в наше время трудно жить бы было без веры… – сказала княжна Марья.
– Да, да. Вот это истинная правда, – поспешно перебил Пьер.
– Отчего? – спросила Наташа, внимательно глядя в глаза Пьеру.
– Как отчего? – сказала княжна Марья. – Одна мысль о том, что ждет там…
Наташа, не дослушав княжны Марьи, опять вопросительно поглядела на Пьера.
– И оттого, – продолжал Пьер, – что только тот человек, который верит в то, что есть бог, управляющий нами, может перенести такую потерю, как ее и… ваша, – сказал Пьер.
Наташа раскрыла уже рот, желая сказать что то, но вдруг остановилась. Пьер поспешил отвернуться от нее и обратился опять к княжне Марье с вопросом о последних днях жизни своего друга. Смущение Пьера теперь почти исчезло; но вместе с тем он чувствовал, что исчезла вся его прежняя свобода. Он чувствовал, что над каждым его словом, действием теперь есть судья, суд, который дороже ему суда всех людей в мире. Он говорил теперь и вместе с своими словами соображал то впечатление, которое производили его слова на Наташу. Он не говорил нарочно того, что бы могло понравиться ей; но, что бы он ни говорил, он с ее точки зрения судил себя.
Княжна Марья неохотно, как это всегда бывает, начала рассказывать про то положение, в котором она застала князя Андрея. Но вопросы Пьера, его оживленно беспокойный взгляд, его дрожащее от волнения лицо понемногу заставили ее вдаться в подробности, которые она боялась для самой себя возобновлять в воображенье.
– Да, да, так, так… – говорил Пьер, нагнувшись вперед всем телом над княжной Марьей и жадно вслушиваясь в ее рассказ. – Да, да; так он успокоился? смягчился? Он так всеми силами души всегда искал одного; быть вполне хорошим, что он не мог бояться смерти. Недостатки, которые были в нем, – если они были, – происходили не от него. Так он смягчился? – говорил Пьер. – Какое счастье, что он свиделся с вами, – сказал он Наташе, вдруг обращаясь к ней и глядя на нее полными слез глазами.
Лицо Наташи вздрогнуло. Она нахмурилась и на мгновенье опустила глаза. С минуту она колебалась: говорить или не говорить?
– Да, это было счастье, – сказала она тихим грудным голосом, – для меня наверное это было счастье. – Она помолчала. – И он… он… он говорил, что он желал этого, в ту минуту, как я пришла к нему… – Голос Наташи оборвался. Она покраснела, сжала руки на коленах и вдруг, видимо сделав усилие над собой, подняла голову и быстро начала говорить:
– Мы ничего не знали, когда ехали из Москвы. Я не смела спросить про него. И вдруг Соня сказала мне, что он с нами. Я ничего не думала, не могла представить себе, в каком он положении; мне только надо было видеть его, быть с ним, – говорила она, дрожа и задыхаясь. И, не давая перебивать себя, она рассказала то, чего она еще никогда, никому не рассказывала: все то, что она пережила в те три недели их путешествия и жизни в Ярославль.
Пьер слушал ее с раскрытым ртом и не спуская с нее своих глаз, полных слезами. Слушая ее, он не думал ни о князе Андрее, ни о смерти, ни о том, что она рассказывала. Он слушал ее и только жалел ее за то страдание, которое она испытывала теперь, рассказывая.
Княжна, сморщившись от желания удержать слезы, сидела подле Наташи и слушала в первый раз историю этих последних дней любви своего брата с Наташей.
Этот мучительный и радостный рассказ, видимо, был необходим для Наташи.
Она говорила, перемешивая ничтожнейшие подробности с задушевнейшими тайнами, и, казалось, никогда не могла кончить. Несколько раз она повторяла то же самое.
За дверью послышался голос Десаля, спрашивавшего, можно ли Николушке войти проститься.
– Да вот и все, все… – сказала Наташа. Она быстро встала, в то время как входил Николушка, и почти побежала к двери, стукнулась головой о дверь, прикрытую портьерой, и с стоном не то боли, не то печали вырвалась из комнаты.
Пьер смотрел на дверь, в которую она вышла, и не понимал, отчего он вдруг один остался во всем мире.
Княжна Марья вызвала его из рассеянности, обратив его внимание на племянника, который вошел в комнату.
Лицо Николушки, похожее на отца, в минуту душевного размягчения, в котором Пьер теперь находился, так на него подействовало, что он, поцеловав Николушку, поспешно встал и, достав платок, отошел к окну. Он хотел проститься с княжной Марьей, но она удержала его.
– Нет, мы с Наташей не спим иногда до третьего часа; пожалуйста, посидите. Я велю дать ужинать. Подите вниз; мы сейчас придем.
Прежде чем Пьер вышел, княжна сказала ему:
– Это в первый раз она так говорила о нем.


Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости, которое следует обыкновенно за оконченным серьезным и задушевным разговором. Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках – совестно, а молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе, очевидно, в то же время решились на то же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что, кроме горя, есть и радости.