Павел IV

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Павел IV
Paulus PP. IV<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
223-й папа римский
23 мая 1555 — 18 августа 1559
Интронизация: 26 мая 1555
Церковь: Римско-католическая церковь
Предшественник: Марцелл II
Преемник: Пий IV
 
Имя при рождении: Джанпьетро Карафа
Оригинал имени
при рождении:
Giovanni Pietro Caraf(f)a
Рождение: 28 июня 1476(1476-06-28)
Каприлья-Ирпина (Неаполитанское королевство)
Смерть: 18 августа 1559(1559-08-18) (83 года)
Рим
Принятие священного сана: не известно
Епископская хиротония: 18 сентября 1505
Кардинал с: 22 декабря 1536

Па́вел IV (лат. Paulus PP. IV; в миру Джанпьетро Карафа, итал. Giovanni Pietro Caraf(f)a; 28 июня 1476 — 18 августа 1559) — папа римский эпохи Контрреформации (понтификат 15551559).





Кардинал Карафа

Джанпьетро Карафа родился 28 июня 1476 года в знатном неаполитанском семействе Карафа и своей карьерой был обязан влиянию своего дядюшки, кардинала Оливьеро Карафа. Получил богословское образование. Юлий II назначил его епископом Кьети, а Лев Х послал Карафу в Англию в качестве своего легата. В 1515 году он стал апостольским нунцием при испанском дворе. Возвратился он в Рим вместе с Адрианом VI. В 1524 году он отказался от епископства и вместе с Каэтаном Тиенским основал орден театинцев, целью которого было обновление религиозного духа среди духовенства. В 1536 году, в один день с будущим папой Юлием III, Карафа был назначен кардиналом и председателем Священной канцелярии.

Инквизитор на папском престоле

Джанпьетро Карафа создал первый «боевой» монашеский орден театинцев в 1527 году. Будучи великим инквизитором Неаполя, он содействовал созданию папой Павлом III Фарнезе центрального инквизиционного трибунала при новоиспечённом ордене Иисуса Сладчайшего (иезуиты). Получивший в 1542 году кардинальскую шапку Карафа стал первым подлинным основателем папской инквизиции, воссоединив средневековую доминиканскую инквизицию с испанской государственной. Он воспринял от них страшные методы бесчеловечных пыток и ещё более страшные психологические методы убийства человеческой души. Карафа был мрачным вершителем «правосудия», строгим и безжалостным в выносимых им приговорах, непреклонным в своих поступках и суждениях. Папская инквизиция Карафы могла судить каждого, невзирая на ранг и происхождение, вынося смертные приговоры, помилование по которым осуществлял только папа. Павел III только один раз воспользовался этим правом, чтобы замять дело брата очередной своей любовницы, что впрочем не помешало Карафе добраться до него при новом понтифике Марцелле II. После смерти же последнего в 1555 году Карафа, к ужасу римлян, взошёл на папский престол, приняв имя Павла IV.

Павел IV был самым пожилым на момент избрания папой XVI столетия. На папский трон он сел, когда ему было уже 79 лет, но он был полон энергии. Четыре года его понтификата вошли в историю как пример крайнего интегризма и абсолютизма. Его советниками были театины и иезуиты. Несгибаемый поборник христианской морали, папа, однако, протежировал своим непотам. Его племянник Карло Карафа, известный кутила, получил кардинальскую шапку и высокую должность заместителя папы. В международной политике Павел IV выступал против императора Карла V и не признал мира, заключенного с протестантами в Аугсбурге. Он выступил также против преемника Карла на испанском троне — Филиппа II, призывая на помощь не только Францию, но даже протестантов и турок. Когда испанские войска приблизились к Риму, Павел IV перепугался и запросил мира, отказываясь от союза с Францией. В Риме папа проводил строгие реформаторские меры, применяя террор и полицейский надзор. Из Вечного города были изгнаны 113 епископов, которые незаконно оставили свои епархии, из всех домов и закоулков Рима были выловлены сотни монахов, шатающихся за пределами своих монастырей. Выдворены были также все проститутки и их сутенеры, комедианты и шуты. Еврейское население проживало в гетто. Не были пощажены и кардиналы, обвиненные в аморальности или подготовке заговоров. В последние месяцы своей жизни Павел IV приговорил к изгнанию даже собственных непотов. Павел IV умер в момент, когда он обращался к своему окружению с призывом бороться с ересью. В 1558 году Павел IV ввёл праздник Кафедры Святого Петра, который призван был напомнить о роли и месте папства в католической церкви.

Развивая жуткую деятельность по истреблению еретиков, Папа сделал инквизиционную машину своим безотказным оружием. Епископам было предписано безотлагательно начать кампанию террора, в результате которой аутодафе запылали с новой, поистине дьявольской силой. Епископ Женевы за три месяца отправил на костёр 500 человек, епископ Бамберга — 600, а епископ Вюрцбурга — 900. Каждую неделю Павел IV сам председательствовал на заседаниях римского инквизиционного трибунала, загубив множество жизней; даже такие авторитетные личности как кардиналы Джованни Мороне и Уго Пооле не спаслись от его когтей. Своей суровостью и своими жуткими распоряжениями Папа способствовал не укреплению и возрастанию авторитета Папства, а усилению страха и ненависти. Когда в 1559 году старик Павел IV скончался, на миг примирившиеся многовековые враги Орсини и Колонна взбудоражили ликующую толпу, и низвергнутую статую Карафы разбили на куски и протащили по улицам Рима. После смерти папы римского люд уничтожил все его скульптурные изображения и поджёг здание Священной канцелярии. Какой-то шутник, повторяя случай, произошедший после смерти Адриана VI в 1523 году, написал на двери папского врача «Спаситель Отечества».

Напишите отзыв о статье "Павел IV"

Литература

Основной источник: Е. Гергей "История папства"

Ссылки

Предшественник:
кардинал Джованни де Купис
декан Священной коллегии кардиналов
11 декабря 155323 мая 1555
Преемник:
кардинал Жан дю Белле

Отрывок, характеризующий Павел IV

– Он говорит – женщина, а Марья Николавна – барыня, – сказал дворовый человек.
– Да вы знаете ее, зубы длинные, худая, – говорил Пьер.
– И есть Марья Николавна. Они ушли в сад, как тут волки то эти налетели, – сказала баба, указывая на французских солдат.
– О, господи помилуй, – прибавил опять дьякон.
– Вы пройдите вот туда то, они там. Она и есть. Все убивалась, плакала, – сказала опять баба. – Она и есть. Вот сюда то.
Но Пьер не слушал бабу. Он уже несколько секунд, не спуская глаз, смотрел на то, что делалось в нескольких шагах от него. Он смотрел на армянское семейство и двух французских солдат, подошедших к армянам. Один из этих солдат, маленький вертлявый человечек, был одет в синюю шинель, подпоясанную веревкой. На голове его был колпак, и ноги были босые. Другой, который особенно поразил Пьера, был длинный, сутуловатый, белокурый, худой человек с медлительными движениями и идиотическим выражением лица. Этот был одет в фризовый капот, в синие штаны и большие рваные ботфорты. Маленький француз, без сапог, в синей шипели, подойдя к армянам, тотчас же, сказав что то, взялся за ноги старика, и старик тотчас же поспешно стал снимать сапоги. Другой, в капоте, остановился против красавицы армянки и молча, неподвижно, держа руки в карманах, смотрел на нее.
– Возьми, возьми ребенка, – проговорил Пьер, подавая девочку и повелительно и поспешно обращаясь к бабе. – Ты отдай им, отдай! – закричал он почти на бабу, сажая закричавшую девочку на землю, и опять оглянулся на французов и на армянское семейство. Старик уже сидел босой. Маленький француз снял с него последний сапог и похлопывал сапогами один о другой. Старик, всхлипывая, говорил что то, но Пьер только мельком видел это; все внимание его было обращено на француза в капоте, который в это время, медлительно раскачиваясь, подвинулся к молодой женщине и, вынув руки из карманов, взялся за ее шею.
Красавица армянка продолжала сидеть в том же неподвижном положении, с опущенными длинными ресницами, и как будто не видала и не чувствовала того, что делал с нею солдат.
Пока Пьер пробежал те несколько шагов, которые отделяли его от французов, длинный мародер в капоте уж рвал с шеи армянки ожерелье, которое было на ней, и молодая женщина, хватаясь руками за шею, кричала пронзительным голосом.
– Laissez cette femme! [Оставьте эту женщину!] – бешеным голосом прохрипел Пьер, схватывая длинного, сутоловатого солдата за плечи и отбрасывая его. Солдат упал, приподнялся и побежал прочь. Но товарищ его, бросив сапоги, вынул тесак и грозно надвинулся на Пьера.
– Voyons, pas de betises! [Ну, ну! Не дури!] – крикнул он.
Пьер был в том восторге бешенства, в котором он ничего не помнил и в котором силы его удесятерялись. Он бросился на босого француза и, прежде чем тот успел вынуть свой тесак, уже сбил его с ног и молотил по нем кулаками. Послышался одобрительный крик окружавшей толпы, в то же время из за угла показался конный разъезд французских уланов. Уланы рысью подъехали к Пьеру и французу и окружили их. Пьер ничего не помнил из того, что было дальше. Он помнил, что он бил кого то, его били и что под конец он почувствовал, что руки его связаны, что толпа французских солдат стоит вокруг него и обыскивает его платье.
– Il a un poignard, lieutenant, [Поручик, у него кинжал,] – были первые слова, которые понял Пьер.
– Ah, une arme! [А, оружие!] – сказал офицер и обратился к босому солдату, который был взят с Пьером.
– C'est bon, vous direz tout cela au conseil de guerre, [Хорошо, хорошо, на суде все расскажешь,] – сказал офицер. И вслед за тем повернулся к Пьеру: – Parlez vous francais vous? [Говоришь ли по французски?]
Пьер оглядывался вокруг себя налившимися кровью глазами и не отвечал. Вероятно, лицо его показалось очень страшно, потому что офицер что то шепотом сказал, и еще четыре улана отделились от команды и стали по обеим сторонам Пьера.
– Parlez vous francais? – повторил ему вопрос офицер, держась вдали от него. – Faites venir l'interprete. [Позовите переводчика.] – Из за рядов выехал маленький человечек в штатском русском платье. Пьер по одеянию и говору его тотчас же узнал в нем француза одного из московских магазинов.
– Il n'a pas l'air d'un homme du peuple, [Он не похож на простолюдина,] – сказал переводчик, оглядев Пьера.
– Oh, oh! ca m'a bien l'air d'un des incendiaires, – смазал офицер. – Demandez lui ce qu'il est? [О, о! он очень похож на поджигателя. Спросите его, кто он?] – прибавил он.
– Ти кто? – спросил переводчик. – Ти должно отвечать начальство, – сказал он.
– Je ne vous dirai pas qui je suis. Je suis votre prisonnier. Emmenez moi, [Я не скажу вам, кто я. Я ваш пленный. Уводите меня,] – вдруг по французски сказал Пьер.
– Ah, Ah! – проговорил офицер, нахмурившись. – Marchons! [A! A! Ну, марш!]
Около улан собралась толпа. Ближе всех к Пьеру стояла рябая баба с девочкою; когда объезд тронулся, она подвинулась вперед.
– Куда же это ведут тебя, голубчик ты мой? – сказала она. – Девочку то, девочку то куда я дену, коли она не ихняя! – говорила баба.
– Qu'est ce qu'elle veut cette femme? [Чего ей нужно?] – спросил офицер.
Пьер был как пьяный. Восторженное состояние его еще усилилось при виде девочки, которую он спас.
– Ce qu'elle dit? – проговорил он. – Elle m'apporte ma fille que je viens de sauver des flammes, – проговорил он. – Adieu! [Чего ей нужно? Она несет дочь мою, которую я спас из огня. Прощай!] – и он, сам не зная, как вырвалась у него эта бесцельная ложь, решительным, торжественным шагом пошел между французами.
Разъезд французов был один из тех, которые были посланы по распоряжению Дюронеля по разным улицам Москвы для пресечения мародерства и в особенности для поимки поджигателей, которые, по общему, в тот день проявившемуся, мнению у французов высших чинов, были причиною пожаров. Объехав несколько улиц, разъезд забрал еще человек пять подозрительных русских, одного лавочника, двух семинаристов, мужика и дворового человека и нескольких мародеров. Но из всех подозрительных людей подозрительнее всех казался Пьер. Когда их всех привели на ночлег в большой дом на Зубовском валу, в котором была учреждена гауптвахта, то Пьера под строгим караулом поместили отдельно.


В Петербурге в это время в высших кругах, с большим жаром чем когда нибудь, шла сложная борьба партий Румянцева, французов, Марии Феодоровны, цесаревича и других, заглушаемая, как всегда, трубением придворных трутней. Но спокойная, роскошная, озабоченная только призраками, отражениями жизни, петербургская жизнь шла по старому; и из за хода этой жизни надо было делать большие усилия, чтобы сознавать опасность и то трудное положение, в котором находился русский народ. Те же были выходы, балы, тот же французский театр, те же интересы дворов, те же интересы службы и интриги. Только в самых высших кругах делались усилия для того, чтобы напоминать трудность настоящего положения. Рассказывалось шепотом о том, как противоположно одна другой поступили, в столь трудных обстоятельствах, обе императрицы. Императрица Мария Феодоровна, озабоченная благосостоянием подведомственных ей богоугодных и воспитательных учреждений, сделала распоряжение об отправке всех институтов в Казань, и вещи этих заведений уже были уложены. Императрица же Елизавета Алексеевна на вопрос о том, какие ей угодно сделать распоряжения, с свойственным ей русским патриотизмом изволила ответить, что о государственных учреждениях она не может делать распоряжений, так как это касается государя; о том же, что лично зависит от нее, она изволила сказать, что она последняя выедет из Петербурга.