Павловское военное училище

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Павловское военное училище

Юнкер и генерал в парадной форме Павловского военного училища (1864)[1]
Годы существования

18291917

Страна

Российская империя Российская империя

Тип

среднее военное училище

Функция

подготовка командного состава

Марш

«Под знамя Павловцев мы дружно поспешим»

Па́вловское вое́нное учи́лище (1894−6 ноября 1917) — пехотное военное училище Российской империи, в Петербурге; до 1894[3]:

1794−9.10.1797 — Гатчинский сиротский дом;
9.10.1797−23.12.1798 — Дом военного воспитания;
23.12.1798−19.02.1829 — Императорский военно-сиротский дом;
19.02.1829−25.08.1863 — Павловский кадетский корпус;
16.09.1863−1894 — 1-е военное Павловское училище.

Храмовый праздник училища — 21 мая, в день памяти Святых Равноапостольных Константина и Елены.[3]

Училищный праздник — 23 декабря.[3]





История училища

Создано в августе 1863 года по указу Императора Александра II из специальных классов Павловского кадетского корпуса, передавшего училищу своё знамя. Начальником училища назначен будущий военный министр генерал-майор Пётр Семёнович Ванновский. Училищу было передано здание и архив 1-го кадетского корпуса.

Обучение было двухгодичным. Штат училища составлял 300 юнкеров — батальон 4-ротного состава. С 1882 года штат был увеличен до 400 юнкеров. С началом Первой мировой войны училище перешло к практике 4-месячных ускоренных выпусков. Штат училища был увеличен до 1000 юнкеров. В училище принимались:

а) кадеты, окончивших кадетские корпуса
б) на свободные вакансии — молодые люди не моложе 17 лет, удовлетворяющие условиям поступления в корпуса и имеющие аттестат о знании полного курса кадетских корпусов или других средних учебных заведений.

В училище преподавались следующие предметы: тактика, военная история, артиллерия, фортификация, военная топография, законоведение, военная администрация, Закон Божий, русский, французский и немецкий языки, механика и химия. На лето училище выходило в лагеря в Красное Село.

Окончившие курс делились на 3 разряда:

  • 1-й разряд — имевшие в среднем не менее 8 баллов и в знании строевой службы не менее 10 — выпускались в части армейской пехоты подпоручиками с одним годом старшинства; из них лучшие — с прикомандированием к гвардии;
  • 2-й разряд — имевшие в среднем не менее 7 баллов и в знании строевой службы не менее 9 — выпускались в части армейской пехоты без старшинства;
  • 3-й разряд — не удовлетворявшие условиям 2-го разряда — переводились в части армейской пехоты унтер-офицерами с правом производства в подпоручики не ранее чем через 5 месяцев.

Признанные негодными к военной службе выпускались с присвоением гражданских чинов XII класса (1 разряда) или XIV класса (2 и 3 разряда). Окончившие курс были обязаны прослужить полтора года за каждый год пребывания в училище.

С мая 1864 года первой роте присвоено имя Его Императорского величества, поскольку шефство над училищем принял Российский император. С февраля 1874 года вторым шефом училища являлся Наследник-цесаревич.

Осенью 1894 года в связи с преобразованием 2-го Константиновского училища в артиллерийское, 1-е военное Павловское училище было переименовано в Павловское военное училище без присвоения нумерации.

За 50 лет существования училище подготовило 7730 офицеров, 52 выпускника стали кавалерами ордена Святого Георгия, 124 выпускника погибли на полях сражений. К 1913 году 1/4 состава наличных офицеров Генерального штаба состояла из бывших «павловцев».

В октябрьских боях в Петрограде училище не принимало участия, ибо в ночь на 25 октября было окружено солдатами запасного Гренадерского полка и красногвардейцами Путиловского и Обуховского заводов, и под угрозой пулемётного огня разоружено. Весь командный состав вместе с начальником училища генералом Мельниковым был арестован и отправлен в Петропавловскую крепость. 6 ноября 1917 года училище было расформировано.

Расположение

С декабря 1856 г. Павловский Кадетский Корпус располагался в здании казарм Дворянского полка, по адресу ул. Большая Спасская (ныне — ул. Красного Курсанта), д. 21[4]. Здание было построено в 1833−1837 гг. архитектором А. Е. Штаубертом, и дважды перестраивалось: в 1842−1843 гг. архитектором Г. М. Ивановым, и в 1851 г. архитектором П. Л. Виллерсом. Домовая церковь Павловского Военного училища была построена в 1847 г. архитектором Е. И. Диммертом. Домовая церковь Свв. Константина и Елены; храмовый праздник 21 мая.

С 16 сентября 1864 до 24 ноября 1887 года училище располагалось в Санкт-Петербурге в зданиях 1-го Кадетского корпуса на Васильевском острове (Меншиковский дворец).

В связи с началом во дворце ремонтных работ, 24 ноября 1887 года училище снова было переведено на Петербургскую сторону, в здание бывшего Дворянского полка, где и находилось до расформирования в ноябре 1917 г.

Знаки отличия

23 декабря 1898 года училищу пожаловано юбилейное знамя образца 1883 года: белое полотнище с красной каймой. С одной стороны образ св. Константина и Елены, с другой в середине вензель Императора Николая II с короной, а по углам 4 двуглавых орла, на этой же стороне прямой крест на нижнем конце с надписью «1798−1898». Юбилейные ленты Андреевские и на них следующие надписи: на банте «1898 год»; на одном конце ленты «1898 г. Павловское Военное Училище»; на обратной стороне этой же ленты, у нижнего конца — двуглавый орёл; на другом конце ленты: «1798 г. Им. В. С. Д., 1829 г. ППК, 1863 г. ПВУ»; на этой же ленте — металлические вензеля императоров Павла I, Николая I и Александра II. На скобе — те же подписи, что и на обоих концах ленты. Верхнее украшение — двуглавый орёл на шаре. Древко жёлтого цвета. Верхнее украшение, скоба, гвозди — золочёные. Судьба знамени неизвестна.

Нагрудный знак

Утверждён 7 декабря 1898 года к юбилею училища. Представлял собой соединённые вензеля императоров Павла I и Николая II, окружённые венком из дубовых и лавровых листьев. Внизу на банте — серебряное число «100». Знак золотой, делался в двух размерах.

Марш училища

Под знамя Павловцев мы дружно поспешим,
За славу Родины всей грудью постоим!
Мы смело на врага,
За русского царя,
На смерть пойдём вперёд,
Своей жизни не щадя!!!
Рвётся в бой славных Павловцев душа…
Под знамя Павловцев мы дружно поспешим,
За славу Родины всей грудью постоим!
Мы смело на врага,
За русского царя,
На смерть пойдём вперёд,
Своей жизни не щадя!!!
Рвётся в бой славных Павловцев душа…
Мы смело в наступлении победу завоюем,
Погнём штыки опасности и славу всем добудем,
Вперёд, смелей друзья!
На штык и на ура, коли, руби, гони врага,
Умрём и победим, за славу русского царя
Шефу нашему, державному могучее Ура!!!!
Мы смело в наступлении победу завоюем,
Погнём штыки опасности и славу всем добудем,
Вперёд, смелей друзья!
На штык и на ура, коли, руби, гони врага,
Умрём и победим, за славу русского царя
Шефу нашему, державному могучее Ура!!!

Начальники училища

Известные выпускники

Напишите отзыв о статье "Павловское военное училище"

Примечания

  1. Илл. 416. Юнкер и Генерал 1-го Павловского Военного Училища, 20 мая 1864. (В городской парадной форме) // Перемены в обмундировании и вооружении войск Российской Императорской армии с восшествия на престол Государя Императора Александра Николаевича (с дополнениями) : Составлено по Высочайшему повелению / Сост. Александр II (император российский), илл. Балашов Петр Иванович и Пиратский Карл Карлович. — СПб.: Военная типография, 1857—1881. — До 500 экз. — Тетради 1—111 : (С рисунками № 1—661). — 47×35 см.
  2. Илл. 39. Военно-Учебные заведения. Фельдфебель Николаевского Инженерного Училища и Юнкер Николаевского Кавалерийского Училища в парадной и обыкновенной форме вне строя. Юнкер 1-го Павловского Военного Училища в парадной и обыкновенной строевой форме ( прик. по воен. вед. 1882 г. № 91. ) // Иллюстрированное описание перемен в обмундировании и снаряжении войск Императорской Российской армии за 1881–1900 гг.: в 3 т.: в 21 вып.: 187 рис. / Сост. в Техн. ком. Гл. интендантского упр. — СПб.: Картографическое заведение А.Ильина, 1881–1900.
  3. 1 2 3 [regiment.ru/reg/VI/C/13/1.htm Павловское военное училище // Сайт «Русскаіа императорскаіа армиіа» (www.regiment.ru) (Проверено 22 февраля 2013)]
  4. В настоящее время в здании располагается Военно-космическая академия им. А. Ф. Можайского

Ссылки

Отрывок, характеризующий Павловское военное училище



В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.


С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.
– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…


Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.


Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.
Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.
Почему же это случилось так, а не иначе?
Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», – говорит история.
Но что такое случай? Что такое гений?
Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений.
Для стада баранов тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей.
Но баранам стоит только перестать думать, что все, что делается с ними, происходит только для достижения их бараньих целей; стоит допустить, что происходящие с ними события могут иметь и непонятные для них цели, – и они тотчас же увидят единство, последовательность в том, что происходит с откармливаемым бараном. Ежели они и не будут знать, для какой цели он откармливался, то, по крайней мере, они будут знать, что все случившееся с бараном случилось не нечаянно, и им уже не будет нужды в понятии ни о случае, ни о гении.
Только отрешившись от знаний близкой, понятной цели и признав, что конечная цель нам недоступна, мы увидим последовательность и целесообразность в жизни исторических лиц; нам откроется причина того несоразмерного с общечеловеческими свойствами действия, которое они производят, и не нужны будут нам слова случай и гений.