Павловский, Иван Григорьевич (генерал)

Иван Григорьевич Павловский
Дата рождения	11 (24) февраля 1909(1909-02-24)
Место рождения	Подольская губерния, Российская империя; ныне Чемеровецкий район, Хмельницкая область
Дата смерти	27 апреля 1999(1999-04-27) (90 лет)
Место смерти	Москва, Россия
Принадлежность	СССР СССР
Род войск	Сухопутные войска
Годы службы	1931—1992
Звание
Командовал	Приволжский военный округ, Дальневосточный военный округ, Сухопутные войска
Сражения/войны	Великая Отечественная война, Ввод войск в Чехословакию-1968
Награды и премии	Других государств:
В отставке	с 1992

Ива́н Григо́рьевич Павло́вский (11 (24) февраля 1909 — 27 апреля 1999) — советский военачальник, Главнокомандующий Сухопутными войсками — заместитель Министра обороны СССР (1967—1980). Генерал армии (1967). Герой Советского Союза (1969).

Биография

Родился в селе Теремковцы Подольской губернии, ныне в составе Чемеровецкого района Хмельницкой области Украины. Украинец. С 1929 года работал агрономом.

В 1931 году призван в ряды Красной Армии на срочную службу. Служил красноармейцем, затем стал командиром взвода, роты, батальона. Член ВКП(б) с 1939 года. В 1941 году окончил первый курс Военной академии им. М. В. Фрунзе.

Великая Отечественная война

С началом Великой Отечественной войны срочно отозван из академии в действующую армию. С июня 1941 по август 1942 года — начальник штаба и командир стрелкового полка. Участвовал в оборонительных сражениях на Украине.

С августа 1942 года по май 1943 года — заместитель командира и командир гвардейской стрелковой бригады. Принимал участие в битве за Кавказ: на оборонительном этапе сражения во второй половине 1942 года участвовал в обороне городов Орджоникидзе и Туапсе, на наступательном этапе сражался при освобождении Краснодарского края в январе — мае 1943 года.

С июня 1943 года и до конца войны — командир 328-й стрелковой дивизии в составе Северо-Кавказского, Южного, 1-го Украинского и 1-го Белорусского фронтов. Во главе дивизии участвовал в Новороссийско-Таманской, Житомирско-Бердичевской, Белорусской, Висло-Одерской, Восточно-Померанской и Берлинской операциях. Дивизия непосредственно освобождала такие крупные города, как Радомышль, Житомир, Варшава. В ходе Белорусской наступательной операции в июне 1944 года дивизия полковника Павловского успешно прорвала все рубежи обороны противника и первой в армии вырвалась на оперативный простор, за что была награждена орденом Красного Знамени. В ходе Берлинской операции дивизия первой из войск 1-го Белорусского фронта соединилась с войсками 1-го Украинского фронта у города Кетцин (Кецин), замкнув тем самым кольцо окружения вокруг Берлина. Всего за годы войны 328-я стрелковая дивизия 7 раз отмечалась в приказах Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина. Генерал-майор (11.07.1945).

Послевоенное время

В 1945—1948 годах обучался в Военной академии Генерального штаба. С 1948 года последовательно командовал дивизией, стрелковым корпусом и армией. С апреля 1958 года — первый заместитель командующего войсками Закавказского военного округа. Генерал-полковник (7.05.1960). С июня 1961 года — командующий войсками Приволжского военного округа. С ноября 1963 года — командующий войсками Дальневосточного военного округа.

В апреле 1967 года И. Г. Павловский назначен заместителем Министра обороны СССР, тогда же, 12 апреля 1967 года ему было присвоено воинское звание генерал армии. С ноября 1967 года — Главнокомандующий Сухопутными войсками — заместитель Министра обороны СССР.

Чехословакия и Афганистан

В августе 1968 года, по его собственным воспоминаниям, генерал армии Павловский был вызван Министром обороны СССР А. А. Гречко, сообщившего ему о назначении командующим объединёнными войсками государств Варшавского договора в предстоящей операции по вводу войск в Чехословакию (см. Пражская весна (1968)). Вторжение армий пяти государств было произведено 20-21 августа 1968 года и известно под наименованием Операция «Дунай». Общая численность введённых войск составила до 500 000 человек, около 5 000 танков и единиц бронетехники.

Через полгода, указом Президиума Верховного Совета СССР от 21 февраля 1969 года, генералу армии И. Г. Павловскому было присвоено звание Героя Советского Союза. Формально в указе говорилось о мужестве и героизме награждённого в годы Великой Отечественной войны, а также о заслугах в строительстве и укреплении Вооружённых Сил Советского Союза. Но фактически к тому времени уже 4 года, как звания Героя за подвиги на фронте никому не вручали (как и в последующем до 1990 года за единичными исключениями). Поэтому столь высокое звание расценивалось как награда за проведение операции «Дунай».

В августе — ноябре 1979 года Павловский находился в Афганистане в составе высокопоставленной советской миссии. Кроме официальной задачи по оказанию практической помощи в реорганизации афганской армии, Павловский изучал обстановку в стране перед вводом советских войск в Афганистан. По итогам работы предоставил Министру обороны СССР Д. Ф. Устинову и начальнику Генерального штаба Н. В. Огаркову письменный доклад с категорическими возражениями против ввода советских войск в Афганистан, затем на личных докладах им также отставивал свою точку зрения. В результате Главкомат сухопутных войск был отстранён от разработки операции по вторжению в Афганистан, а сам И. Г. Павловский через несколько месяцев снят с должности.

С июля 1980 года — военный инспектор-советник Группы Генеральных инспекторов министерства обороны СССР. С 1992 года — в отставке. С 1966 по 1971 годы был членом Центральной ревизионной комиссии КПСС. С 1971 по 1981 годы — член ЦК КПСС. Депутат Верховного Совета СССР 6—9-го созывов (1962—1984 гг.).

Жил в Москве. Скончался 27 апреля 1999 года на 91-м году жизни. Похоронен в Москве на Кунцевском кладбище. В память о генерале армии И. Г. Павловском в 2006 году установлена мемориальная доска на здании Главкомата Сухопутных войск в Москве.

Награды

• Герой Советского Союза, 1969.
• Орден Жукова (Российская федерация, 25.04.1995).
• Три ордена Ленина.
• Шесть орденов Красного Знамени.
• Орден Суворова 2-й степени.
• Орден Отечественной войны 1-й степени (1985).
• Орден Красной Звезды.
• Орден «За службу Родине в Вооружённых Силах СССР» 2-й степени.
• Орден «За службу Родине в Вооружённых Силах СССР» 3-й степени.
• Медали СССР.

Иностранные награды

• Командорский Крест ордена Возраждения Польши (ПНР)К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Ссылки

 [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=3104 Павловский, Иван Григорьевич (генерал)]. Сайт «Герои Страны».

• [archive.is/20130126124919/www.istrodina.com/rodina_articul.php3?id=283&n=10 «Семь доводов против»]. Статья в журнале «Родина» о докладе И. Павловского в 1979 году.

Отрывок, характеризующий Павловский, Иван Григорьевич (генерал)

Когда, в обычное время, княжна Марья вошла к нему, он стоял за станком и точил, но, как обыкновенно, не оглянулся на нее.
– А! Княжна Марья! – вдруг сказал он неестественно и бросил стамеску. (Колесо еще вертелось от размаха. Княжна Марья долго помнила этот замирающий скрип колеса, который слился для нее с тем,что последовало.)
Княжна Марья подвинулась к нему, увидала его лицо, и что то вдруг опустилось в ней. Глаза ее перестали видеть ясно. Она по лицу отца, не грустному, не убитому, но злому и неестественно над собой работающему лицу, увидала, что вот, вот над ней повисло и задавит ее страшное несчастие, худшее в жизни, несчастие, еще не испытанное ею, несчастие непоправимое, непостижимое, смерть того, кого любишь.
– Mon pere! Andre? [Отец! Андрей?] – Сказала неграциозная, неловкая княжна с такой невыразимой прелестью печали и самозабвения, что отец не выдержал ее взгляда, и всхлипнув отвернулся.
– Получил известие. В числе пленных нет, в числе убитых нет. Кутузов пишет, – крикнул он пронзительно, как будто желая прогнать княжну этим криком, – убит!
Княжна не упала, с ней не сделалось дурноты. Она была уже бледна, но когда она услыхала эти слова, лицо ее изменилось, и что то просияло в ее лучистых, прекрасных глазах. Как будто радость, высшая радость, независимая от печалей и радостей этого мира, разлилась сверх той сильной печали, которая была в ней. Она забыла весь страх к отцу, подошла к нему, взяла его за руку, потянула к себе и обняла за сухую, жилистую шею.
– Mon pere, – сказала она. – Не отвертывайтесь от меня, будемте плакать вместе.
– Мерзавцы, подлецы! – закричал старик, отстраняя от нее лицо. – Губить армию, губить людей! За что? Поди, поди, скажи Лизе. – Княжна бессильно опустилась в кресло подле отца и заплакала. Она видела теперь брата в ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его в ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. «Верил ли он? Раскаялся ли он в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли, в обители вечного спокойствия и блаженства?» думала она.
– Mon pere, [Отец,] скажите мне, как это было? – спросила она сквозь слезы.
– Иди, иди, убит в сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу. Идите, княжна Марья. Иди и скажи Лизе. Я приду.
Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь – в себя – во что то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.
– Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот.
Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой.
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.
– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.


– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.

Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.